И тем сильнее было моё разочарование, когда в дверь постучали.
Причём постучали так требовательно, что пришлось идти открывать.
На пороге стоял и топтался Герасим.
Как-то в последнее время он был то в запое, то, наоборот, пропадал сутками на работе, и особо как-то не отсвечивал. А тут вдруг заявился.
– Муля, – сказал он, – ты это..?
– Что? – сперва не понял я, а потом решил, что он похмелиться хочет. – Извини, Герасим, у меня ничего нету. Было две бутылки, одну ты выпил, вторую ещё с кем-то. Ничего нету. Ты у Гришки проси, у него всегда есть.
– Нет, Муля, я не буду, – даже замотал с негодованием Герасим, – в завязке я нынче.
– А что тогда? – удивился я, больше тем для общения у нас и не было.
– Надо это…! – Выдохнул Герасим, но сформулировать не смог и умоляюще посмотрел на меня.
– Что именно? Объясни. Передвинуть помочь что-то? Или что?
– Нет, я покажу, – он вытащил из кармана какую-то детальку и показал мне, – у тебя есть такая? Мне надо.
Когда я пытался отыскать Мулины вещи, то залезал посмотреть во всевозможные места. Так-то Муля особо барахольщиком не был (хотя расхламление я на этом выходном точно проведу), и я где-то в нижнем ящике тумбы видел большую коробку со всякими деталями, гайками и гвоздями.
– Сейчас гляну, – сказал я, – ты заходи, Герасим.
Герасим вошел. Но продолжал топтаться возле входа – не хотел топтать ковёр (дорожку Дуся сняла в стирку).
Я вытащил плоскую жестяную коробку не то от печенья, не то от конфет, ещё дореволюционную. С цветами, котиками и «ятями» в надписи. Открыл её – она была забита всякой всячиной. Но выделить среди этого полуржавого хлама искомое я не смог. Поэтому сказал:
– Герасим, вот, что есть. Ты давай садись к столу и сам посмотри, – и поставил всю коробку на стол.
Герасим обрадовался и деловито приступил к поиску. Он перебирал все эти детальки с таким благостным видом и нежностью, словно совершал медитацию.
Я посмотрел на него и спросил:
– Герасим, а хочешь чаю с печеньем?
Тот отрицательно помотал головой и промычал что-то нечленораздельное, мол, не мешай, отвяжись.
Ну и ладно.
Я обратно влез на кровать и принялся читать книгу. Только-только я дошел до того места, как героя в зашитом саване сбросили в воду, как в дверь опять постучали.
Да что же это такое! Я могу хоть один вечер нормально отдохнуть, а не решать все эти глупые проблемы?!
Я аж взбесился. Дело в том, что есть у меня такая негативная черта: я запойный. Только не к алкоголю запойный. Тут как раз я равнодушен. Нет, могу в хорошей компании и под настроение даже хорошо могу. Но я всегда знаю, когда надо остановиться. Кроме того, чаще всего мне проще отказаться. У меня другой запой. Читательский. Ещё с детства так повелось. Примерно с детсадовского возраста, когда я только-только научился читать, книги стали моим избавлением от серости жизни, от неприятностей и путём в мир фантазий и сказок. И я так увлекался чтением, особенно если в руки попадался какой-нибудь томик, типа о Робинзоне Крузо, о пиратах или о рыцарях, что я тогда не видел больше ничего. Я мог не выучить уроки, мог пропустить школу. И читал до тех пор, пока книга не заканчивалась. Родители со мной воевали по-всякому, и запрещали, и ремня по заднице давали. Не помогало. Это была беда. И только повзрослев, я научился хоть как-то контролировать это. Поэтому во времена бифуркаций, когда у меня были важные проекты, много работы и так далее, я никогда не позволял себе читать. Иначе всё.
А тут я решил немного расслабиться и сел за чтение. А мне уже второй раз стучат и отвлекают. Бесят!
Стук повторился.
Мысленно чертыхнувшись, я пошел открывать.
К моему несказанному удивлению, на пороге стояла… Наденька… смысле Мулина мама.
– Муля! – экспрессивно воскликнула она, практически врываясь в комнату (я еле успел отскочить с её дороги), – объясни мне! Что происходит?
Она буквально упала на стул, заламывая в отчаянии руки:
– Муля! Это катастрофа!
– Что случилось? – осторожно спросил я.
В таком состоянии женщине нужно дать возможность выговориться, выпустить пар. И только потом можно беседовать, взывать к голосу её разума и так далее. Но пока она так взвинчена, ничего предпринимать нельзя. Это первое правило при общении с женщинами.
Поэтому я сказал:
– Рассказывай! Всё. Подробно.
Женщинам нравится, когда их просят рассказать всё подробно. От перечисления подробностей и воспоминаний они успокаиваются и приходят в нормальное состояние.
– Ты представляешь, Модест хочет подавать на развод! – воскликнула она и поднесла надушенный кружевной платочек к глазам, аккуратно промокнув слезинку, чтобы не размазать косметику. Плакала Надежда Петровна виртуозно – уголками глаз.
– Но ты же живёшь с отцом, – сказал я и тут же понял, что совершил стратегическую ошибку.
Надежда Петровна вспылила:
– Ну, ты сам подумай, Муля! Мы же нормально все вместе жили! Зачем было разводиться?! А теперь что будет? Дуся говорит, что он себе какую-то бабу завёл! Муля! Ты представляешь! Не успела я из дома уйти, как он тут же бабу привёл!
– Во-первых, ты ушла из дома давно, – успокоительно сказал я, – и ушла первой. То есть бросила его.
– Но Муля! Как я могла не уйти к Павлику?! – вскричала Надежда Петровна так, что бедный Герасим, который, как мышка, сидел за другим краем стола и не отсвечивал, с перепугу уронил две гайки под стол. – У нас ребёнок общий! Ты!
– Ну, вот, – сказал я гипнотизирующим тоном, – ты ушла. Он жил один. Теперь решил тоже создать семью.
– Но Муля! – закричала Надежда Петровна, – зачем ему семья?! У него Дуся есть. Она спокойно ведёт всё хозяйство! Я тоже захожу два раза в неделю, контролирую, подсказываю. А теперь что будет?
– А теперь он женится, – сказал я, и Надежда Петровна опять зарыдала.
– Мама, – сказал я, когда поток слёз, жалоб и причитаний чуть иссяк, – ты что, любишь Модеста Фёдоровича? Тогда зачем уходила к отцу?
– Муля! Ты же сам знаешь, я всю жизнь любила и люблю только Павла Григорьевича! – вспылила она. – Это мой отец не позволял мне за него замуж выйти. Но сейчас я могу жить так, как хочу!
– И это прекрасно, – примирительно сказала я, – ты большая молодец, что у тебя хватило мужества понять, что ты хочешь. И хоть часть жизни пожить с любимым человеком. Но почему ты не допускаешь, что и Модест Фёдорович тоже хочет поступить также?
Надежда Петровна охнула и с недоумением посмотрела на меня. Такая мысль ей явно не приходила в голову.
– Он двадцать восемь лет прожил рядом с тобой, поддерживал тебя. Принял меня и воспитал как родного сына. Потом ты ушла к отцу. Он и это принял. Жил один. А сейчас он встретил женщину и решил на ней жениться. Что в этом плохого?
– Как что?! Как что?! – запричитала Надежда Петровна, – ты, Муля, слишком молод и не понимаешь, что у него могут быть дети. И квартиру придётся делить.
– Ну, и что из этого, – пожал плечами я, – ну и поделим, если надо будет. Тем более, что тебе есть где жить, у меня тоже есть вот жильё…
– Да какое это жильё! – взвилась Наденька, – кстати, ты где телевизор подевал?
Она окинула взглядом комнату и тут её взгляд остановился на Герасиме, который нашел-таки под столом свои гайки и сейчас вылезал из-под стола.
– А это ещё кто?!
– Знакомься, мама, это – Герасим, мой сосед, – светским тоном представил его я. И развернулся к Герасиму, – Герасим, а это Надежда Петровна, моя мама.
Герасим пробормотал что-то невразумительное, он жутко стеснялся и мычал.
Надежда Петровна соседа моего проигнорировала, у неё были заботы гораздо поважнее какого-то там Герасима.
– Муля! – она всё возвращалась к теме, которая её беспокоила, – нужно же что-то делать! Что-то срочно предпринять! Ты должен поговорить с отцом. Он тебя послушается!
– О чём поговорить? – удивился я.
– Он не должен на ней жениться! – выпалила Надежда Петровна. – Мне Дуся говорила, что Модест ей признался, что это его аспирантка! Муля! Ты представляешь, он связался с несовершеннолетней! Она какая-то аферистка! Теперь его посадят в тюрьму! Это такой позор для всей нашей семьи будет!
Мулина мать, как обычно, всё утрировала и гиперболизировала, – поэтому я сказал успокоительным тоном:
– Мама, успокойся, Маша взрослая, ей двадцать девять лет, – сказал я, – и она скоро должна защитить кандидатскую диссертацию по физколлоидной химии. Ну, не может она быть проходимкой и аферисткой.
А сам вспомнил Ломакину. Хотя, если честно я её аферисткой и не считал. Просто дурочка-неудачница, глупыми бедами которой столь хитроумно воспользовался Попов, чтобы насолить Мулиному отцу.
– Ты что, всё знал?! – всплеснула руками Надежда Петровна, – ты всё это время знал и молчал?!
Она разрыдалась:
– У меня нет больше сына! – сквозь рыдания причитала она и мне это уже надоело. Я всегда стараюсь потакать женщинам. Они – слабый пол, они – украшение нашей жизни и имеют право на некоторые капризы, экспрессию и слабости. Но у Надежды Петровны это уже переходит здравый смысл. Её эгоизм просто зашкаливает. Привыкла, что все её хотелки всегда исполняются. А жизнь, она такая, что иногда нужно и желания других людей учитывать. Окружающих.
– Жаль, – сказал я более жестким тоном, чем следовало, – жаль, что ты отказываешься от меня по такой ерундовой причине. Ну что ж поделать. Мать от меня отказалась. Но скоро появится мачеха…
Надежда Петровна гневно фыркнула:
– Не смей! Ноги её в нашем доме не будет! – и с этими словами она выскочила вон из комнаты.
– Звиздец, – устало констатировал я.
– Бабы, – философски сказал Герасим и протянул руку ко мне: на его ладони лежали четыре какие-то детальки, – Муля, можно я эти все возьму?
– Бери, – разрешил я, – да и вообще, можешь всю коробку забрать. Дарю!
Герасим, не веря свалившемуся на него богатству, схватил коробку и нежно прижал её к груди: