Опять двадцать пять! Да что же это такое!
Я отложил книгу, отставил чашку и поплёлся открывать.
На пороге появилась Дуся. И была она крайне озабочена:
– Муля! – воскликнула она встревоженным тоном, – а я на рынок ходила. Всё равно мимо иду, дай, думаю, тебе молочка занесу, свеженького, утрешнего. Я там у одной хозяйки покупаю. У неё корова жирное такое молоко даёт, как сливки.
Она отодвинула меня и прошла в комнату.
– А ещё я заодно и творожка купила. Модест Фёдорович любит по воскресеньям на полдник творожок кушать. Так я много взяла и тебе половину оставлю. И сметанку ещё вот. Тоже домашняя.
– С-спасибо, Дуся, – ошеломлённо от такой заботы пробормотал я, – сколько я тебе должен?
– Да ты что, Муля! – возмутилась Дуся, – на продукты деньги Модест Фёдорович даёт, а что он своему ребёнку кружку молочка пожалеет?
Я только глазами захлопал, а Дуся продолжила, выставляя на стол всё новые и новые баночки, кувшинчики и горшочки:
– А ещё тётя Тамара из Вербовки порося колола и из деревни привезла свежатину продавать. А я её сёдня на базаре и встретила. Так я взяла и тебе сальтисона тоже. С чесночком, всё как полагается, – она вытащила из сумки свёрток и оттуда по комнате пошёл такой чесночный дух, что у меня рот наполнился слюной. – И хлеба домашней выпечки я заодно у неё взяла. Ейная средняя невестка хорошо хлеб печёт. Даже у меня так не получается.
Следом на столе материализовался пышный каравай размером с колесо от трактора.
Дуся приговаривала и продолжала с видом фокусника-энтузиаста, который извлекает из цилиндра одного за другим целое стадо кроликов, выуживать из своей безразмерной сумки всё новые и новые продукты.
Наконец, оглядев заставленный в два ряда стол, она удовлетворённо вздохнула:
– Ну вот и ладненько. Еды у тебя есть маленько, до понедельника продержишься. А в понедельник я приду и принесу расстегаев с рыбой. И котлеток тебе пожарю. И картошки потушу, – она на секунду задумалась и покачала головой, – нет, тушенная картошка – это несерьёзно, я лучше картошку с мясом в горшочках запеку.
– Зачем столько? – пробормотал я, но Дуся услышала и крепко рассердилась:
– Ты, Муля, на себя погляди, исхудал весь. Куда это годится? Какая девка за тебя замуж пойдёт, подумай своей лысой башкой? Мужик справным должен быть! Чем справнее мужик, тем оно лучше. И он добрее будет и на его фоне любая девка дюймовочкой выглядит. Всяко выгодно получается. Так что и не возмущайся даже, а садись и ешь давай. А то получишь у меня!
Я не возмущался. Я понимал, что это примерно то же самое, если бы муравей возмутился на Всемирный Потоп. Кроме того, Дуся была умная, как Шопенгауэр, поэтому спорить с ней изначально было бесполезно. Вряд ли в мире найдётся хоть один человек, который вот так запросто переспорил бы самого Шопенгауэра.
Поэтому я просто смиренно кивнул и сказал «ага».
– Ой, чуть не забыла, – хлопнула себя по лбу Дуся, – тут же тебе Модест Фёдорович письмо передал. Так ты глянь и мне скажи, я ему передам.
Она вытащила из бездонных складок юбки сложенный вчетверо листик бумаги из ученической тетрадки в косую линию:
– Вот! – и протянула мне.
Я развернул. Записка гласила:
«Дорогой Муля! Приходи сегодня на ужин. Дуся обещала фаршированную утку с солёными груздями сделать и пополамный расстегай из стерляди. А ещё придёт Машенька, так что ужин у нас будет по-семейному. Подпись – твой отец».
– Что передать? – спросила Дуся и по её виду было понятно, что ответ мой они уже наперёд с отцом знают, а остальное это всё только из приличия соблюдается.
– Скажи, что я не знаю, – неопределённо ответил я, – если успею – то буду. А не успею, то пусть без меня ужинают.
– Да как же так? – изумлённо всплеснула руками Дуся и левый глаз у неё дёрнулся, – я же для кого такие блюда готовить буду?!
– Для Модеста Фёдоровича и Машеньки? – подсказал я, а Дуся нахмурилась:
– Муля! Это несерьёзно! Ты посмотри, как ты исхудал! Тебе нельзя фаршированную утку пропускать!
– А, может, у меня свидание с девушкой будет? – загадочно улыбнулся я.
– Да как же это так, а?! – вознегодовала Дуся, – Модест Фёдорович вон нашел себе, теперь ты нашёл, а как же я буду? Что же вы меня все покидаете?!
Слёзы крупными каплями скатились по её пухлым щекам.
– Да мы просто прогуляемся по Арбату и всё, – постарался успокоить я Дусю (ну не буду же я ей говорить, что собирался, как стемнеет, наведаться к тому дому и попытаться забрать свёрток с деньгами. Дальше то тянуть некуда).
А тем временем Дуся бушевала:
– Нет! Это никуда не годится! Я так Модесту Фёдоровичу и скажу!
– Дуся, ну, я постараюсь, – примирительно сказал я, – но могу опоздать, могу сильно опоздать, а могу и вообще не успеть. Просто сразу предупредил, чтобы меня не ждали. Ладно?
Дуся, чуть успокоившись, нехотя кивнула.
Я уже было облегчённо выдохнул и начал надеяться, что сейчас Дуся, наконец-то, уйдёт, а я сразу сяду, наемся сальтисона с домашним хлебом, и как засяду графа Монете-Кристо читать, так аж до самой ночи буду. Пока всё не прочитаю.
Но тут Дуся, метнув взгляд на мою комнату сказала строгим голосом:
– Муля, я, как в понедельник приду, так буду у тебя в комнате убираться. А вот ковры на стенах вытрепать надо. А я сама не управлюсь. Руки у меня болят, если поднимать высоко, да и росту не хватает. А со стола доставать я боюсь. У меня голова сразу на высоте кружится. Так ты все ковры сейчас сними и на улице их от пыли выбей. А потом обратно повесишь.
– Зачем?
– Ну так пыльные же они, – покачала непреклонной головой Дуся, – а до Пасхи положено дом в чистоту приводить. Так что сделай это прямо сейчас.
Вот и отдохнул в воскресенье.
Так-то Дуся была права. Пылесборники это ещё те.
Но выбивать ковры всё воскресенье – это совсем не тот вид человеческой деятельности, за которым мне бы хотелось провести выходной.
Я даже пригорюнился. Выбивать ковры категорически не хотелось, занятие это глупое. Но, с другой стороны, если я не сделаю этого, то завтра придёт Дуся и сама начнёт выбивать их больными руками. Я же знаю её принципиальность.
Озабоченный этими мыслями, я вышел на кухню с целью покурить (ох и гадостная привычка, но я буду бороться. Сейчас только одну сигарету выкурю и всё, это просто Дуся меня с этими коврами расстроила, а вот с завтрашнего дня окончательно бросаю!)
Дав себе такую страшную клятву я со спокойной совестью закурил.
А потом вышел Печкин и сказал:
– Ты почему, Муля, опять сигареты куришь? Ты же давеча говорил Белле, что бросишь.
– Да вот, – развёл руками я и замолчал, любуясь сигаретным дымом, который истончался куда-то к засиженному мухами потолку.
– А ко мне Фаина Георгиевна приходила, – сказал вдруг Печкин и печально вздохнул.
Я насторожился, начало мне показалось зловещим. И не ошибся, потому что Печкин сказал, ещё более печальным голосом:
– Сказала показать, как я в роли скоморохов кликушествую…
– И как? – осторожно спросил я (подсознательно ответ мне слышать совершенно не хотелось).
– Я показал, – пригорюнился Печкин.
– А она?
– А она показала тоже, – чуть не плача сказал Печкин, – а потом спросила Варвару Карповну, кто из нас лучше кликушествует, я или она.
– А что Варвара Карповна?
– А что ты с влюблённой бабы возьмёшь? – махнул рукой Печкин, – в общем, Фаина Георгиевна обиделась и сказала, что раз так, то на свадьбу она не придёт.
Он окончательно загрустил. Так мы и стояли на кухне у форточки: я курил, Печкин вздыхал.
А потом Печкин сказал:
– И будет у нас не свадьба, а сплошная насмешка, – и опять вздохнул. – Людей стыдно.
– А вот если бы вы в комнате, где застолье будет, ковёр повесили, то было бы красиво, – внезапно даже для самого себя сказал я. – И людей не стыдно.
– Да где же его, ковра этого, взять? – развёл руками Печкин, мол, всё плохо, на свадьбе не будет ни Фаины Георгиевны, ни ковра, хоть бери и отменяй всё.
А я этого допустить никак не мог. Поэтому сказал:
– Ну так у меня ковёр возьмите. А лучше – все четыре. Гости сразу поймут, что вы серьёзные люди.
– Вот спасибо тебе, Муленька! – всплеснул руками Печкин, – вот уж выручил!
– Только они пыльные, – скромно сказал я, – их сперва выбить надо.
– Да за это не переживай! Ерунда это! – засуетился Печкин, – я сейчас Герасима кликну, мы их быстренько снимем и сами прекрасно выбьем!
Он торопливо выбежал из кухни звать Герасима, пока я не передумал.
А я стоял, курил и улыбался.
Пока Герасим и Печкин выбивали ковры от пыли, а я опять уселся на кровать с книгой о злополучном графе Монте-Кристо, в дверь снова поскреблись. Пришлось идти открывать.
Ко мне заглянула Белла и сообщила довольным голосом:
– Муля! Девочки согласились!
Глава 9
Сидор Петрович Козляткин на меня дулся и не хотел не то, что разговаривать, но даже замечать. К примеру, когда он заглянул в наш кабинет, то сказал так:
– Здравствуйте, Мария Степановна и Лариса! – а на меня даже не посмотрел, словно меня здесь и не было.
Когда он дал им задание и ушел, так и в упор не заметив меня, Мария Степановна укоризненно посмотрела в мою сторону и покачала головой. А Лариса сказала:
– А я же говорила!
Я уже точно не помнил, о чём она там говорила, но с женщинами спорить никогда нельзя, особенно если они уверены в своей правоте.
Поэтому я сказал:
– Ты, как всегда права, Лариса, – и добавил, – я в соседний отдел, на минуточку.
И отправился в соседний отдел, где работала кареглазка с подругами.
– Муля! – обрадовались мне девушки и даже бросили свою работу, – а сегодня в актовом зале на какую тему лекция будет? Или в Красном уголке?
– Лекции не будет, – сказал я и хмуро добавил, – ни в актовом зале, ни в Красном уголке.
– Но комсорг…
– Вот пусть комсорг лекции и читает, – ответил я категорическим тоном.