– В общем так, – я уже понял, что с ним каши не сваришь, люди в эти времена были простые, а развлечения незамысловатые. – Слушайте меня сюда, Пётр Кузьмич. Вы сейчас в каких постановках играете?
– В театре? – почесал затылок Печкин.
– Да. В театре.
– В «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне» – ответил он и пояснил, – в «Аленьком цветочке» я Лешего играю, а в «Скоморохе Памфалоне» пою куплеты скоморохов и кликушествую.
– Понятно, – кивнул я и спросил, – а если что, вас заменить есть кем?
– Зачем же меня заменять? – испуганно возмутился Печкин. – Я и сам вполне хорошо справляюсь. Я ещё ого-го! Им всем покажу, как куплеты петь надобно!
– Ну, а если бы вам, к примеру, уехать куда надо было?
– Аааа… если так, – понял, наконец, недогадливый Печкин, – конечно есть. Вася Дудкин вон может. Он, правда молодой для этих ролей, но его там дедом старым накрасят, бороду из пакли прицепят и нормально, сойдёт. Издалека, из зрительного зала, и не видно, старик это или молодой.
– Вот и отлично, – облегчённо вздохнул я, – значит, даю совет. Поступите так: возьмите неделю или две, я не знаю, сколько вам могут дать, отпуска. И езжайте с Варварой в свадебное путешествие.
– А как это? – удивился Печкин, – и зачем? Небось и дорого?
– Ну вы же в Костромской области дом хотели?
– Хотел, – запечалился Печкин, – и дом хотел, и огородик, чтобы был, и козу завести. Я бы её Эсмеральдой назвал, в честь любимой роли нашей театральной примы, Инги Аскольдовны. Ох и вредная женщина, но поёт хорошо, громко...
– Ну вот, значит, поедите вы в Костромскую область дом смотреть. Переночевать есть где?
– Ну в доме же… – захлопал глазами Печкин, но потом спохватился, – хотя он заколочен с тех пор, как родители умерли. А вот у сестры можно. Она у меня вдовая и сама живёт. Дети-то разъехались. Она нам ой как рада будет. Пять лет, считай, и не виделись.
– Ну, вот и прекрасно, – подытожил я, – значит, поживёте недельку у сестры, увидитесь, с женой её познакомите, на могилу родителей все вместе сходите, дом посмотреть тоже ведь надо, может, ремонт там нужен или ещё что. А в процессе свадебного путешествия там где-нибудь и обвенчаетесь. Я уверен, ваша сестра поможет организовать, чтобы торжественно и красиво было. И главное – тихо и незаметно. А здесь, на работе, никто и не узнает. Вы, главное, не забудьте договориться со священником, чтобы в церковную книгу вас не вносил.
– И то правда! – радостно всплеснул руками Печкин. – Вот ты голова, Муля! Вот спасибо! Как хорошо всё измыслил. Пойду свою бабу обрадую. А то она уже сама забоялась. Жалко ей моего партбилета, понимаешь ли. И теперь мне плешь проедает, что не надо венчаться. А я же слово ей дал, мужское. Понимаешь?
Я всё понимал.
И вот в разгар всех этих предсвадебных хлопот произошло событие, которое несколько омрачило весь ход истории: слегла Фаина Георгиевна.
Сперва все решили, что обычное дело, приболела. Ну, знаете, как это бывает – насморк там, чихание, кашель. Думали пару дней пройдёт, и она выздоровеет. Белла с Музой по очереди бегали к ней проведывать (больше она никого пускать не велела), носили ей куриный супчик, собственноручно сваренный невестой Ложкиной или моей Дусей.
Но прошел день, два, три… а улучшений всё не было. Собранный по этому тревожному поводу на кухне консилиум принял решение: нужно её в больницу.
Отправленная к ней с ультиматумом делегация из Музы, Беллы и Ложкиной вернулась разбитой наголову и посрамлённой. «Больная» в больницу ехать наотрез отказалась, болезнь свою не признавала, а вместо этого просто хандрила, ворчала, ругалась и вообще занималась злостной симуляцией.
И тогда наш авторитетный консилиум заручился тяжелой артиллерией – было принято решение напустить на Фаину Георгиевну меня. Здесь следует сказать, что какой-никакой авторитет в глазах соседей я уже приобрёл. Поэтому все постоянно бегали советоваться ко мне по любому поводу. И вот было решено, что уж Муля-то однозначно на Фаину Георгиевну повлиять сможет и легко справится со всеми этими женскими нервами.
К сожалению, в это время я был на работе и узнал о решении высоких сторон уже по возвращению, так сказать «задним числом».
Нет, конечно, я мог встать в позу, возмутиться, возроптать. И, думаю, что я в конце концов легко победил бы их своей логикой и железной аргументацией. Но какое бы это было свинство с моей стороны! Тем более совсем недавно я сам, лично, принял решение помочь ей.
Перед выполнением столь ответственной и важной миссии, я только потребовал у дам, чтобы они подготовили Фаину Георгиевну к моему визиту. А то неудобно будет, если я приду, а она в неглиже (или, не дай бог, в дамском исподнем. Созерцать панталоны на Фаине Георгиевне я был морально не готов).
Дамы заверили меня, что всё будет «чики-пики» (не буквально, а в переносном смысле, конечно же). И я пошел.
– Здравствуйте, Фаина Георгиевна! – вежливо поприветствовал её я. – Как ваше здоровье?
– Хорошо, хоть не геморрой у меня, – проворчала она, – иначе что бы я тебе отвечала?
– У вас что-то болит? – продолжал спрашивать я.
– Болит печень, сердце, ноги, голова. Хорошо, что я не мужчина, а то бы и предстательная железа заболела…
– Давайте поговорим по-взрослому! – наконец, не сдержался я.
Очевидно, Фаина Георгиевна от меня этого не ожидала. Но отвечать, по обыкновению, резкими ядовитым словом, как она обычно всем отвечала, не стала. Вместо этого посмотрела на меня нечитаемым взглядом и сказала:
– У меня больше нет ни одной роли, Муля.
И такая обречённая печаль была в её голосе, что у меня аж мороз по коже пошел.
– А в театре? – спросил я.
– И в театре нет, – вздохнула она и горько сказала, – я вся такая заслуженная-перезаслуженная, с кучей наград и званий, а роли мне теперь не дают. Это какой-то всемирный заговор, Муля. У меня такое состояние, словно из меня вытащили позвоночник, а мне нужно бежать марафон. Ты понимаешь, Муля? Я гнию заживо! Нельзя у актрисы забрать все роли! Нельзя, Муля. Это же форменная смерть!
Она внезапно заплакала. Тихо. Отчаянно. Слёзы просачивались сквозь её руки, в которых она спрятала лицо, и падали на стол.
– Фаина Георгиевна! – я дал ей пару мгновений выплакаться и протянул носовой платок (чистый, ведь Дуся тщательно и сурово следит за этим). – Послушайте меня…
Она несколько долгих мгновений всхлипывала, сморкалась, потом подняла заплаканные глаза на меня и сказала:
– Давай, ври, Муля. Ты умеешь красиво говорить. А я послушаю.
По её тону было видно, что она не верит мне ни капельки.
Но я сказал:
– Я не буду вам врать, Фаина Георгиевна. И утешать тоже не буду. Скажу так: вы, Фаина Георгиевна, сами во всём виноваты!
Если бы на Красной площади сейчас произошло извержение вулкана или цунами, и то, Злая Фуфа не была бы столь ошарашена, как после моих слов.
Глава 2
– Ты сейчас хоть сам понял, что сказал? – рыкнула Фаина Георгиевна и недовольно шмыгнула носом.
– Вы сомневаетесь, отдаю ли я отчёт своим словам? – вопросом на вопрос ответил я.
Загнанная в угол Фаина Георгиевна недовольно поморщилась и вызывающе заявила едким тоном:
– Да, представь себе, я сомневаюсь!
– Тогда аргументируйте, – ни капельки не обидевшись сказал я (да, психотерапия всегда проходит непросто, через жёсткое отрицание. А в таких случаях, как с Фаиной Георгиевной, так вообще).
– Как я могу быть виновата, что режиссёры против меня сговорились?! – выпалила она и с вызовом уставилась на меня.
– Два фактора, – спокойно ответил я и показал два пальца буквой V.
– Какие? – успокаиваясь, буркнула Фаина Георгиевна, посмотрела на мои пальцы и хмуро добавила, – так ты меня в гроб загонишь раньше времени, Муля. И потомки будут называть тебя Муля Дантес. Или Муля Сальери. Тебе как больше нравится?
– Тогда уж пусть будет Муля Лучезарный или даже Муля Озаряющий Надеждой, – лучезарной улыбнулся я и, дождавшись, когда Фаина Георгиевна расхохоталась, что означало, что угрозы больше нет, продолжил терапию, – во-первых, Фаина Георгиевна, вы слишком, даже чересчур, талантливы. Сами же рассказывали, как после вашего выступления публика вставала и уходила из театра. А какому режиссёру это понравится? А другим артистам?
Фаина Георгиевна проказливо хихикнула, похвала ей явно польстила, но я совсем не для этого её похвалил, поэтому опять продолжил:
– А, во-вторых, со всеми режиссёрами, давайте будем честными хоть сами с собой, вы по сто раз перегрызлись, – увидев, что у неё возмущенно дёрнулся подбородок, едко сказал. – Что, разве не так?
Фаина Георгиевна собиралась ответить мне что-то явно нелицеприятное, но после моих слов умолкла, крепко сжала губы, и вздохнула.
– Как думаете, если на сцене произошел конфуз, публика ушла, мол, кроме Раневской здесь и смотреть нечего, то как при этом будет чувствовать себя режиссёр? Он же готовил спектакль, старался. А теперь его завтра вызовут «наверх» и ему придётся как-то это всё объяснять.
Раневская молчала и только сердито сопела.
– А после того, как ему «намылят» там шею и поставят условие, мол, ещё хоть раз такой провал и будешь работать не режиссёром в театре, а дворником, интересно, что он будет о вас думать? С благодарностью вспоминать вашу роль и восхищаться талантом Раневской? Благодарить бога, что у него играла такая великая актриса? Или что?
Раневская не удержалась и опять проказливо хихикнула.
Ну слава богу, кажется, лёд тронулся. И я продолжил закреплять успех:
– Ну, даже тут ладно, предположим, что у этого режиссёра интеллект на уровне дождевого червя, нет чувства самосохранения и он рождён с единственной целью – чтобы восхищаться только вами при любых обстоятельствах. Это я рисую, так сказать гипотетическую ситуацию. Так вот, представьте, как такой вот восхищающийся вами режиссёр возвращается обратно с «намыленной» «сверху» шей. И настроение у него соответствующее. И что он в первую очередь сделает с теми артистами, чья игра не смогла удержать зрителей? Кого он винить будет?