– Замечательная идея! – восхитился я, а потом ехидно добавил, – только где такого фотографа взять?
– А это уж предоставь мне! – гордо выпятила подбородок Фаина Георгиевна, – сделаем подарок от нас двоих. Я нахожу фотографа и привожу его на свадьбу, а ты оплачиваешь.
– Согласен! – торопливо сказал я, пока она не передумала.
– Вот видишь, как со мной полезно дружить, – несколько хвастливо заявила Злая Фуфа, а я решил использовать это ещё раз и торопливо сказал, пока она добрая и чувствует вину за свои манипуляции надо мной с этой услугой:
– А что мне подарить отчиму и Маше на свадьбу? Тоже фотографа?
– Зачем же? – покачала головой Фаина Георгиевна, – твой отчим, как я понимаю – уважаемый человек, зарабатывает хорошо и стабильно. Ему совсем не трудно сводить молодую жену в фотосалон. И денег не жалко.
– Тогда что? – почесал бритый затылок я, – полёт на воздушном шаре? Или пододеяльник и сковородку?
– Подари им, к примеру, путёвку на круиз по Золотому кольцу, – предложила Фаина Георгиевна, – или в Дом отдыха. Ненадолго, и лучше, недалеко, чтобы они от работы не отрывались В Подмосковье есть хорошие Дома отдыха. Я могу спросить у Вали, у неё тесть этими вопросами занимается…
– Я лучше по Золотому Кольцу им куплю, – оценил совет я.
– Вот и отлично, – улыбнулась Фаина Георгиевна, – тогда расходимся спать. А завтра, я надеюсь, ты поговоришь с Глориозовым и порадуешь меня хорошими новостями.
Я вздохнул, пожелал спокойной ночи и пошел в свою комнату. И вот что я ему буду говорить, если он на дух не переносит Раневскую?
Дома я переоделся, и развернул наволочку. Одежда на рукаве была разорванной и к тому же изрядно воняла голубиным дерьмом. Очевидно я таки зацепился рукавом в темноте за балку. Я аккуратно переложил деньги из наволочки в коробку и сунул их пока в шкаф (завтра нужно будет решить куда перепрятать, чтобы Дуся ненароком не обнаружила).
Тем временем я сложил наволочку, немного подумал и прихватил ещё и куртку (я одевал старую Мулину куртку, так что выбросить её было не жалко) и пошел на кухню, чтобы выбросить всё в мусорное ведро. Завтра утром схожу вынесу на помойку.
Заодно захватил сигареты.
А на кухне я аж оторопел.
Там, у открытой форточки, стояли Нонна Душечка и Софрон, курили и нежно ворковали.
Глава 13
Я смотрел на Глориозова, а Глориозов смотрел на меня.
И выражение его лица мне сильно не нравилось. Примерно также смотрели аборигены на товарища Кука перед небезызвестным ужином. Что-то явно он на меня затаил, то ли обиду, то ли зло. А ведь ещё предстоит поговорить с ним о главной роли для Фаины Георгиевны.
Мы пободались немного взглядами, Глориозов дрогнул и свой взгляд отвёл.
– Иммануил Модестович, как я рад вас видеть! – замироточил Глориозов, стараясь не смотреть мне в глаза, – вы так редко посещаете наш театр, что даже обидно! А, может, хотите, я вам контрамарочек на ближайшую премьеру дам, а?
– Как у вас дела, в театре? – вопросом на вопрос ответил я, думая, как бы незаметно прощупать эту зыбкую почву и не накосячить.
– Лучше обсудить все дела у меня в кабинете, – с намёком заюлил Глориозов и я противиться не стал, в кабинете, так в кабинете.
Когда мы устроились в мягких уютных креслах и за эльфоподобной секретаршей закрылась дверь, Глориозов разлил коньяк по бокалам и радушно сказал:
– Не поверите, Иммануил Модестович, дела у нас гораздо лучше, чем даже в Большом! – он поднял бокал и лучезарно провозгласил, – за крепкую дружбу между комитетом и театром!
– За дружбу! – мы чокнулись и выпили.
Не успел я закусить нежнейшим пирожочком, как дверь в кабинет Глориозова рывком распахнулась и сюда влетела возмущённая блондинка в шелковом халате-кимоно пурпурного цвета:
– Федя! Как ты мог! Неужели эта стерва Раневская будет играть у нас?! – на последней фразе она взвизгнула, но осеклась, обнаружив в кабинете посторонних (то есть меня), и, слегка смутившись, умолкла.
– Но Леонтина! – пискнул Глориозов, выразительно скосив глаза на меня, – я же просил не врываться ко мне в кабинет, когда у меня посетители!
– Ты не понимаешь, Федечка! – захлебнулась возмущением Леонтина, заламывая руки, – её никак нельзя в наш театр! Ты знаешь, как она меня назвала? Знаешь? Помесь гремучей змеи со степным колокольчиком! Меня! Заслуженную артистку Киргизской ССР!
– Но Леонтина … – проблеял Глориозов, но вышло это совершенно неубедительно, так что заслуженная Леонтина его даже слушать не стала, сурово перебила:
– Ноги её здесь не будет! Или я, или она! – и вылетела из кабинета, хлопнув дверью так, что несколько портретов попадали, словно пожелтевшие листья осенью.
– Женщины, – горестно вздохнул Глориозов и с тяжким вздохом разлил ещё по одной. – Уйти что ли досрочно на пенсию?
– Долго репетировали, Фёдор Сигизмундович? – спросил я и бутылка с коньяком в руке Глориозова возмущённо застыла практически в воздухе.
– Эммм… как вы догадались? – смутился он.
– Не трудно было, – не стал выдавать секреты я (ну не буду же я объяснять, что я сам коуч и все эти манипулятивные приёмы знаю даже получше всех этих последователей систем Станиславского и Мейерхольда вместе взятых).
– Иммануил Модестович! – очевидно только толстый живот не дал Глориозову возможности пасть на колени. – Раневскую никак нельзя в наш театр! Она же скандалистка! У нас такой хороший слаженный коллектив! Мы же практически как одна семья! Мы же сами лелеем и воспитываем каждого актёра! А вы хотите нам Раневскую!
– Откуда известно? – буркнул я.
– Печкин проболтался, – безжалостно выдал Печкина Глориозов, – сказал, что вы настаиваете, чтобы она играла вместо него…
– И что? – удивился я, – Печкина не будет всего неделю…
– Полторы! – возмущённо поправил меня Глориозов.
– Ну, пусть полторы, – пожал плечами я и закинул в рот тарталетку с икрой. – Печкин с невестой поедет в свадебное путешествие в Костромскую область. А Фаина Георгиевна его заменять пока будет.
– Мы хотели Васю Дудкина, – возроптал мятежный Глориозов.
– А будет Раневская, – сказал я непреклонным голосом и добавил, – согласитесь, она великая актриса…
– Я не спорю! Не спорю! – вскричал Глориозов, – она великая! Но боже упаси, ноги этой великой в моём театре не будет!
– Но там же роли самые простые, – удивился я, – кликушествовать за скоморохов и сыграть Лешего. Там даже, если не ошибаюсь, ни одного слова нету, всё пантомима.
– У Лешего есть три слова, – сварливо возразил Глориозов.
– Ой, аж целых три слова! – скептически покачал головой я и иронично посмотрел на директора театра.
– Вы не понимаете, Иммануил Модестович! – Глориозов готов был зарыдать, – стоит ей лишь просочиться к нам, в наш хороший коллектив, и сразу начнётся то, что в театре имени Моссовета! Я не могу этого допустить! И не допущу!
Он захлебнулся эмоциями, но повторил непреклонным голосом:
– Можете обижаться, можете даже меня увольнять, но, пока я здесь работаю директором, никакой Раневской в моём театре не будет!
И вот что ты будешь делать?
Если бы я был простым человеком, мне в данной ситуации ничего бы не оставалось больше, чем встать и уйти из этого кабинета навсегда, потеряв возможность вернуть вчерашний долг Фаине Георгиевне. Но дело в том, что я был не совсем обычным человеком. К тому же в той, прошлой, жизни я был коучем. И не просто каким-то коучем, а лучшим. Поэтому я посмотрел на Глориозова и тихо сказал:
– Верните финансирование.
– К-какое финансирование? – испугался Глориозов.
– Которое я вам выбил, – пояснил я, – думаю, в Москве найдутся другие театры, которым тоже нужны деньги.
– Это шантаж, – побледнел Глориозов.
– Угу, – не стал вступать в спор я и красноречиво посмотрел на упавшие картины.
А затем я улыбнулся простой бесхитростной улыбкой простого скромного коуча. А Глориозов схватился за сердце:
– Пообещайте мне, Иммануил Модестович, что она будет играть только эти полторы недели и только в «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне»? – умоляющим голосом прошелестел бедный директор театра.
– Безусловно, – клятвенно пообещал я, – я обещаю, что Фаина Георгиевна будет играть в «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне» всего полторы недели, пока Печкин не вернётся из свадебного путешествия.
– А если он никогда не вернётся? – поднял на меня умоляющий взгляд Глориозов.
Я философски пожал плечами:
– Фаина Георгиевна эти полторы недели свободна и может заменить Печкина. Не думаю, что такой великой актрисе другие режиссёры откажут в ролях.
Глориозов облегчённо улыбнулся, вынул платок и вытер взопревший лоб.
Хрупкий мир между нами был восстановлен, и мы выпили ещё по одной, мировую.
– Кстати, – сказал я, пробуя миниатюрную корзиночку с интересной грибной начинкой, – а что за премьера у вас планируется?
– Вы и об этом знаете?! – разулыбался Глориозов.
– Фёдор Сигизмундович, вы разве забыли, что ваш артист Печкин – теперь мой сосед, – я вернул улыбку хозяину кабинета.
Улыбка Глориозова чуть подувяла, но в принципе он всё ещё держался бодрячком:
– Да, наконец-то, мы поставим пьесу по Островскому! – он выпалил эту фразу и с триумфом посмотрел на меня.
– Замечательно! – восхитился я. – А что за пьеса?
– «Красавец мужчина», – улыбкой Глориозова можно было зажигать звёзды.
– Шикарный выбор, – похвалил я и сразу задал провокационный вопрос, – состав актёров уже утверждён?
– Мы в процессе, – ушел от ответа Глориозов и с подозрением посмотрел на меня.
– Вот и отлично, – сказал я и чуть смущённо улыбнулся, – я забыл, как звали ту женщину в пьесе?
– Там несколько женщин. Кого вы имеете в виду? – взгляд Глориозова заметался.
– Ой, то ли сестра главного героя, то ли сваха? – задумался я, вспоминая (смотрел этот спектакль в моём мире давно, подзабыл уже), – пожилая такая женщина…