– Раневскую не возьму! Вы же обещали всего полторы недели в «Аленьком цветочке»! – истерически отчеканил Глориозов, трясущимися руками налил себе в бокал коньяк и залпом всё выпил, – и не просите даже! Нет! Нет! Не просите!
– У вас в зрительном зале так сильно дует, – сокрушенно покачал головой я, – зрители сидят, страдают, мёрзнут. Дамы в театральных платьях, на сквозняке… ай, нехорошо как…
– Я уже четыре года подряд прошу поднять финансирование на ремонт! – взвизгнул Глориозов, – мне всё время отказывают! У меня и служебные записки все есть! Я могу показать!
– Ай-яй-яй, – тихо повторил я и покачал головой, – такой хороший театр и такое явное нарушение техники безопасности, Фёдор Сигизмундович… А если кто-то простудится и заболеет? Это ли не умышленная порча здоровья советских граждан?
Глориозов сидел бледный, тяжело дыша, в конце концов он схватился за галстук и рванул его, ослабляя. Я уже испугался, что довёл мужика до инфаркта, но нет, Глориозов был тёртый калач и быстро взял себя в руки:
– Да, вы абсолютно правы, Иммануил Модестович. Мне срочно нужно сделать ремонт. Причём не только в зрительном зале, но и в гримёрках артистов, – он внимательно, с намёком, посмотрел на меня и произнёс, – и я очень бы хотел получить финансирование и успеть закончить ремонт до момента премьеры пьесы Островского. Тем более, что роль Сосипатры Семёновны там будет играть Фаина Георгиевна… Нехорошо, если такая великая актриса простудится…
И он вонзил красноречивый взгляд на меня.
– А у Фаины Георгиевны тоже будет своя отдельная гримёрка? – на всякий случай уточнил я. – Какая и положена всем великим актрисам?
Глориозов метнул на меня возмущённый взгляд, но быстро взял себя в руки и ехидно сказал:
– Ну, конечно, Иммануил Модестович! Гримёрку Фаины Георгиевны мы планируем отремонтировать сразу же после того, как приобретём новый занавес для сцены!
Я укоризненно покачал головой, и Глориозов понял, что перегибать нельзя, но всё равно не удержался:
– Или хотя бы отремонтируем вешалки в гардеробе.
– И это правильно, – согласился я и глубокомысленно изрёк, – кто-то из классиков даже сказал, что театр начинается с вешалки. А кто мы такие, чтобы спорить с классиками?!
Глориозов был со мной абсолютно солидарен, он тоже считал, что спорить с классиками нам явно не стоит. А занавес пока подождёт. Поэтому торопливо разлил остатки коньяка по бокалам, и мы выпили.
– За обновлённый, отремонтированный театр! – провозгласил он.
– В котором так уютно будет Фаине Георгиевне! – поддержал тост я, мы чокнулись, выпили и я посоветовал, – пишите смету, Фёдор Сигизмундович. Только поспешите и передайте её завтра мне через Печкина.
Глориозов сверкнул довольным взглядом и буквально промурлыкал:
– А вы уж, Иммануил Модестович, будьте так добры, передайте, пожалуйста, Фаине Георгиевне, что первая репетиция «Красавца мужчины» будет уже в эту пятницу, в двенадцать. У неё роль Сосипатры Семёновны. И я прошу не опаздывать.
– А пробы когда? – на всякий случай уточнил я, а то знаю я этих театральных аферистов.
– Она утверждена на роль без проб, – улыбнулся Глориозов кроткой улыбкой канонизированного мученика, – великая же актриса, зачем эти пробы…
Домой я шел чуть ли не вприпрыжку. Да, я старался, конечно, не думать, как буду убеждать Козляткина, что основное финансирование нужно дать на театр Глориозова, да ещё в таком объеме. Но проблемы нужно решать по мере их поступления. Главное, я добился, чтобы Глориозов взял Фаину Георгиевну на одну из ведущих ролей.
Конечно, это не главная роль, но и не второстепенная (я путаюсь, как они там правильно называются, но, думаю, что она будет довольна).
Я шел и думал, как сейчас приду и как расскажу эту новость Фаине Георгиевне. И как она сильно обрадуется.
А в коммуналке я застал драку, и судьба Сосипатры Семёновны моментально вылетела у меня из головы.
– Я тебе все патлы повырываю! – визжала Зайка, уцепившись в волосы Нонны Душечки.
– Корова! – визжала рыжая.
– Бей её! – подзуживала подругу из-за угла Вера Алмазная, но в драку благоразумно предпочла не влезать.
Белла и Полина Харитоновна пытались разнять смутьянок, но тщетно: возраст и весовые категории брали своё.
Пока я соображал, как разнять дерущихся баб и не пострадать самому, как из комнаты вышла Ложкина и, ни слова не говоря, вылила на дерущихся таз воды.
– А-а-а-аа-а! – заверещала Зайка и отскочила в сторону.
– Ай! – и себе взвизгнула Нонна Душечка и отпрыгнула подальше.
– Чего орёте? – проворчала Ложкина, – люди с работы пришли. Устали. Отдыхать готовятся, а вы орёте!
– Зараза! Ты меня намочила! – заверещала Зайка. – Моя причёска! Я всё Софрону расскажу!
– Тебе что-то не нравится? – с тихой угрозой спросила Ложкина, не повышая голоса.
– Не нравится! – вызывающе вызверилась Зайка, пытаясь отжать волосы.
– Ну, раз не нравится, то уматывай отсюда, – сказала Ложкина, схватила Зайку за ухо и потащила к выходу из квартиры.
Я сперва удивился, как у относительно небольшой Ложкиной получилось справиться с более крупной и молодой Зайкой. Но потом понял, что бывшая надзирательница женской колонии из Севлага, просто взяла её на болевую.
Да уж.
Между тем Ложкина вернулась на кухню и исподлобья взглянула на всхлипывающую Нонну.
– А ты чего ноешь? – прошипела она, – а ну-ка быстро взяла тряпку в руки, и чтобы через две минуты тут было сухо!
Нонна была поумнее Зайки, так что сразу схватила половую тряпку и принялась вытирать лужу.
– Заодно и коридор можешь помыть, – добавила свои пять копеек злорадная Полина Харитоновна, чем получила от Нонны гневный взгляд.
Но при Ложкиной Нонна не посмела выёживаться и принялась обречённо мыть пол и на кухне, и в коридоре.
Иерархия в локальном женском сообществе была восстановлена. А на кухне воцарились мир и спокойствие.
Из комнаты выглянул Печкин и спросил:
– Что у вас там происходит, товарищи бабы?
– Да ничего уже, – прощебетала Ложкина. – Всё хорошо, Пётр Кузьмич. Теперь тихо будет! Нонна решила полы помыть, так мы советы даём.
– Варвара Карповна! У тебя же драники холодные! – пожаловался Печкин, – ну, куда это годится?
– Я сейчас разогрею! – залебезила Ложкина и унеслась в комнату греть капризному Печкину драники.
– Во как! – уважительно прокомментировала Полина Харитоновна и задумчиво покачала головой.
Я смотрел на это всё и понимал, что сейчас передо мной крупным нарывом назревает очередная задача, которую нужно будет решать, и то скоро. Насколько я всё правильно понял, то у Нонны получилось зацепить Софрона. И уже совсем скоро она выполнит свою часть сделки. А мне в ответ придётся сводить её с Жасминовым. Честно говоря, мне его было даже жаль. Так-то неплохой он мужик, хоть и с закидонами, присущими театрально-богемной среде.
И вот что делать?
А следующая задача ещё похлеще – что дальше делать с Музой? Ну, к примеру, получится у меня убрать отсюда Софрона. Предположим, так сказать. Но ведь Муза так и продолжит существовать на дистанции. И не факт, что свою мизерную зарплату и пенсию она так и будет отдавать всю ему. А сама будет голодать дальше и ходить в единственном перештопанном платье. А мне ведь нужно для неё разработать и внедрить «программу успеха». А как зарядить человека на успех, если он сам этого не хочет? Если он махнул на себя рукой? Существует ли такой рецепт?
Я уже перебирал варианты выхода из ситуации и так, и эдак, когда в дверь позвонили.
Звонки в нашей коммунальной квартире – это была система похлеще хитроумных шифров приснопамятного Джеймса Бонда. У каждого из жильцов было разное количество. У Беллы – один, у Музы – два… у Ложкиной – пять… и так далее. Хуже всего было Герасиму. У него было аж семь. Хотя с приходом Жасминова количество звонков увеличилось до восьми. И каждый раз, когда в дверь звонили, жизнь в коммуналке останавливалась, замирала, и все принимались считать, сколько раз позвонили в дверь.
В этот раз кто-то на систему наплевал самым преступным образом: на звонок нажали и не отпускали его долго-долго.
Поэтому никто не спешил открывать.
– Звонок же перегорит! – выглянула из комнаты Ложкина.
Нонна подпрыгнула и рванула к двери открывать (очевидно на неё произвело неизгладимое впечатление, как Ложкина разобралась с Зайкой).
В двери стоял участковый в форме.
Отодвинув Нонну в сторону, прямо по помытому полу он прошел на кухню, где собрались почти все, и сказал официальным строгим голосом:
– Присыпкин Софрон Васильевич здесь проживает?
Глава 14
– З-здесь, – растерянно сказала Полина Харитоновна и метнулась вызывать Музу. Остальные все притихли.
Она забарабанила в дверь, но Муза долго не открывала.
– В какой комнате он конкретно живёт? – задал вопрос участковый, что-то отмечая в папке с бумагами.
– Вы не представились, – ляпнул я, а все посмотрели на меня, как на придурка.
Чёрт, я и забыл, что в эти времена люди друг другу ещё верили. А недоверие считалось дурным тоном.
– Старший милиционер Смирнов, – отрекомендовался участковый, но желваки на скулах заходили туда-сюда, и он тут же мстительно поинтересовался, – ваши документы?
Пришлось идти в комнату за паспортом. Нарвался, блин.
Когда вернулся, на кухне уже была Муза. Она всхлипывала и что-то экспрессивно доказывала старшему милиционеру Смирнову, а тот записывал.
При виде меня, она встрепенулась:
– Муля! – вскликнула она, – ну, скажите вы ему! Софрон не такой! Он не мог!
– А что он сделал? – опять спросил я, прежде, чем подумать, но старший милиционер Смирнов уже закусил удила:
– Бубнов Иммануил Модестович, – подчёркнуто выразительно прочитал он, и моё не очень пролетарское имя ему явно не понравилось, потому что он неприязненно уточнил, – из семитов, что ли?
– Из русских, – ответил я, – выходцы из чухонских крестьян мы (на самом деле я точно не знал, но импровизировал).