– А когда ехать? – спросил я.
– В ближайшее время, примерно через два месяца. – ответил Павел Григорьевич, а я завис.
Получилось только выдавить:
– Можно я подумаю?
Надежда Петровна и Павел Григорьевич с недоумением переглянулись, они не понимали, что тут можно думать. Но потом Адияков нехотя сказал:
– Подумай, Муля. Пару дней у тебя есть. Ты сам знаешь, что все эти разрешения получить не так-то и просто.
Я всё понимал.
Когда Мулины родители ушли, я остался сидеть и изумлённо смотреть в чашки с недопитым чаем. Это они откупиться от Мули хотят, что ли? Или так их заело, что я к Модесту хожу? Или действительно от любви к сыну?
Как бы то ни было, но теперь передо мной замаячила перспектива личной яхты и круизов по Адриатике…
Это дело нужно было обдумать. Хотя что тут думать? Я схватил сигареты и устремился на кухню, пальцы подрагивали от нетерпения.
И там столкнулся с Фаиной Георгиевной, которая тоже курила у форточки.
– О! Муля! – сказала она, – ну что там Глориозов?
– Получилось уговорить его взять вас на роль Сосипатры Семёновны, – сказал я будничным голосом, так как ещё не отошёл от визита Мулиных родителей и не отрефлексировал такую новость.
– Ну вот, я же говорила, что я великая актриса и Глориозов ухватится за меня руками и ногами! – самодовольно сказала она и с наслаждением затянулась, – это по пьесе Островского «Красавец мужчина»?
А я вспылил и, возможно, ответил чуть резче, чем следовало:
– Ну, учитывая, что за это я теперь должен выбить Глориозову финансирование на ремонт зрительного зала, гримёрок и гардероба, то да, исключительно за ваш талант!
Фаина Георгиевна аж закашлялась от дыма.
– Муля! Ты так меня угробишь! – прокашлявшись, возмущённо сказала она, и язвительно добавила, – считай, что тебе сильно повезло! Если бы я не была такой великой актрисой, то ремонтом зрительного зала и вешалок ты бы не отделался! Пришлось бы строить ещё один театр рядом!
Тут уже закашлялся я.
– А вот не надо столько курить, – на кухню ледоколом вплыла Полина Харитоновна с пустой банкой, и укоризненно проворчала, – надымили, дышать нечем.
– Полина Харитоновна, – сказал я, – а это правда, что вы Жасминова сапогом зятя побили?
– Ничего подобного! Враньё! – возмутилась Гришкина тёща, набирая из-под крана воду в банку, – это Лилькин сапог был!
– Вот так мещанство и обывательство побеждает искусство, – хрюкнула Фаина Георгиевна, когда Полина Харитоновна ушла обратно из кухни.
– Кстати, как там поиски фотографа продвигаются для обывательской свадьбы? – спросил я, чтобы перевести тему разговора.
– Фотограф есть, – с довольным видом улыбнулась Фаина Георгиевна, а потом смущённо добавила, – осталось его уговорить…
И я понял, что уговаривать, конечно же, придётся мне.
А на работе мне предстоял разговор с Козляткиным. Учитывая то, что он на меня рассердился, и то, что это финансирование изначально предполагалось направить для нужд Большого театра, то разговор мне предстоял очень непростой.
Но что прятаться и отодвигать проблему, если проблема есть? Нужно брать себя в руки и идти её решать. Иначе из-за прокрастинации и проблема останется, и жизнь превратится в сплошной стресс.
Я встал из-за стола и решительно направился в кабинет к Козляткину.
– Сидор Петрович, – сказал я, – уделите мне пару минут. Есть разговор.
– Я занят, – недовольно буркнул Козляткин и я понял, что всё ещё гораздо хуже, чем я думал.
– Буквально две минуты, – продолжал настаивать я.
Козляткин поднял голову от бумаг и с изумлением посмотрел на меня поверх очков. Такая наглое презрение субординации от подчинённого шокировало его самым невероятным образом.
– Мммм… – он смог из себя выдавить только изумлённое мычание.
Другой бы на моём месте как минимум расплакался бы и убежал. Но мне было всё равно: не бьёт – уже хорошо. Вон Остап Бендер на пароход художником устроился, и ничего. Чем я хуже?
Поэтому я сказал решительным голосом:
– Нам нужно финансирование перенаправить на театр Глориозова.
У Козляткина глаза стали как часы на Спасской башне, размерами, я имею в виду.
– Финансирование запланировано для большого театра! – выдавил он.
– Я знаю, – кивнул я и добавил, – но нужно для театра Глориозова.
– Вон отсюда! – рявкнул Козляткин, немного приходя в себя.
И я понял, что уговорить его будет очень непросто. Но русские не сдаются. И я сказал:
– Сидор Петрович, это финансирование…
И тут дверь распахнулась, в кабинет вошел возмущенный комсорг со словами:
– Я написал на вашего Бубнова служебку! Ноги его в Комитете не будет!
Глава 15
Я посмотрел на комсорга. А комсорг посмотрел на меня.
Очевидно, на моём лице отразилось что-то не очень светлое и доброе, потому что комсорг вдруг тоненько охнул и выскочил из кабинета.
Конечно же, я его догонять не стал.
Потому что прежде всего нужно было решить вопрос с финансированием театра Глориозова, и желательно срочно.
– Сидор Петрович, – вежливо сказал я, – я просил пару минут, и они ещё не истекли. Дослушайте меня, пожалуйста.
Козляткин, который после моих требований сильно изумился, после пантомимы и последующего бегства комсорга, вообще впал в ступор. Потому что пробормотал нечто невнятное.
Ну, а кто я такой, чтобы не воспользоваться подвернувшейся возможностью. Поэтому я сказал:
– Финансирование театра Глориозова должно быть, потому что там будет выступать Раневская.
Козляткин посмотрел на меня скептически. Явно имя великой актрисы не произвело на него никакого впечатления.
Блин, и тут не прокатило.
Пришлось на ходу импровизировать:
– У нас будут самые высокие показатели в этом году по посещаемости театров. Я знаю, как организовать пиар-акцию по привлечению целевой аудитории!
Козляткин посмотрел на меня недоумённо и чуть поморщился. Опять мимо (кажется, он вообще не понял, что я несу).
И тогда я выпалил:
– Я помогу вам стать заместителем директора Комитета!
Надо было видеть лицо Козляткина. Он тихо прошипел:
– Вон!
– А что вы теряете, Сидор Петрович? – хмыкнул я (мне-то уже терять было нечего). – Вы же знаете из какой я семьи?
Козляткин посмотрел на меня более внимательно и, после продолжительной паузы, кивнул.
– Ну вот, – развёл руками я с загадочной полуулыбкой, – я могу посодействовать. Вам до пенсии сколько осталось?
– Пять лет, – хрипло сказал Козляткин.
– Так ведь на пенсию лучше уходить с должности заместителя директора Комитета, а не начальника отдела кинематографии и профильного управления театров, не так ли, Сидор Петрович?
– Не зря в стенгазете писали, что ты карьерист, Бубнов, – покачал головой Козляткин, но из кабинета прогонять меня почему-то не стал.
Значит, заинтересовался.
– Там писали, что я конформист, – поправил я с ласковой и многозначительной полуулыбкой, – хотя, когда вы станете замдиректора Комитета, то место начальника нашего отдела будет вакантным…
Козляткин расхохотался и вдруг зло сказал:
– Ты понимаешь, Бубнов, что ты сейчас по тонкому льду ходишь?
– Конечно, понимаю, – ответил я, – но я бы не стал, если бы не понимал, что вы –человек умный.
Я сделал паузу и добавил:
– И благодарный.
Козляткин посмотрел на меня нечитаемым взглядом.
– Кроме того, я ведь не для себя прошу, – сказал я, – театр Глориозова на хорошем счету, а вот ремонт там давно нужен… И зрители, и артисты будут благодарны… и потомки тоже…
– А твой интерес какой в этом деле? – прищурился Козляткин.
– Я – за справедливость, – ответил я пафосно, и Козляткин впервые усмехнулся и произнёс:
– Хорошо, Бубнов, давай смету, посмотрим. И за язык тебя никто не тянул. Подключай свои ресурсы семьи, чтобы на пенсию я вышел… эммм… с правильной должности.
Я согласно кивнул.
– А если ты сейчас мне врешь или у тебя «случайно» что-то не получится – я тебя сгною. Уж компромата на тебя нарыть нетрудно будет.
– Всё получится, Сидор Петрович, – заверил я и вышел из кабинета.
Я был доволен собой. Поддержкой Козляткина заручиться удалось. Значит, ремонт в театре Глориозова будет сделан и Фаина Георгиевна получит роль в спектакле Островского. А вот что касается меня и моего обещания Козляткину, так тут я вообще не парился – ведь скоро я уеду в Цюрих! А уж там он меня не найдёт. Как там у Ходжи Насреддина было? А за это время или ишак сдохнет, или падишах.
Я, чуть ли, не посвистывая (чтобы не слышно было) прошел по коридору, немного подумал и свернул в кабинет, где трудилась кареглазка. Две её подруги сидели за столами и что-то писали, а её самой не было.
– О! Муля! – обрадовались девушки мне, – а когда у нас занятие будет?
– А вы не знаете разве? – удивлённо спросил я.
– О чём?
– Наш всемилюбимый комсорг на меня ужасную докладную написал, – ответил я горестным тоном, – приходил сейчас к моему Козляткину на меня жаловаться. Так что никаких занятий, увы… тут хоть бы не выгнали…
Оставив глубоко опечаленных девушек переваривать информацию, я сообщил Ларисе, что иду в театр Глориозова, и ушел.
Так как до обеда оставалось минут сорок, то я решил зайти пообедать домой. Тем более сегодня придёт Дуся и принесёт мне чего-то вкусненького.
Дуся готовить в коммунальной кухне категорически не любила. Ограничивалась приготовлением там супов, иногда ещё кашу гречневую варила. А вот всякие вкусняшки исправно приносила с собой из квартиры Модеста Фёдоровича.
Вот интересно, сегодня она мне опять котлет принесёт или жаренной рыбы? Но рыба была в прошлый раз, так что, скорей всего, сегодня будут котлеты. Или даже отбивные. Отбивные я любил даже больше, чем котлеты…
Я шагал по весенней Москве и поймал себя на мысли, что, видимо, здорово проголодался, раз вместо того, чтобы любоваться городом, думаю только о Дусиных котлетах и отбивных.