– Муля, не нервируй меня! – Вдруг хихикнула Злая Фуфа и добавила. – Кажется, я придумала, как отомстить Глориозову!
Глава 17
Я не знаю, за что люди так любят свадьбы? Мне кажется, свадьбу нужно пережить, как засуху, как нашествие саранчи на злаковые культуры, как извержение вулкана или торнадо. Примерно так я рассуждал, обречённо поправляя галстук перед зеркалом.
Мда, вид у Мули не так, чтобы аполлонистый, но хоть свирепого хомяка я уже не напоминал. Ежедневные пробежки по утрам и подтягивания на турнике в соседском дворе творят чудеса. А, может, быть, играет свою роль ещё и то, что организм у Мули молодой и обменные процессы идут в этом возрасте довольно быстро. Как бы то ни было, но скоро придётся костюмчик покупать на размер поменьше. Что радует.
В коридоре нашей коммуналки царили кавардак и суета, поэтому я туда особо и не спешил. И хоть сердобольные соседи уже трижды колотили в дверь по какой-то там срочной надобности, я затаился и не открывал. Потому что первый раз по наивности открыл. Им, оказывается, понадобилась верёвка. Я сильно удивился. Как выяснилось, решили привязать куклу к машине соседа. Пояснение: на машине Печкин с невестой Ложкиной должны были ехать в ЗАГС, расписываться. Остальные соседи планировали пройтись пешком, благо ЗАГС находился всего-то через одну улицу (хоть и по лужам), а если идти дворами, то свадебный кортеж мы явно обгоним.
Почему верёвка должна быть у меня, я так и не понял. Отбился с трудом. Белла с Полиной Харитоновной выход нашли быстро – привязали куклу порванной на ленты марлей. А я после этого больше не открывал. Но это было ещё утрам, а так я уже успел сбегать на работу, показался Козляткину. Сказал, что иду в театр, а сам отправился в ЗАГС (чтобы не отпрашиваться и не брать отгул). Хорошо, что обе церемонии расписывания у Печкиных-Ложкиных и у Бубновых-Сазоновых шли одна за другой, ноздря-в-ноздрю, причём в одном и том же ЗАГСе.
В общем, прячься, не прячься, а на роспись идти надо.
Я взял себя в руки, перестал партизанить и мужественно шагнул навстречу свадебному хаосу.
И понеслось.
Но здесь следует отметить, что я сперва вышел в коридор и увидел, как из чуланчика Герасима выглянул Гришка. Завидев меня, он махнул рукой:
– Муля, бегом сюда! Только тихо!
Я торопливо юркнул в чулан.
В чулане Герасима я был впервые. Узкая тесная комнатушка, больше похожая на келью или тюремную камеру, вместо окна – слуховое окошко. Здесь места хватало только для кровати и сколоченной из досок узкой тумбы у изголовья. Одежду Герасим вешал на вбитых почти под потолком длинных жердинах.
И вот на этой накрытой тряпьём кровати сидел Жасминов в смокинге, белой рубашке и с бабочкой, Гришка в новом пиджаке и жилете, и Герасим, который был одет, как обычно.
А на тумбочке, на газете «Правда», стояла бутылка самогона и кое-какая нехитрая снедь (что удалось утянуть со стола).
– Наливай! – свирепо велел Гришка.
– Нет, я пить не буду, – начал отнекиваться я. Неохота было приходить в ЗАГС поддатым. Там ещё коллеги Модеста Фёдоровича будут. Неудобно же.
Но Гришка даже слушать не стал:
– На тебе лица нет, Муля, – строго сказал он, – я тебя не пить заставляю, а как лекарство. От одной рюмочки не опьянеешь, зато крыситься на весь белый свет перестанешь. Это же праздник! Орфей, наливай ему до краёв, я сказал.
Я выпил. А потом ещё… раза два.
И мир раскрасился во все цвета радуги, заиграл новыми красками. Так что в ЗАГС я уже шел в совершенно другом настроении.
Этот апрельский денёк беззаботно звенел трамвайными проводами над широким проспектом, даже не подозревая, что сегодня целых четыре хороших советских человека добровольно обменяют свободу на брак. Хоть и было сыровато после ночного дождя, но дышалось по-весеннему легко. Я, стиснутый праздничной одеждой, словно мумия Тутанхамона, в новом, специально по случаю сшитом коричневом костюме-«полуторке», стоял у здания ЗАГСа и рассеянно рассматривал гипсовые венки, которые на фасаде капитально так облупились, а красный флаг над входом совсем выцвел (в послевоенное время всё финансирование шло на то, чтобы накормить людей и восстановить страну после разрухи, а всё остальное оставалось на потом).
В вестибюле пахло нафталином и одеколоном фабрики «Новая заря». На мраморной лестнице, под портретом скептически улыбающегося Сталина, два потока гостей смешивались, словно течения в Саргассовом море. Слева находились гости будущей четы Печкиных: соседи из коммуналки и из нашего двора, а также некоторые артисты из театра Глориозова. Я узнал корпулентную актрису в палантине из кролика, седоусого гримера, который зажал под мышкой коробку конфет, и, неожиданно – приму Леонтину в кокетливой шляпке. Справа интеллигентно толпились сотрудники НИИ физколлоидной химии: мужчины в роговых очках и костюмах, строгие женщины с широкими бровями, в платьях из бязи, и с портфелями вместо сумок.
Зажатый между гостями, я ловил лишь обрывки фраз:
– Ты слышала, Модест Фёдорович женится на своей аспирантке? Говорят, она на двадцать лет моложе… Он ей диссертацию пишет!
– Какой кошмар, она что, в положении?
– А Печкин-то! Вчера в «Скоморохе Памфалоне» так кликушествовал, зрители в восторге. А одну старушку даже валерьянкой потом отпаивали.
– Кто бы подумал, этот Печкин, такой себе бездарь, а сама Раневская тамадой, говорят, у него будет…
Мда, люди никогда не меняются, во все времена. И при коммунизме, и при капитализме – одно и то же.
Регистрационный зал №1, где ждали Печкина и Ложкину, был обильно украшен бумажными гирляндами и плакатом «Мир! Труд! Май!», который повесили прямо на шторы с ламбрекенами цвета «чайная роза» (или же забыли снять). В зале №2, предназначенном для Модеста Фёдоровича и Машеньки, на столе уже стояла огромная напольная ваза с искусственными гвоздиками – подарок от парткома института.
Печкин сегодня превзошел сам себя – в бархатном пиджаке, с печальной улыбкой Моны Лизы, он бережно поддерживал под руку Варвару Ложкину. Ее платье шуршало, как осенние листья на ветру, а густая фата до пола вызывала жгучую зависть у всех наших соседок.
– Товарищи, просим пройти! Проходите, не толпитесь в дверях! – гаркнула служащая, и гости хлынули в зал, обгоняя друг друга.
Я наблюдал, как регистраторша с лицом мопса и фигурой кузнеца, чеканит торжественную речь, как включили гимн Советского союза. Варвара Ложкина расписывалась молча, выражение лица её при этом было счастливое и немножечко свирепое. А вот Печкин что-то говорил, но мне не было слышно. Перед тем, как поставить подпись он долго-долго смотрел на текст, всё вздыхал, мялся, но потом расписался. Новобрачные обменялись кольцами и невинным поцелуем. Гости захлопали, аккордеонист заиграл «Не шуми, волна коварная…», все принялись поздравлять новобрачных, а я скользнул во второй зал.
Не успели смолкнуть аплодисменты за моей спиной, как в зал №2 уже входил Модест Фёдорович с будущей супругой. Он был в строгом чёрном костюме и галстуке. Машенька, в голубом платье до колена и туфлях на «манной» подошве, смущённо держала увесистый букет из гвоздик.
Я краем глаза выхватил Дусю в новом нарядном платье и без платка, зато с локонами. Она украдкой утирала глаза платочком.
Здесь повторилась та же картина: речь, гимн, роспись, обмен кольцами и поцелуй.
– Товарищ Бубнов, поздравляем с вступлением в законный брак! – какой-то важный сотрудник НИИ, вручая хрустальную вазу, подмигнул и попытался выдать шутку: – Для реактивов пригодится.
Все угодливо захихикали. Из этого я понял, что важный сотрудник явно из руководства.
Протиснувшись между гостями, я от души поздравил отчима и Машеньку.
– Муля, ты должен будешь сказать речь в ресторане, от нашей семьи! – шепнул Модест Фёдорович, но его перебил звон бокалов: гости из соседнего зала, захмелев от креплёного вина, грянули «Катюшу» в джазовой аранжировке.
А потом начались гулянки.
Сперва я решил отметиться у Печкиных. Соседи же.
Комната Печкиных, с свежепобеленным потолком, коврами на всех четырёх стенах и огромным длинным столом через всю комнату, уже ломилась от соседей и еды. На столах, сдвинутых из всех комнат и кухни, стояли: студень, котлеты, голубцы, тушенная с мясом и грибами картошка, селедка под «шубой»…
– Муля, держи! – Григорий протянул мне граненый стакан с казёнкой, наполненный почти полностью. За стеной, в соседней комнате, спорили, на кухне вроде как ссорились, где-то в коридоре затянули песню:
– «Веселей играй, гармошка, и раздайся, хоровод…»
Гости подпевали, спотыкаясь о ведра в коридоре.
Во дворе, где решили танцевать, если не будет дождя, Герасим заводил патефон:
– Рио-Рита, дура ты, Рио-Рита!
Тамада, толстая тётка с суровым лицом, требовательным голосом разбивала всех на пары и раздавала листочки со словами.
– Муля, давай я скажу тост и нужно бежать отсюда, – шепнула мне Фаина Георгиевна, – терпеть не могу все эти народные игрища.
Я был с нею вполне солидарный.
Мы дождались, когда подойдёт Арсений, фотограф, которого уговорила Фаина Георгиевна, а я оплатил. Он был длинноволосый и бородатый. И напоминал хиппи. Зато у него был фотоаппарат и желание отработать гонорар, а также выпить и поесть на свадьбе надурняк.
Мы вернулись в комнату, к гостям, и я поднял стакан с водкой:
– Дорогие Пётр Кузьмич и Варвара Карповна! – провозгласил я, – мы с Фаиной Георгиевной долго думали, что бы вам такое подарить, чтобы затмить всех гостей!
Гости засмеялись и захлопали. Белла из своего места показала мне большой палец, мол, молодцы.
Дождавшись тишины, я продолжил:
– И поэтому, когда Фаина Георгиевна предложила подарить вам фотосессию, я сразу же согласился. Знакомьтесь. Это – Арсений. Он фотограф. И сегодня весь вечер будет фотографировать вас и ваших гостей. Чтобы этот свадебный день запомнился вам навсегда!
Ох, что тут началось! Гости хлопали, радовались, выкрикивали предложения, как