и где лучше фотографироваться. Женщины вскочили с мест и побежали наперегонки поправлять причёски в ванной. Мужчины не побежали, но степенно приглаживали усы (у кого они были). А фотограф тем временем, пока суета, торопливо уплетал котлеты с голубцами.
Фаина Георгиевна тихо сказала:
– Ну что, бежим к твоим?
– Подождите ещё пару минут, – сказал я, – нам нужно будет хотя бы на одной-двух фотографиях сфотографироваться. А то Печкин обидится. Он же ваш ярый поклонник.
Фаина Георгиевна вздохнула и пододвинула к себе тарелку поближе. Она была в красивом (я бы даже сказал шикарном) бархатном платье с огромной брошью.
– Наливай, Муля! – велела она.
Тем временем, в ресторане «Центральный» (бывшая «Астория»), были сервированы столы для Бубновых. Модест Фёдорович, нервно поглядывая на часы, поправлял галстук:
– Муля, ты почему так долго? Ты должен будешь произнести тост!
– Давай позже, – отмахнулся я. – и позови Машеньку, мы сперва будем поздравлять вас.
– Мы? – удивился Модест Фёдорович, но его перебили:
– Товарищ Бубнов, разрешите поздравить! – директор НИИ вручил Мулиному отчиму папку с докладом: – Для молодоженов. Новые данные по осаждению аэрозолей.
Машеньке с хохотом вручили в подарок от коллег бюст Менделеева.
Когда все пересмеялись, руководитель хитро улыбнулся и вытащил из-за пазухи и уже по-настоящему вручил конверт с деньгами.
Неплохо. Молодцы.
А то я уже и впрямь подумал, что они на свадьбы вот такую фигню друг другу дарят. А это просто юмор у них такой.
В зале «Центрального» играл струнный квартет, но их «Вальс цветов» заглушали крики:
– Толик, неси вторую!
– Горько!
– Наливай!
И тут в зал вошла Фаина Георгиевна. И разу начался нездоровый ажиотаж. Даже о невесте забыли.
Нам поднесли по фужеру с портвейном.
– Отец, Маша, – поднял я фужер, – в этот торжественный день я рад, что в нашу семью вошла такая хорошая женщина. Что у моего отца появилась спутница жизни. И я очень надеюсь, Маша, что тебе в нашей семье будет хорошо и уютно. И на сестричку тоже очень надеюсь…
Все зааплодировали, засмеялись. Машенька смущённо покраснела, а Модест Фёдорович раздулся от гордости.
– И поэтому мы с Фаиной Георгиевной решили подарить вам впечатление! Незабываемое впечатление! Так как из-за плотного графика работы медовый месяц вы себе позволить не можете, то пусть хоть эти четыре дня станут для вас памятными и праздничными. Это путёвка в подмосковный Дом отдыха.
Я протянул Мулиному отчиму конверт, все опять зааплодировали, а Модест Фёдорович и Машенька бросились обнимать сперва меня, потом Фаину Георгиевну.
К полуночи сотрудники НИИ, уже забыли, что это за мероприятие и сгрудились, обсуждая квартальный план по науке, затем и вовсе начали переругиваться. Затем помирились и дружно пили мировую.
Машенька, стояла на стуле и с жаром доказывала гостям:
– Коллоидные системы – это будущее! Представьте: однажды мы сможем делать суп из воздуха и патриотизма!
Сотрудники НИИ, мужчины в галстуках-селедках и женщины с начёсами, хлопали в ладоши. Один седой профессор даже уронил в холодец очки – видимо, от восторга.
В другом углу поклонники приставали к Фаине Георгиевне и выпрашивали автографы.
– Муля, скажи тост! – Модест Фёдорович подтолкнул меня к столу и сам еле удержался – его здорово повело.
Дальше тянуть было некуда, пришлось импровизировать. Я поднял фужер с портвейном, и сказал тост:
– Товарищи! Сегодня мы празднуем союз двух великих сил – науки и... энтузиазма! Пусть ваши коллоиды всегда будут стабильными, а любовь – дисперсной!
Зал замер. Потом раздался смех лаборантки в очках:
– Дисперсной? Это же когда частицы мелкие!
– Именно! – не смутился я. – Чтобы не слипались!
– Всё, Муля, я больше так не могу! – заявила Фаина Георгиевна на втором круге (мы бегали от ресторана в коммуналку и обратно, туда-сюда. И везде нам наливали).
– Давайте ещё один круг? – попросил я.
– Всё, Муля, или я умру до утра, – покачала она головой и икнула.
– Ну, так нам нужно всё равно вернуться в коммуналку, – сказал я.
– Нет, Муля, – она ткнула пальцем на одно из окон многоэтажки. – Я домой пойду. Я здесь живу же. Хоть и давно не появлялась.
Я проводил её до самих дверей квартиры и сдал на руки домработнице. И аж позавидовал, что она вот сейчас разденется с помощью своей Глаши и завалится спать.
А мне предстояло ещё наматывать круги.
Я метался между двумя мирами. Во дворе коммуналки Варвара Ложкина танцевала кадриль Печкиным, а ее платье вздымалось, обнажая поношенные чулки с заплатками. А в ресторане я натыкался на Машеньку, которая оживлённо обсуждала с женщинами-коллегами чью-то новую статью про «ионный обмен в коллоидных системах», особенно напирая на какую-то «дисперсию».
Обратно в коммуналку я мчался на грузовике, подвозившем бочки с молоком. Шофёр, мужик с лицом как у героя соцтруда, завистливо ворчал:
– Ты, браток, как буржуй – на двух свадьбах развлекаешься!
В дворовой толчее Печкин к тому времени уже разыгрывал спектакль «Как Колобок пятилетку выполнял». Артисты слаженно грянули частушки про трактор и целину, а гости, подвыпив, пытались танцевать кадриль под баян.
Гармонист, заметив меня, затянул «Амурские волны», и Белла, размахивая платком, потащила меня в пляс. Кружась среди столов и гостей, я поймал себя на мысли, что этот день – точная копия советского анекдота: смешного, абсурдного, но почему-то очень родного и близкого.
Я пил и пил, ощущая, как горизонт двора и хрустальные люстры «Центрального» сливаются в единый пёстрый калейдоскоп. Где-то внизу там Герасим завел патефон на повтор:
– «У самовара я и моя Маша…».
Народ начал потихоньку расходиться, а артисты, обнявшись, сидели на скамейках и пели какой-то тревожный романс. Я обнаружил себя, что сижу почему-то на лестнице коммуналки. В кармане у меня лежала театральная афиша с автографом Печкина и брошюра «Коллоидные системы в народном хозяйстве». Земля кружилась вверх-вниз.
Ко мне подошла Ложкина и проворчала:
– Пошли танцевать, Муля.
– Танцуйте с Жасминовым, — буркнул я, с трудом вставая, – У меня план по бракосочетаниям на сегодня перевыполнен! Пойду спать.
Когда я, наконец, добрался до своей комнаты и рухнул на кровать, часы на кухне пробили полночь. Из-за стены доносился храп соседа, со двора слышалось хоровое пение и пьяные выкрики, а в душе зрела надежда, что завтра будет чуточку лучше.
Ну что ж, – подумал я, засыпая. – Ещё один день в этом мире прожит не зря...
Глава 18
На следующее утро коммуналка напоминала поле после битвы: в коридоре валялись пустые бутылки, обрывки бумажных цветочных гирлянд и вхлам порванный баян, забытый кем-то из гостей на этажерке. С трудом оторвав гудящую голову от подушки, я услышал, как Белла ругается с Полиной Харитоновной из-за разбитых тарелок.
– Это твой Гришка вчера ногами махал, как потерпевший! – кричала Белла.
– Он танцевал! Он заслуженный фрезеровщик и, между прочим, имеет полное право! А вот твои эти приблуды, Верка с Нонкой, скакали, как угорелые! – парировала Полина Харитоновна. – А Верка втихушку сожрала розочки с торта! Я всё видела!
Я стиснул зубы от адской головной боли и взглянул на часы – было семь утра. Сколько я спал? Часа три-четыре? По ощущениям – минут двадцать. Со стоном я уронил чугунную голову на подушку и закрыл глаза, но сон больше не шёл. Я ещё полежал немного, но потом потихоньку, со скрипом, выбрался в коридор, который совершенно по-скотски раскачивался при каждом моём движении. Там я обнаружил Герасима, который невозмутимо и меланхолично жевал хлеб с салом, сидя верхом на старом чемодане (на кухню сейчас соваться было небезопасно). Увидев меня, он расцвёл улыбкой и протянул мне стакан рассола:
– Лекарство. Выпей-ка, Муля, а то до вечера не дотянешь.
Дрожащими руками я схватил чудодейственную амброзию и припал к ней, словно к источнику жизни. И пил, пил, пил, до тех пор, пока в голове чуть не прояснилось, а земля перестала так пошло качаться.
– Ну как? – хитро прищурился Герасим и добавил, – а теперь, Муля, глотни вот это.
И он щедрой рукой плеснул в стакан из-под рассола что-то из банки.
– Что это? – с подозрением посмотрел на него я.
– Средство для укрепления здоровья, – крякнул Герасим. – Вот попробуй.
Я взял и машинально глотнул. Из глаз брызнули слёзы, я подумал, что сейчас умру.
– Эт-то в-водка… – прохрипел я.
– Ничего подобного! – возмутился Герасим и аж с чемодана подскочил, – это самогон! Между прочим, семьдесят пять градусов. Первак преотменнейший. У меня сват гонит.
Я еле-еле удержал его внутри и чуть не оконфузился. Слегка отдышавшись, спросил:
– У тебя разве есть сват?
– Ой, кого у меня только нету, – махнул рукой Герасим и вручил мне кусок хлеба с салом, – закусывай, давай.
Я схватил спасительное сало и алчно впился в него зубами, чтобы хоть немного унять пожар внутри.
Там нас и нашла Нонна:
– Муля! – воскликнула она, и я аж застонал – по вискам бахнули кувалды, пробивая череп насквозь.
– Не надо сегодня кричать, Нонна. Нельзя, – рассудительно сказал Герасим и разлил нам ещё по одной, – сегодня же день Анисима-Полынника. Ты забыла разве? Нужно вести себя тихо.
Я не знал, кто такой этот Анисим-Полынник, но был рад, что шуметь сегодня нельзя. Нонна, скорей всего тоже не знала, но тревожно кивнула и, на всякий случай, перестала орать.
– Будешь? – между тем спросил Герасим Нонну и многозначительно кивнул на бутылку.
– Буду! – решительно сказала Нонна и Герасим расцвёл:
– Наш человек!
Я уступил девушке место на старом чемодане рядом с Герасимом, а сам пересел на ржавые санки.
– За молодых! – провозгласил тост Герасим на правах старшего, и мы дружно выпили.
Так-то Герасим всегда был тихим и даже каким-то почти забитым человеком, но вчерашнее свадебное торжество однозначно сотворило с ним чудеса. Сейчас передо мной сидел орёл с твёрдым пламенным взглядом.