– Глориозов ничтожный как директор театра и режиссёр, конечно же, но у меня сейчас особо и выбора нету.
Опять двадцать пять!
– То есть вы сейчас уверены, что он вам предложить главные роли в лучших спектаклях?
– Ну, возможно не главные, – задумалась Фаина Георгиевна, – там же местных прим придётся двигать, но если ты договоришься, то думаю, он найдёт для меня подходящую роль.
Так, всё намного хуже, чем я думал.
– Фаина Георгиевна, – тихо сказал я, – я уже разговаривал с ним. Он даже слышать про вас не хочет.
– Этот? Этот халтурщик?!!! – взвилась Раневская, – да он бездарность и фальшивка! Позорник!
Она несколько минут метала громы и молнии, аж стёкла дрожали. Я терпеливо ждал, пока накал эмоций утихнет. Когда она выдохлась, сказал:
– Да, представьте себе. Даже такой бездарный режиссёр как Глориозов категорически не хочет брать вас ни на одну роль. Ни на одну, Фаина Георгиевна! При звуках вашего имени его перекосило.
– Так, а как же… – растерянно пролепетала Раневская.
– Я не сказал, что всё получится сразу, – развёл руками я, – но я буду пытаться. Я оказал ему услугу. И его театр не закрыли. И он прекрасно знает, кто именно его спас. Поэтому может пойти мне навстречу и выполнить просьбу об ответной услуге. Тем более две роли для вас там точно есть.
– Две роли?! – аж захлопала в ладоши Раневская, – какие же?
– Скомороха в «Скоморохе Памфалоне» и Лешего в «Аленьком цветочке» – ответил я и Фаина Георгиевна, казалось, сейчас упадёт в обморок.
– Я? Муля, ты бредишь! Да чтобы я играла эти роли в «Скоморохе Памфалоне»?! В «Аленьком цветочке»?! Пела частушки скоморохов и кликушествовала? Не бывать этому!
– Тогда вам остаётся сидеть здесь, в коммуналке и упиваться жалостью к себе.
Я встал и развёл руками:
– Да и с этими ролями не всё так просто. Это Печкин, который в них играет, собирается с невестой Ложкиной в свадебное путешествие, в Костромскую область. Вот Глориозов и будет сейчас искать временную замену. Временную, Фаина Георгиевна. На неделю или две. А если вы сейчас хотите, то, кроме того, что нужно заставить Глориозова выполнить ответную услугу и взять вас на эти роли, нужно ещё уговорить Печкина взять неделю до свадьбы и неделю после, а не так как он сразу хотел – две недели после свадьбы. А вы же сами знаете, как он к деньгам относится.
Фаина Георгиевна сдулась, словно из неё весь воздух выкачали. Разом словно постарела.
Мне было очень её жаль. Очень! Прямо до слёз. Но больным дают лекарство, и оно всегда очень горькое, противное, мерзкое. И нужно заставить себя выпить это горькое лекарство. И только потом человек может выздороветь. А может и не выздороветь. Тут уж как повезёт.
Поэтому мои слова были для неё сейчас этим горьким лекарством. Если она примет это, переварит, в смысле сделает выводы, и изменит модель поведения, то дальше можно будет продвигать её на главные роли в лучших фильмах. Но если она продолжит, по сути, вот это саморазрушение, то ничего у меня не получится. И ни у одного психолога никогда не получится. Нельзя человека заставить против его воли быть счастливым.
Так что пусть отрефлексирует.
Поэтому я встал и сказал:
– Ладно. Устал я с вами тетешкаться, Фаина Георгиевна. Всё равно от вас благодарности не дождёшься. Но вы сегодня подумайте и скажите мне, если решите играть скоморохов. Я тогда с Глориозовым поговорю. Только не тяните, пожалуйста. А то Печкин не сегодня-завтра заявление напишет и тогда на эту роль какого-то Васю Дудкина возьмут.
С этими словами я вышел, закрыв дверь за собой и не дожидаясь ответа.
Пусть Злая Фуфа позлится. Ей нужно крепко переосмыслить своё поведение. Это как вытряхнуть пыльный коврик. Ей же нужно сейчас вытряхнуть свою душу и избавиться от этих надуманных детских обид и капризов.
В коридоре меня ждал дамский консилиум из заинтересованных товарищей соседок.
– Ну, что там? – прошептала Белла.
Я сделал большие глаза, показал на свои уши, потом на дверь в комнату Фаины Георгиевны и опять сделал большие глаза.
Товарищи дамочки мою пантомиму поняли, всё правильно сообразили и моментально потащили меня на кухню. При этом Лилю поставили на стрёме, а сами набросились на меня.
– Как она? Что сказала? – меня наперебой засыпали вопросами.
– Разозлилась, – честно ответил я.
– Да зачем же ты её так? – всплеснула руками Ложкина.
– Муля знает, что делает, – ответила ей Муза.
– Да что вы к нему прицепились? – фыркнула Белла, – правильно всё Муля сделал. Он её разозлил, вывел из апатии. А то она уже как мёртвая всё это время лежала. Даже есть не хотела! А теперь пусть она будет лучше злая. Зато вы же знаете её характер, она сейчас начнёт всех гонять и сделает в конце концов так, как надо! Так что Муля правильно, что ты её разозлил. Молодец!
Я прижал руку к сердцу и обозначил благодарственный поклон:
– Всегда даже не сомневался в ваших аналитических способностях и интеллекте, Белла.
– Вот паршивец, – хихикнула Белла и вытащила пачку с сигаретами.
Моя рука невольно потянулась к ней. И я не смог себя заставить не взять. А с другой стороны, ну и что? Один раз можно. Тем более, я для человечества сейчас сделал великую вещь: я вытащил Раневскую из начинающейся затяжной депрессии. И теперь её искусство не утеряно для потомков. Зная её характер, я уверен, что вот уж теперь мы пободаемся. И с режиссёрами, и с обстоятельствами. Но главное – мы пободаемся с характером и «тараканами» самой Фаины Георгиевны.
Я с наслаждением закурил в форточку.
Курильщиками были только мы с Беллой, но остальные всё равно не расходились. Они жаждали подробностей. Сериалов в это время ещё не было, поэтому народ развлекался, как умел, и каждый, даже самый незначительный, скандальчик смаковался с удовольствием и долго.
– А что она сказала? – прицепились ко мне Муза и Ложкина.
Белла скривилась. Я понял по её виду, что она специально спровоцировала меня сигаретами, чтобы мы остались на кухне вдвоем и она спокойно могла выудить у меня подробности нашего разговора. Но остальные не ушли. Они хотели знать подробности тоже.
– Кто-то идёт, – пискнула от двери Лиля и шмыгнула к нам.
Товарищи женщины моментально преобразились:
– А я буду рассольник своему Петру Кузьмичу готовить! – громко (даже слишком громко) заверещала Ложкина, – с перловкой! С перловкой буду готовить, вы слышите?! А вы знаете, что рассольник можно готовить по четырём рецептам? И он будет разным! Рассольник!
– А я не люблю рассольник, у меня его дома никто не ест! – взвизгнула Лиля оглушительным голосом на четыре октавы. – Даже Колька не ест! Рассольник!
Они так демонстративно принялись обсуждать этот чёртов рассольник, что сразу стало ясно, что тут только что кому-то яростно и увлечённо перемывали кости.
На кухню вошел Орфей Жасминов.
Здесь следует пояснить, что он на два дня уезжал в командировку. Насколько я понимаю, у них где-то была вроде как какая-то то ли конференция, то ли богемная театральная тусовка, то ли он врёт и вообще ездил по своим делам, но не хотел говорить куда и зачем.
– Здравствуйте, товарищи соседи, – вежливо поздоровался он со всеми нами и улыбнулся Лиле.
Одет он был, как и всегда, с иголочки. Сейчас апрель только-только начался, но на улице было ветрено и сыро. Поэтому Жасминов был в пальто и шляпе. Под мышкой он держал ярко раскрашенную деревянную лошадку-качалку.
– Вот, – протянул он лошадку Лиле, – для Коли взял.
Судя по тому, как зарделось и ещё больше похорошело лицо Лили, она обрадовалась отнюдь не лошадке.
Лица у Беллы и Музы вытянулись, а Ложкина осуждающе фыркнула.
– Как прошла командировка? – огромные глаза испуганного оленёнка посмотрели на Жасминова, и его щёки полыхнули румянцем.
Они молча смотрели друг на друга. А Лиля прижимала к себе лошадку, как родную, и нежно поглаживала её по деревянной гриве.
– А я нынче на рынке творог взяла, задёшево, – с намёком сказала возмущённым голосом Ложкина, – такой хороший. Жирный такой и зернистый при этом. Прямо на пластиночки такие масляные рассыпается. Мой Пётр Кузьмич ел и всё нахваливал. Думала с творогом ватрушек напечь, но он и так поел. Со сметанкой.
– А я ватрушки с брусникой больше люблю, – подхватила тему Муза, но глаза её при этом косились на Лилю и Жасминова.
Дальше тема ватрушек окончательно себя исчерпала и все замолчали. Повисла многозначительная густая тишина.
Лиля и Жасминов продолжали молчать и смотреть друг на друга. И между ними сейчас была только лошадка.
– Муля, а ты какие ватрушки любишь? – красноречиво семафоря мне взглядом, спросила Белла.
Я понял, что пора вмешаться и затушил окурок:
– Товарищ Жасминов, как командировка ваша прошла? – спросил я, оставив вопрос о ватрушках без ответа.
– Ч-что? – с усилием отвёл взгляд от Лили Жасминов и посмотрел на меня с таким изумлением, словно вообще впервые человека живого увидел.
– Командировка, говорю, как прошла? – чуть насмешливо повторил я.
Рядом не выдержала и фыркнула Белла.
Жасминов очнулся, всё понял и вспыхнул. Но, справился с собой и ответил культурным голосом:
– Результативно прошла, спасибо, Муля. В поезде только слегка простыл. А так всё нормально.
– Ой! У меня же есть мёд! При простуде нужен мёд! Я сейчас чаю согрею, – моментально захлопотала Лиля, нежно прижимая к груди лошадку, но не сдвинулась с места даже ни на шаг.
– И то правда, – поддакнула Ложкина и сурово проворчала, – чай липовый нужен. У меня липа есть. Пошли, Лилька, отсыплю. Заваришь ему.
Лиля сделала над собой усилие и поплелась за Ложкиной. Всё же не удержалась и пару раз оглянулась на нас (ага, на нас, конечно именно на нас!).
Жасминов остался стоять на кухне, но в душе порывался бежать помогать заваривать чай. Поэтому я сказал, чтобы чуть разрядить обстановку:
– Товарищ Жасминов, а вы Глориозова хорошо знаете?