И опять все эти разговоры и бомбардировка меня томными и многозначительными взглядами продолжилась.
И тогда мне всё это вконец надоело. Поэтому я встал из-за стола и ушел. Вот так просто, молча, без слов, встал и ушёл. По-английски, не прощаясь.
А когда вернулся (наконец-то!), домой, то обнаружил на кухне Фаину Георгиевну, в волосы которой вцепилась… Марецкая.
Глава 9
— Сука Верка! — воскликнула Фаина Георгиевна и попыталась вырвать свои волосы из рук Марецкой. Её всегда аккуратный пучок теперь разметался и сейчас напоминал какой-то снулый рыбий хвост в период нереста.
Когда же её попытка не увенчалась успехом, Раневская изловчилась и пнула Марецкую ногой. Причём неудачно так пнула. Мало того, что не попала, так вдобавок ещё её войлочный тапок, в которых она так любила ходить по коммуналке, слишком широкий и расхлябанный, моментально слетел и запульнулся куда-то аж под стол.
Фаина Георгиевна осталась, словно Золушка, в одном башмачке. Правда не в хрустальном, а в войлочном, расхлябанном, но тем не менее.
— Ах ты ж, зараза! — прошипела Марецкая, продолжая таскать Фаину Георгиевну за волосы.
— Дамы! — укоризненно сказал я, попытавшись привлечь внимание.
Но мой миротворческий пассаж остался без ответа. Обе великие актрисы были заняты исключительно друг другом и на посторонние помехи внимания обращать не желали.
— Товарищи! — предпринял вторую, более официальную, попытку пацифизма я.
Опять ноль реакции.
— Да что же это такое! — пробормотал я, изумлённо наблюдая, как Марецкая извернулась и хотела, видимо, то ли выдрать Раневской клок волос, то ли ещё что совершить нелицеприятное. При этом поскользнулась и волосы Фаине Георгиевне она машинально выпустила.
Раневская, почувствовав себя на свободе, схватила табуретку и принялась отбиваться нею, словно рогатиной. И как-то она эдак замахнулась, что Марецкой пришлось резко отклониться. И сделала она это слишком неловко и запнулась об оставленный Беллой таз с замоченным там бельём. И с размаху уселась прямо туда, подняв вокруг целую тучу мыльных радужных брызг.
— Ай! — взвизгнула Вера Петровна, неуклюже барахтаясь в тщетной попытке выбраться из таза, где она явно застряла.
— Ты смотри! Наконец и Верка нашла своё место! — ликующе изрекла Раневская, отбросив табуретку. Затем она насмешливо ткнула пальцем в особо большой мыльный пузырь, и гордо и величественно ушагала прочь из кухни, чеканя шаг в одном тапке и держа спину ровно-ровно.
— Давайте помогу, — протянул руку я.
Марецкая царственным жестом ухватилась за мою руку, и я выдернул актрису из таза. При этом остатки воды выплеснулись опять на пол.
Марецкая воду проигнорировала, таз проигнорировала, одёрнула мокрую юбку и только затем изволила посмотреть на меня.
— Мне нужно переодеться, — сообщила она строгим, хорошо поставленным голосом. Спасибо она мне не сказала.
Я восхитился от такой наглости, но поучать не стал. Всё же женщина уже не первой молодости, может быть это у неё такая реакция на стресс.
Поэтому просто сказал:
— Давайте пройдём ко мне в комнату. Что-нибудь посмотрим.
Марецкая величественно кивнула и вопрошающе посмотрела на меня, чуть изогнув одну бровь.
Я двинул вперёд, показывая дорогу (понимал, что ей не хотелось идти первой, чтобы я видел её мокрую и грязную задницу).
— Прошу! — я открыл дверь в комнату.
Марецкая вошла и первым делом устремилась за ширму, где обычно ночевала Дуся.
— Мне нужна юбка, — сообщила она оттуда. — Вряд ли чулки я здесь раздобуду.
— Одну минуту, — сказал я и повесил на ширму чистое полотняное полотенце. — Вы пока можете вытираться, а я к соседке схожу, спрошу у неё юбку. Если не будет, то придётся вам надевать мои брюки.
Из-за ширмы демонстративно и негодующе фыркнули.
А я вышел в коридор и постучал к Белле.
Тишина.
Я опять постучал.
Ответа не было. Я взглянул на часы и понял, что она в это время как раз в ресторане играет. Соваться к Музе было глупо, с её сорок вторым (или каким там?) размером, она разве что Кольке могла свою одежду предложить. Но идти в мокрой одежде по Москве в апреле — не самая лучшая идея. Тем более поздним вечером.
Что-то надо было срочно придумать. Я вздохнул.
Ну, что же, это судьба: и я постучал к Фаине Георгиевне.
— Да, да! — с её фирменным прононсом величественно раздалось из-за двери.
Я открыл дверь и заглянул в комнату. Там, в кресле, словно императрица, восседала Фаина Георгиевна. Она уже немного привела себя в порядок и о недавней стычке свидетельствовал лишь слишком яркий румянец у неё на щеках.
В комнате сильно пахло валериановыми каплями.
— Фаина Георгиевна, — осторожно сказал я, подбирая слова, — Беллы дома нету, она в ресторане. Из женщин в квартире только вы…
— И что?
— Вере Петровне нужна юбка. Не пойдёт же она в мокрой по улице.
— Пусть идёт, мне-то какое дело! — возмутилась Фаина Георгиевна, — и вообще, Муля, ты на чьей стороне должен быть?
Оооо… пошли манипуляции.
И я ответил:
— Я на своей собственной стороне, Фаина Георгиевна. Но бросать человека в беде я не привык. Если вам жалко дать юбку, я дам свои брюки. Ничего не поделаешь. Хотя, боюсь, она в них не влезет… потому и пришел к вам.
— С такой-то жопой, ну да! — хохотнула Раневская. Сравнение ей явно понравилось.
— Так что с юбкой? — вернул диалог в конструктивное русло я.
— А я, пожалуй, сама отнесу ей юбку, Муля, — вдруг лучезарно улыбнулась Фаина Георгиевна. — А то не хватало ещё, чтобы мою юбку и исподнее мужчина нёс.
— Исподнее ей вроде как не надо, — задумчиво сказал я (данный вопрос меня решать не уполномочивали, поэтому я не знал).
— Я лучше знаю, что надо или не надо, — хохотнула Злая Фуфа и полезла в шкаф.
Она немного там порылась и вытащила чулки и какую-то немыслимую юбку, явно цыганскую, или что-то типа этого. Юбка была из ткани, похожей на парчу, сильно пёстрая, цветастая. Подол по низу был неровный и, кроме бахромы и рюш, унизан маленькими синими колокольчиками, которые при любом движении пронзительно звенели.
— Во! Верке такая в самый раз будет, — с довольным видом хмыкнула Фаина Георгиевна, — она же любит, чтобы все мужики вслед оборачивались.
Я еле удержался, чтобы не хрюкнуть. Но удержался. В таких случаях лучше хранить нейтралитет.
— Пошли! — скомандовала мне Злая Фуфа.
— Э нет, Фаина Георгиевна, — покачал головой я, — вы сейчас у меня в комнате опять драку устроите. Разнесёте мне там всё. А у меня хрусталь, между прочим. Семейный сервиз. Давайте сюда одежду, я сам отнесу.
— Я обещаю, что драки не будет, — величественно изрекла актриса и заявила, — ну, пошли же, Муля!
Ставить под сомнение слова этой женщины было неэтично, хотя я даже не сомневался, что Марецкая при виде Раневской возжелает взять реванш и тогда хана и посуде, и остальному.
И мы пошли.
Когда я открыл дверь в комнату, из-за ширмы раздалось недовольное:
— Что-то вы не торопились, молодой человек!
— А ты радуйся, что тебя вообще сюда пустили переодеться, — не выдержала Злая Фуфа.
— А она что здесь делает⁈ — Марецкая так возмутилась, что даже выглянула из-за ширмы.
— Юбку тебе принесла, — язвительно изрекла Раневская, причём голос у неё был настолько переполнен ядом, что аж сочился, словно берёзы по весне, — жалко стало, что с голой жопой по улицам пойдёшь прохожих пугать.
— Завидно? — парировала та, — у самой жопа как гриб сушёный, так что завидуй!
Раневская набрала воздуха, чтобы достойно ответить, но я не дал:
— Так, дамы! Брэк! — воскликнул я и добавил, обращаясь к Злой Фуфе, — Фаина Георгиевна, вы сами юбку на ширму повесите, или мне это сделать? И вы обещали посуду у меня не бить. А не то Дусе нажалуюсь.
Раневская фыркнула и прямо от порога зашвырнула юбку на ширму, поверх неё отправились чулки и ещё какие-то ленточки (подвязки, что ли, рассматривать эти женские нюансы было неудобно и я отвернулся).
Здесь следует отметить, что швырялась чулками и прочим барахлом Злая Фуфа довольно метко. Очевидно, имеет опыт.
Марецкая схватила чулки с подвязками и активно зашуршала, переодеваясь. Раневская стояла и наблюдала. На лице её играла предвкушающая триумфальная улыбка. Длинный нос аж заострился в сторону ширмы, и сразу на ум приходила пословица про Варвару, которой данную часть тела оторвали.
Наконец, видимо, с подвязками было покончено и дошла очередь до юбки.
Марецкая цапнула юбку за ширму. Раневская аж подалась вся в ту сторону. Она чуть ли не приплясывала от нетерпения.
Из-за ширмы раздался сдавленный возглас, но такой тихий, что было непонятно, был ли он, или это послышалось. Мы с Раневской переглянулись. Я пожал плечами. Она насмешливо улыбнулась.
Значит, не послышалось.
Наконец, ширма отъехала чуть в сторону и оттуда вышла (точнее продефилировала) Марецкая. В этой цыганской юбке с нелепыми рюшами и жуткой бахромой, она вышагивала, словно королева в самом изысканном королевском наряде. Дрянные бубенцы вразнобой позвякивали в такт её шагам, а она словно получала удовольствие от всего этого безобразия и лучезарно улыбалась.
Посмотрев на меня, она сказала обволакивающим нежным голосом:
— Спасибо большое, молодой человек, вы меня буквально спасли! — при этом она так ослепительно улыбнулась, что я чуть машинально не зажмурился.
— Хотите чаю? — спросил я её, а потом посмотрел на стоящую у входа Раневскую.
— Ой нет. Спасибо, уже поздно, — проворковала Вера Петровна. — Вы проводите меня? Темнеет.
— Конечно, — пробормотал я.
— А я вот от чая не откажусь, — величественно уронила согласие Фаина Георгиевна, — только не крепкий, пожалуйста. Я на ночь крепкий пить не могу. Сплю потом плохо.
— В вашем возрасте, Фаина Георгиевна, на ночь только кефир уже пора пить. И таблетки, — медово улыбнулась Марецкая, перейдя на «вы».