— Я младше вас, дорогая Вера Петровна, на целых пять лет, — замироточила в ответ Раневская, — так что ваши советы обязательно учту, когда достаточно постарею для этого и достигну вашего возраста.
Лицо Марецкой вытянулось, улыбка с него словно сбежала, и она зло прошипела:
— Врёшь! Не на пять!
— Вера Петровна, — я опять влез и прекратил намечающуюся свору, — а давайте вы тоже попьёте чаю, и я вас потом сразу же провожу? Сами подумайте, вы промокли, замёрзли, переволновались, горячий чай обязательно нужно выпить. Хотя бы как лекарство. Чтобы не заболеть.
К моему удивлению, Марецкая спорить не стала, просто кивнула и уселась за стол, позвякивая бубенцами. Раневская усмехнулась и села напротив с триумфальным видом.
Повисло напряжённое молчание. Дамы с деланным интересом рассматривали обстановку в моей комнате, старательно избегая взглядов друг друга.
Я раскочегарил примус, поставил чайник (хорошо, что в нём была вода. Дуся прекрасно знает, что по утрам я, как сонная муха, и иногда, если не выспался, то могу вообще не пойти за водой и потом не попить чаю или кофе. Поэтому она всегда мне готовит с вечера чайник с водой. И это было хорошо, а то я подозревал, что уйду сейчас на кухню, а дамы тем временем поубивают друг друга).
— Пожалуйста, — я поставил перед женщинами две чашки с чаем и спросил, — Дуся напекла пышек. Будете? Пышки вкусные, сахарные.
— От пышек жопа растёт, — категорически сказала Раневская.
— А я вот буду! — тотчас же сказала Марецкая весёлым голосом, — мне бояться нечего!
Злая Фуфа вспыхнула, а я опять влез в разгорающуюся ссору:
— Фаина Георгиевна, это постные пышки, они совершенно для фигуры безвредные. Я ведь активно худею. Так что их можно спокойно есть. Дуся мне специально такие печёт. Хотя бы одну попробуйте.
Раневская обрадованно схватила пышку и с удовольствием начала лакомиться. С другой стороны стола сидела Марецкая, которая тоже еда пышку.
Я посмотрел на них и остался доволен. Мой расчёт был предельно прост. По пирамиде Маслоу еда — это первичная базовая потребность человека. Вот они сейчас наедятся и подобреют. А уж тогда я смогу выудить у них причину конфликта без ущерба для моего хрусталя.
Когда дамы насытились (да и я сам перехватил неплохо) и разомлели от вкусной еды, я начал разборку.
Причина конфликта оказалась донельзя тривиальной. Перескажу своими словами, потому что в процессе выяснения подробностей мы с дамами чуть не вернулись на этап выяснения отношения до падения в тазик.
В общем, Завадский ставил новую пьесу. Что-то по Горькому. А так как он был своеобразным человеком и не принимал отказов, то уход Фаины Георгиевны к Глориозову с последующим отказом ему лично, уязвил великого режиссёра в самое творческое сердце. И Завадский затаил обиду, и разработал план мести. Он не мытьём, так катаньем, как говорится, но всё-таки убедил Фаину Георгиевну уйти к нему играть главную роль. Расхвалил, возвеличил. Злая Фуфа решила, что всё уже позади, бросила Глориозова и упорхнула к Завадскому. А тот дал ей немного порепетировать, привыкнуть к роли. Почувствовать свою значимость, а потом внезапно отдал роль Марецкой. И Фаина Георгиевна осталась с носом.
Она затаила обиду и даже написала Завадскому гневное обличающее письмо. А тот демонстративно, на её глазах, сделал из него веер. И затем ехидно обмахивался на репетициях, глядя, как Марецкая играет главную роль, обещанную Фаине Георгиевне.
Стерпеть такого Злая Фуфа уже не смогла.
И отмстила.
В общем, в день премьеры Вера Петровна Марецкая в ярко-алом платье вышла на сцену декламировать свой монолог, и обмерла. Все пять передних рядов, где сидели зрители, были ярко-красного цвета, точно такого же, как и её платье. Марецкая обмерла и присмотрелась: все зрители на этих рядах были одеты в костюмы и платья, пошитые из точно такой же ткани, как у неё наряд.
Потом оказалось, что Фаина Георгиевна, оскорблённая таким отношением, узнала, в каком платье будет выступать Марецкая, отправилась к той портнихе, которая обшивала артистов, и выкупила у неё остатки тканей. Затем она выкупила и все билеты на первые пять рядов. И с этой тканью, и с билетами она отправилась в детский дом и презентовала воспитанникам с условием, что одежда на детях должна быть вот из этой ткани. Мол, такая задумка режиссёра. Новаторство.
Заведующий был счастлив — такая экономия для госучреждения, плюс дети приобщаться к прекрасному забесплатно, и получат обновку, да ещё, считай, примут участие в перформансе.
Дело было сделано. И весь остальной зал, вместо того, чтобы трепетать в самых драматических моментах от монолога главной героини и рыдать в нужных местах, вместо этого только посмеивался.
Спектакль был практически сорван.
А тут ещё Злая Фуфа после антракта чуть опоздала на своё место. Вернулась почти перед третьим звонком. Зрители увидели её и бросились просить автографы. И она стояла в проходе и очень неторопливо, медленно, подписывала всем желающим автографы, ещё и спрашивала имя и фамилию, уточняла. Толпа бурлила вкруг неё, ожидая своей очереди. А она не спешила.
Артистам же пришлось дожидаться почти полчаса, пока вакханалия будет закончена и можно будет начать второй акт.
Завадский считал, что спектакль сорван. Он был в ярости.
После премьеры за кулисами он высказал Раневской всё. А та, соответственно, не осталась в стороне и сказала, что, если бы он брал на главные роли не кого попало, а нормальных артисток, то никто бы спектакль никогда бы не сорвал.
Марецкой доброхоты сразу же передали. А та прибежала к ней в коммуналку разбираться. Слово за слово и завязалась потасовка, на которую я и попал.
— Дамы, — торжественно сказал я после этого рассказа, — уважаемые Фаина Георгиевна и Вера Петровна! За это надо выпить!
Не дав им опомниться, я жестом фокусника достал из серванта бутылку портвейна и разлил всем в хрустальные бокалы:
— Предлагаю тост. За прекрасных дам!
Раневская и Марецкая немножко поломались, но потом-таки выпили. Сказывался стресс, который перенесли обе. Нужно было расслабиться.
Я торопливо налил ещё:
— Между первой и второй перерывчик не большой! — авторитетно заявил я. — А после третьего тоста я вам кое-что расскажу.
Разлил по третьей. Опять выпили.
— Рассказывай, Муля, — хихикнула Марецкая.
И тут в дверь позвонили.
— Дамы, я на секунду, открою только. А то в квартире никого больше нету. Я сейчас вернусь.
И я торопливо выскочил в коридор, мечтая, чтобы они не убили друг друга.
Открыл дверь. Это был почтальон, который принёс Лиле телеграмму. Я быстро расписался, забрал телеграмму, и заторопился обратно.
Увиденное в комнате изумило меня.
Там, обнявшись, словно закадычные подруги, сидели Раневская и Марецкая и пели печальный романс.
Глава 10
И тут в дверь опять позвонили. Усилием воли я сдержал негодование, и пошел открывать (интересно, где все остальные соседи опять шляются?).
На пороге стояла и едко улыбалась… Клавдия Петровна Пожидаева. Ну, та вредная тётка, из Мосгорисполкома, которая приходила в прошлый раз.
При виде меня её широкое, как лопата, лицо расплылось в сардонической ухмылке:
— Бубнов! Опять вы! И почему я совсем не удивлена?
— Почему? — спросил я, и тётка зависла. Объяснить она не смогла, а я стоял и ждал.
Но Пожидаева быстро пришла в себя и раздражённо фыркнула:
— Ключи от пятой комнаты у кого?
Я пожал плечами. Если честно я постоянно путался, кто в какой комнате живёт. Так что точно не знал, может, даже я сам там живу.
— Мне нужны ключи. Я уже новых жильцов привела.
Я не успел даже ответить, как по лестнице, отдуваясь, поднялась хмурая тётка с двумя внушительными баулами, за которой смиренно следовал какой-то затюканный мужичок, сутулый и в перемотанных пластырем очечках, тоже гружённый чемоданами. Вокруг них юрко сновали туда-сюда несколько мелких детей (так как они мельтешили очень быстро, сосчитать я не смог). Она громко смеялись и постоянно перекрикивались.
— А вот и новые соседи! — со счастливой улыбкой сообщила мне Пожидаева. — Семья Зайцевых.
— Ключа у вас нет, — спокойно констатировал я, — а документы есть? Покажите!
— Да у вас у всех лишняя площадь! — набросилась на меня Пожидаева, — нужно создавать комиссию и перемерять здесь всё. И выселять вас на соответствующую площадь! Вот у вас, Бубнов, десять квадратов, а положено шесть и восемь! Мы вас выселим, а в этой комнате будет жить мать-одиночка с ребёнком.
— А сами вы где живёте? — спросил я, — на какой площади? Она соответствует?
— Это не ваше дело! — возмутилась Пожидаева, — я в Мосгорисполкоме, между прочим, работаю, мне положено.
— А я в Комитете искусств СССР, — моя улыбка больше напоминала хищный оскал.
Пожидаева смутилась.
— Давайте сюда ключи, — хмуро вмешалась в нашу перепалку Зайцева. — Васе ещё вещи таскать.
При этих словах мужик гордо выпятил кадык и кивнул.
Ответить я не успел. Так как тут из комнаты, чуть пошатываясь (правда совсем незаметно) вышла Марецкая со словами:
— Муля, а где тут…
При виде такого скопления народа она осеклась, но быстро справилась с собой и спросила совсем другое:
— Что здесь происходит? — голос её при этом был высокомерно-стервозным.
Сказать, что у присутствующих был шок — так это ничего не сказать. У Пожидаевой и четы Зайцевых банально отвисли челюсти. И они уставились на Марецкую квадратными глазами. Даже дети притихли.
Грянула ошеломительная пауза.
— Да вот товарищи Зайцевы хотят заселяться, — сказал я, — правда документов у них нет. Но зато есть желание.
— На каком основании? — строго спросила Марецкая. — Ордер? Распоряжение?
— На основании личного желания товарища Пожидаевой, как я понял, — наябедничал я.
Пожидаева вспыхнула и попыталась что-то вякнуть, но тут дверь в комнату открылась и оттуда вышла Раневская со словами: