Поэтому Мулину маму я слушал. И слушал внимательно. А ей это ой как нравилось. Потому что от вытачек она перешла к способам обработки швов, затем рассказала и рюшиках, а когда дошла до помпончиков, мы, к моему облегчению, пришли на место.
В ателье к Галиночке я вступал, вооруженный знаниями о использовании шпульных колпачков и верлоков.
Это было самое типичное советское ателье: небольшая комната, два кресла для посетителей, стол и пара безголовых и безруких манекенов на подставке.
— Ах, Галиночка!
— Ах, Надюшенька!
Пока дамы охали и лобызались, я рассмотрел чудо-закройщицу. Необъятных размеров, низенькая и необычайно юркая, она напоминала колобка. Вот только если бы тот, сказочный колобок тоже бы так стремительно двигался, у лисы не было бы никаких шансов.
— А это мой сыночек, Муля, — Надежда Петровна представила меня Галиночке.
— И что хочет пошить Муля? — Галиночка окинула меня профессиональным взглядом и мотнула стриженной головой.
— Долго рассказывать, — ответил я, — можно мне листок бумаги? Я лучше нарисую. А вы пока с мамой её платье обсудите.
Если Галиночка и удивилась, то своё удивление она не показала никак. Только глаза блеснули любопытством и сразу же были спрятаны в складках век.
Мне выдали целую ученическую тетрадку и карандаш, и я приступил к рисованию эскиза. Я, конечно, не Леонардо да Винчи, поэтому изобразил, как сумел. Но, в своё время, у нас в школе было и черчение, и геометрия. Поэтому я изобразил всё и спереди, и сбоку и даже сзади.
Перво-наперво, я нарисовал самые обычные… джинсы. Рассудил так: если схожей с джинсовой тканью у них нету, то всё равно есть какие-то грубые холщовые аналоги. Вот пусть мне хоть из них джинсы и пошьют. А то я заманался каждый вечер брюки гладить (здесь я даже Дусе не позволял помогать).
Вторым у меня была обычная джинсовая куртка. Затем я нарисовал нормальную рубашку. Набросал эскиз самых обычных трусов-боксёров и майки. И напоследок, не выдержав, сделал набросок рюкзака для прогулок. Если у Галиночки получится мне его сделать, то буду ходить с ним, а не с неудобным громоздким портфелем.
Когда женщины, довольные выбором платья и ткани, щебеча что-то по дороге, подошли ко мне. Я уже всё закончил.
— Ну что там у нас, Муленька? — проворковала Галиночка.
— Да вот, смотрите, — я раскрыл тетрадку и начал показывать эскизы. По мере моего показа глаза у Галиночки сделались огромными, как у анимэшного персонажа:
— Ох… что это?
— Это модели, которые я хочу получить. Вот здесь и здесь я нарисовал сбоку. Обратите внимание на втачанные карманы и вот эти детали, — и я принялся объяснять.
Галиночка кивала, с завороженным видом слушая меня, и с каждым моим словом в её глазах разгорался всё больший и больший восторг. Наконец, она счастливо выдохнула и глаза её заискрились:
— Потрясающе! Надюшечка, твой сынок — гений!
— Я знаю, — с достоинством ответила Мулина мать.
— Но главное в этих моделях — ткань, — перебил восторги я.
Я принялся объяснять, но Галиночка меня плохо понимала. Наконец, не выдержав, она потащила меня в смежную комнату, где сидели три швеи в синих косынках и синих же спецовочных халатах за швейными машинками и с интересом смотрели на меня. Везде, где только можно, были рулоны, свёртки и мотки всевозможных тканей.
У меня аж в глазах зарябило.
— Смотри, Муля, — Галиночка раскрыла ближайший свёрток, — такая пойдёт?
Я осторожно пощупал ткань:
— Нет, сильно мягкая.
— А такая? — мне в руки пихнули очередную тряпку. Которую я сходу забраковал.
А эта?
— Эта?
Наконец, устав от мучительных поисков, я спросил:
— А какие у вас тут ткани вообще есть?
— Да как какие? — удивилась Галиночка и даже развела руками, — Все есть: драпы, ткани из шерсти, крепы, штапельные, эпонжевые, бархатные, жоржеты, шифоны, капроны, вольта, майя, тафта, муар, поплин, шан-жан, репс, жаккардовые, жатый ситец…
Она выдохнула и опять затараторила:
— Сукно, габардин, трико, коверкот, крепдешин, креп-жоржет, полотно, сатин, ситец, трикотин-букле, галстучная, меланжевая, креп-гофре, креп-жоржет вафельный, креп-рельеф, креп фасонный, московский креп, пике…
— Трикотин-букле у нас закончился, — пискнула девушка у ближайшей машинки.
— Точно, трикотин-букле нету, — покачала головой Галиночка.
— Хватит! Хватит! — забеспокоился я.
— А ещё есть бобрик, бархат, полубархат и фланель, — хмыкнула Галиночка и девчата захихикали.
— И вельвет, — хихикнула та неугомонная девчонка.
— И маркизет, — поддакнула вторая.
Я понял, что меня поддразнивают, но демонстративно с напускным ужасом схватился за голову.
Это вызвало весёлый дружный смех.
— А есть что-то, чтобы было похожее… эмм… — и я подробно расписал качества джинсовой ткани.
Очень уж мне не хотелось, чтобы мой костюм был из какой-нибудь креп-жоржетовой ткани. Или, не к ночи будь упомянут, из бобрика.
Галиночка задумалась. Задумались и девчата. Даже строчить на машинках перестали и повернулись к нам.
Повисла пауза.
Я уж было решил, что не выгорело, и придётся носить из креп-жоржета и из бобрика, когда Галиночка просияла:
— Есть! Есть у меня такая ткань! Её мало. Но на один костюм хватит. Стойте здесь, я сейчас! — она метнулась куда-то в боковую подсобку и буквально за каких-то пару минут притащила большой отрез ткани.
Я с интересом пощупал её — очень даже похоже на джинсу.
— Ух ты! — обрадовался я, — это оно!
— Это наша ткань, выпущенная на заводе «Большевичка». Называется «Орбита»*, — объяснила Галиночка.
В общем, костюмы я заказал, и мы расстались очень довольными друг другом.
По дороге к дому Адияковых, Надежда Петровна сказала:
— Не знала, что ты так в модах разбираешься.
— Так в Комитете по искусствам работаю, — отмазался я, — у нас и лекции постоянно и фильмы заграничные показывают. А потом всё объясняют…
Надежда Петровна недоверчиво посмотрела на меня, но переспрашивать не стала.
Мы ужинали на кухне. Она у Адияковых была большая, так что по-семейному, то можно было ужинать и там. А вот для гостей накрывали в столовой, смежной с залом.
— Возьми ещё кусочек курочки, — Надежда Петровна, как и всякая женщина, любила кормить мужчин, а уж собственного сына, и подавно.
Она положила мне на тарелку очередную порцию мяса, и я понял, что ещё чуть-чуть и я лопну.
— Тебе нравится Валентина? — с мягкой улыбкой спросила она и, не дав мне ответить, торопливо сказала, — такая хорошая и воспитанная девочка.
Ответить я не успел — в дверь сильно застучали.
— Что это⁈ — перепугалась Надежда Петровна.
Стук повторился. Ещё более требовательно.
— Сиди здесь, я пойду посмотрю, — ответил я и встал из-за стола.
— Может, не ходи? — неуверенно произнесла Надежда Петровна, но я уже вышел.
В дверь тарабанили и тарабанили.
Я открыл. На пороге стоял небритый мужичок, явно подшофе, и вызывающе смотрел на меня:
— Лариску позови! — потребовал он.
— Здесь такие не живут, — ответил я и хотел уже захлопнуть дверь, как тот быстро вставил ногу между дверью и дверной коробкой.
— Я те чё сказал, баклан! — судя по приблатнённому лексикону, это был какой-то местный криминальный элемент, явно из мелких.
— Ногу убрал! — тихо, но угрожающе велел я.
Мужик не внял.
Тогда я двумя пальцами ухватил его за нос и чуток провернул. Мужик взвыл и отшатнулся. Нос его начал багроветь и увеличиваться на глазах.
— Я тебе русским голосом сказал, нету тут Лариски, — прошипел я, — иди отсюда!
И для дополнительной аргументации я дал ему пинка ногой.
Пинок получился не болезненным (так как я был в домашних тапочках), но довольно обидным.
Однако мужик ругаться, а тем более драться со мной не рискнул. Ретировался.
А я вернулся обратно на кухню.
— Кто это? — с тревогой спросила Надежда Петровна.
— Дверью ошиблись, — не стал вдаваться в подробности я.
Домой я вернулся поздно. На кухне курил, задумчиво глядя, как сигаретный дым тает в форточке. Размышлял о том, что завтра ещё денёчек на работе, а вот послезавтра мы едем на природу. Только для всех это будет отдых, а вот для меня — работа. И во время этого «отдыха» мне нужно будет решить целый ряд вопросов. От них будет многое зависеть.
Я так задумался, что пропустил, когда на кухню вошла Муза:
— Муля, добрый вечер, — улыбнулась она, — ты всё куришь? А ведь обещал бросить.
— Оставил себе две сигареты в сутки, — вздохнул я, — а то если резко отказаться полностью, то это будет ненадолго.
Она кивнула. Набрала в графин воды из-под крана, но не уходила. Растерянно топталась, чего-то ждала.
— Как у вас дела, Муза? — спросил я.
— Софрона посадили на два года, — вздохнула она тяжело. — А в остальном всё нормально.
— А работа ваша как? — известия о е брате я пропустил мимо ушей, решил не заострять. — Нравится в зоопарке? Не жалеете, что туда ушли?
— Нет, не жалею, — серебристым колокольчиком рассмеялась она, — я сейчас в двух секциях, — с молодняком копытных. На выпойке и с млекопитающими. Там девушка одна в отпуск уехала, так я её заменять вызвалась. Успеваю и там, и там. Так вот там, у них, такие смешные малыши большеухой лисицы! Вы даже не представляете! Жаль, что Коленьки сейчас нету — вот бы он порадовался.
Она вздохнула, вспомнив о неприятностях, выпавших на долю Пантелеймоновых.
— И Лиля уезжает, — вздохнула она.
— Это не навсегда, — ответил я, — и Лиля с Гришкой, и Софрон — все скоро вернутся.
Муза вздохнула и кивнула.
— Так что вы сказать хотели? — подтолкнул её я.
Муза чуть помялась, но потом призналась:
— Муля, я посоветоваться хотела.
— Слушая, — сказал я.
— Муля, меня замуж зовут…
* Автор в курсе, что ткань «Орбита» появилась значительно позже, но роман фантастический, так что предлагаю принять это допущение.