— Ребята, сказал он, — пока Ванька там занят, сообразите-ка по капельке.
И подмигнул.
Пуговкин тотчас же выставил тарелку с солёными огурцами в пупырышках и разлил водку в подставленные Матвеем стопки.
— За природу! — сообщил Фёдор Фёдорович, первый хлопнул весь стакан и занюхал огурцом.
Мы последовали его примеру.
Затем выпили за ударников производства, затем — за стремление перевыполнять плановые показатели. На четвёртой стопке Фёдора Фёдоровича ощутимо повело, и он решительно сказал заплетающимся голосом:
— Пора по бабам!
Мы переглянулись с Пуговкиным и Володей, и тот неодобрительно покачал головой.
— С бабами здесь сложно, — объяснил Матвей, — на многие километры сплошной дикий лес.
Но для Фёдора Фёдоровича это был не аргумент, его тянуло на баб.
— Пошли! — настаивал он.
С пьяными спорить нельзя, поэтому я сказал:
— Пойдём, — аккуратно отобрал у него стопку я, — бабы тут славные, сисястые. Глазом бутылку с пивом открывают. Так что обязательно пойдём.
— Во! Наш человек! — обрадовался тот, но сразу же с подозрением уставился на меня, — а когда пойдём?
— Через полчаса где-то, — уклончиво ответил я, — нужно сперва по стопочке с Иваном Григорьевичем выпить. Уважение высказать. Он же наш начальник. А там он опьянеет, а и мы пойдём. Договорились?
— Во! Голова! — расцвёл пьяной улыбкой Фёдор Фёдорович, — где там Ванька? Ванька-а-а-а!!
Сидели в уютной беседке. Стол буквально ломился от угощений, что наготовила Дуся. Чего тут только не было! Мы пили, ели, опять пили, опять ели.
— Предлагаю выпить за такую прекрасную компанию! — провозгласил тост Большаков и добродушно улыбнулся.
Мы выпили и закусили. Фёдор Фёдорович скромно храпел на лавке, подрыгивая ножкой. Видимо, ему снились бабы.
Где-то пронзительно надрывалась лесная птица. В верхушках вязов запутался ветер.
Пуговкин осторожно разлил по стопкам водку.
— Так что там за проект такой, советско-югославский? — ухмыльнулся Большаков и хитро посмотрел на меня.
— Нужно создать такой фильм, который бы находил живой отклик у аудитории, — начал объяснять я. — Фильмы о войне — это, конечно, очень важно и хорошо. Но людям нужно отдыхать и отключаться от бытовых проблем, и проблем на работе… А мелкосюжетные фильмы этот заказ зрителя не выполняют…
— А то я не знаю, — вздохнул Большаков и нахмурился.
— Нам нужен культовый фильм, — уверенно ответил я и добавил. — Шедевр мирового уровня нужен.
— Да что ты говоришь? — хмыкнул Большаков и вдруг спросил, — Матвей, а Матвей, тебе какие фильмы нравятся?
Матвей, который особого участия в разговоре не принимал, отвечал, когда его только спросят и вообще, знал своё место, смутился. Но ответил:
— Приключения люблю, и чтобы драки были. И чтобы наши побеждали…
— А какой фильм ты стал бы в первую очередь смотреть — про войну или же смешные?
— Конечно смешные! — моментально ответил Матвей, а потом взглянул на Большакова, смутился и добавил, — и про войну тоже.
Мы с Большаковым переглянулись. Всё было понятно.
— Глас народа, — прокомментировал я. — Выбор целевой аудитории. Запрос от общества.
— И как его создать, этот культовый фильм, если все режиссёры — злыдни, а актёры такие, что на их фоне даже деревянная Любка Орлова — богиня? — скривился Большаков.
При этих словах Пуговкин чуть бутылку с водкой не уронил и во все глаза уставился на министра.
— Правильно, — согласно кивнул я, — ситуация сложилась такая, что группка режиссёров плотно оккупировала кинопроизводство, да и театр тоже. И теперь жёстко диктует, кому сниматься и играть, а кому нет. И главный критерий отбора на роль у них явно не талант.
— Орлова хоть красивая, — влез Володя, но, видя, что его посыл не поддержали, умолк.
— Да я это всё понимаю, Муля, — покачал головой Большаков, — вот только где такого режиссёра найти? Разве что молодого какого взять и со щенка самому воспитать?
— Этот подход изначально провальный, — ответил я, — ему просто не дадут пробиться вот эти режиссёры.
— Но это же какой-то заговор! — отчётливо скрипнул зубами Большаков и всё понимающий Пуговкин торопливо опять разлил по стопкам водку.
— Я бы не сказал, что заговор, — вздохнул я и положил на кусочек хлебушка котлету. — Скорее это творческая конкуренция. Сильные и опытные режиссёры со связями и поддержкой от государства не пускают к кормушке молодых и неизвестных.
— С-собаки! — выдохнул Большаков и хлопнул стопку. — на Соловки бы всех! Пусть бы там снимали своё кино! Живо научились бы правильных артистов поддерживать и культовые фильмы ставить!
— Угу, — поддакнул я, выпил свою и продолжил, — поэтому нам нужен точно такой же опытный режиссёр. Который имел бы талант и абсолютно не зависел от них. У себя мы такого не найдём, ждать, когда сменятся поколения нам тоже неохота, да и времени столько нет, поэтому единственный вариант — привлечь режиссёра из другой страны. Идеально — из страны соцлагеря. Та же Югославия прекрасно подходит.
— Но мы с Тито… — осторожно сказал Большаков и метнул пристальный взгляд на Пуговкина, Володю и Матвея, которые на другом конце стола живо обсуждали, как они с утра пойдут на рыбалку. А потом будут раков ловить.
Нас они вообще не слушали.
— Я понимаю, — согласно кивнул я, — ситуация с Югославией неоднозначна. Но нам же крайне нужно своё влияние на эту страну. Так пусть именно кино и станет таким рычагом влияния.
— Наши не пропустят, — вздохнул Большаков, хотя при этом глаза его горели азартом. Идея его явно увлекла. — Да и сценарий нужен…
— Со сценарием я помогу, — пожал плечами я, — я могу идею и общий посыл сформулировать, а, чтобы расписать, профессионал нужен. Крепкий профессионал.
— Есть у меня такой профессионал, — задумался Большаков.
И тут в разговор влез Козляткин:
— Один сценарист может запороть любую идею, Иван Григорьевич. Мы же можем сформировать группу сценаристов. Так будет лучше.
— И чтобы они конкурировали за достойный результат, — подхватил мысль я.
— Как соцсоревнование? — понял Большаков и довольно заулыбался.
Мы с Козляткиным синхронно кивнули и переглянулись.
Козляткин подвыпил и перестал смущаться. Это было именно то, чего я и добивался этой поездкой.
Пуговкин торопливо разлил водку по стопкам.
Выпили.
— Хорошо пошла, — крякнул Большаков, закусил кусочком фаршированной рыбы и опять спросил, — но проект может провалиться и тогда…
— Риски, безусловно, есть, — торопливо ответил я, — а вы поручите этот проект Сидору Петровичу. Заодно и посмотрите, как он в работе.
Большаков с интересом взглянул на меня, а Козляткин уставился с обалдением и, как мне показалось, испугом.
— А артисты? — нахмурился Большаков, — опять Орлова и Марецкая?
— Артистов мы вам подберём, да таких, что они любой сценарий вытянут.
— Раневская, — вспомнил Большаков, — ты говорил, Муля, я помню.
— Не только Раневская, — согласился я, — вон тот же Миша Пуговкин. Артист от бога, а ему только вторые роли дают, да и то, драматические.
— А чем ему не подходят драматические? — удивился Козляткин, да так, что его вилка с наколотым кусочком домашней колбасы застыла в воздухе.
— А тем, что он — комедийный актёр. — сказал я, — Да вы сами хоть на лицо его посмотрите!
Все посмотрели на лицо Пуговкина, даже Володя и Матвей.
Пуговкин покраснел и смутился.
— Так он не может играть драматические роли? — спросил Большаков и шумно запил дусиным квасом из алюминиевой кружки.
— Может, — кивнул я и потянулся за луком. — Но это как забивать гвозди микроскопом. Он может быть прекрасным комедийным актёром и обычным драматическим. Это называется разбазаривание потенциала кадров.
— Нет, разбазаривать мы не хотим. Это не наш метод, не советский.
Все согласно закивали и дружно выпили за наш советский метод.
На душе стало хорошо, легко так.
Я уже понял, что мою идею Большаков практически поддержал и югославско-советскому фильму в главной роли с Раневской быть. И если сейчас Большаков ещё колеблется, то до завтрашнего отъезда он уже будет полностью «за».
Я кивнул Пуговкину:
— Миша, сыграй нам что-нибудь.
Пуговкин с готовностью вытащил откуда-то из-под лавки баян и растянул меха. Полилась музыка, мы грянули песню.
Спели, потом ещё выпили. Смотрели на спокойную гладь озера. Скоро уже поспевала баня. А потом будут шашлыки. И ещё посиделки. И песни под баян.
Хорошо…
Глава 20
Рано поутру я вышел из комнаты. Охотничий домик спал. Тоненько, с присвистом похрапывал Козляткин, сердито, словно сурок, храпел Большаков. Их я увидел через открытую настежь дверь. В дальней комнате печально храпел кто-то ещё. От ядрёного перегара стольких мужиков было душно, как в китайской прачечной.
Собственно говоря, этот коллективный храп меня и разбудил. Спать больше не хотелось. Я сладко, с подвыванием потянулся, зевнул, вышел во двор и замер: миллиарды микроскопических солнечных зайчиков отражались, прыгали, отскакивали от капелек росы. Создавалось такое впечатление, будто кто-то щедрой рукой швырнул на землю огромную горсть переливающегося бисера.
Красота какая!
Над озером стояла тишина, нарушаемая лишь шепотом ветра в камышах и редкими всплесками рыбы, выныривающей из темной воды. Солнце, еще не поднявшееся высоко, золотило верхушки сосен, окружавших поляну, а туман, словно легкое покрывало, стелился по зеркальной глади. Воздух был свеж и влажен, от земли поднимался запах мха и прелых прошлогодних листьев. На востоке небо уже переливалось золотистыми и лиловыми оттенками, предвещая ясный день. У берега, цепляясь веслом за прибрежные коряги, покачивалась старая, с облупившейся краской лодка.
В лодке, сгорбившись, в растянутом свитере и резиновых сапогах, стоял таинственный друг Большакова, пресловутый Фёдор Фёдорович личной персоной. Он задумчиво наблюдал за поплавком. Лицо его, изрезанное морщинами, казалось маской усталости, но в глазах теплился огонёк — то ли отражение рассвета, то ли упрямая надежда.