— Самому интересно, — согласно сказал я, понимая, что срочно придётся идти опять в театр.
— Постарайся это выяснить, и то срочно, Муля, — приказал Козляткин мне строгим голосом, видно было, как он обеспокоен. — У вас с ним общие делишки, ремонты. Вот и спроси его. Сегодня же!
— Спрошу, — вздохнул я и вознамерился уже уйти, как Козляткин прицепился опять:
— Муля, ты уже общую концепцию проекта делать начал? Техническое задание? Смету? А сценарий как там?
Он строчил эти вопросы, словно Чапаев из пулемёта. И ни один из этих вопросов мне не нравился. Особенно последний.
Поэтому на все вопросы я изобразил таинственный и загадочный вид и сказал кратко и ёмко:
— Ага.
— Что «ага»⁈ Что «ага»⁈ — загорячился Козляткин и аж подскочил от эмоций, — время-то идёт! Иван Григорьевич две недели дал. А уже прошло сколько дней⁈
Я и сам знал, что время уходит. Ну, а что было делать, если сейчас ни одной нормальной мысли в голове у меня не появилось. Но отвечать что-то надо было, и я скромно ответил:
— Согласно структуре по Декамерону, фильм будет состоять из десяти отдельных, но крепко связанных между собой общей идеей, историй.
— Давай отсюда подробнее, — заинтересованно сказал Козляткин.
Ну ладно, раз просит. Мне не трудно:
— История первая. Югославия. Весна. Ранее утро. Белокурая Розамунда, примерная домохозяйка и мать семейства, провожает детей в школу, а мужа на работу. Возвращается обратно в дом, чтобы добросовестно испечь морковный пудинг со шпинатом на обед. И тут она обнаруживает, что в доме внезапно сломался кран, и вдобавок тоже внезапно забилась труба. Розамунда в отчаянии. Мечется, ломает руки. Здесь можно небольшой её монолог в стиле принца Датского включить, — деловито уточнил я.
Козляткин согласно кивнул, сюжет его явно заинтересовал, так что я продолжил:
— И тогда она принимает единственно важное решение — вызывает сантехника…
По мере моего подробного пересказа всем известного сюжета про «даст ис фантастишь», лицо Козляткина багровело всё больше и больше.
А когда я закончил, шеф сидел пунцовый и не знал, как реагировать.
— Может, воды? — с чувством перевыполненного долга спросил я, в душе радуясь, что только что приобщил человека к прекрасному.
— Муля! — наконец, мощным усилием воли взяв себя в руки, раненным бизоном взревел Козляткин, — иди отсюда! И чтобы сегодня же… нет, я не зверь, завтра к концу дня черновик сценария уже был у меня на столе! Ты меня понял⁈ Нормальный сценарий! Не про сантехника!
Надо ли говорить, что дважды меня просить не надо было?
Я шел по улице домой и думал, что вот как жизнь к отдельным категориям граждан несправедлива. Взять хотя бы того же Козляткина: белая кость, чиновник с перспективой. И почему он вдруг так взъелся на бедных сантехников?
Так как Козляткин отправил меня работать над сценарием и ещё зайти в театр к Глориозову, то я пошел домой. Сначала подумаю и прикину, что делать со сценарием, а потом уже пойду к Глориозову. Они, в театре, репетируют долго. А сегодня, если не ошибаюсь, Фаина Георгиевна говорила, что у них там опять какая-то премьера.
Я вернулся в квартиру и, схватив пачку с сигаретами, отправился покурить на кухню. При этом я чутко прислушивался к комнате номер пять. Но там было тихо и казалось, всё вымерло.
Разочарованно я вытащил сигарету, закурил от конфорки и, не чувствуя вкуса, выпустил дым в форточку.
— Муля! А что это ты не на работе? — удивлённо спросила Белла, вплывая на кухню могучим ледоколом.
Этим утром она была в старом линялом халате, на лице толстый слой жирного крема нежно-зеленоватого оттенка, а папильотки она сняла, но расчесаться не успела и волосы торчали сейчас вертикально вверх.
Каюсь, в первый миг, увидев её, я содрогнулся — она напоминала привидение или утопленницу после праздника «Ивана Купала».
Тем временем Белла, не дожидаясь ответа, подошла к конфорке и тоже прикурила:
— У тебя всё нормально? — задала она общепринятый вопрос, просто так, без интереса.
Так как я был весь в заботах, то ответил несколько не так, как следовало по этикету:
— Не нормально у меня, Белла, — сказал я и опять затянулся.
— Что? Что случилось? — взволновалась Белла, — Чем я могу тебе помочь?
— Даже не знаю, — ответил я.
Я посмотрел на Беллу и подумал, эх, была, не была, и кратко рассказал ей о ситуации с проектом. Конечно же, не вдаваясь в подробности и взяв у неё клятву о неразглашении.
— Ого! — констатировала Белла и задумалась.
Так, в задумчивости, мы с нею молча докурили и разошлись по своим комнатам.
Зря рассказал.
Я сидел за столом и пытался починить свой старый будильник, когда в дверь постучались.
Вздохнув, я крикнул:
— Открыто!
Дверь распахнулась, и в комнату вошли… Белла, Муза и Фаина Георгиевна.
Они все имели скорбно-торжественный вид.
— Муля, — сказала Фаина Георгиевна, — мы хотим помочь тебе со сценарием. Каждая из нас, так или иначе, служит или служила, искусству. Так что можем быть полезны. Тем более одна голова хорошо, а четыре — лучше.
Я укоризненно посмотрел на Беллу. Та с независимым видом пожала плачами и сделала вид, что она не при делах.
Ну, ладно, дареному коню, как говорится…
— Сделать вам чаю? — спросил я, — Дуся в холодильнике запеканку оставила. Творожную. С изюмом.
Дамы явно ничего не имели против запеканки, так что пришлось мне раскочегаривать примус и делать чай.
— Как вам такой сюжет? — сказала Белла, — «Советский дирижер Степан Иванов приезжает в Белград, чтобы поставить совместный концерт. Югославская скрипачка Любица Джукич настаивает, что народные мотивы нужно играть „с огнём“, а не по нотам. Во время репетиции дирижер, пытаясь дирижировать, случайно запутывается и падает в оркестровую яму. Любица смеётся: „Ваши руки танцуют, а музыка спит!“. В финале они играют марш…».
— Бред какой-то, — проворчала Злая Фуфа, — «Ваши руки танцуют, а музыка спит!» — а сценарий, видимо, вообще в коме! Надо бы вызвать санитаров с уколами для автора!
— А мне кажется, очень даже так… живенько… — пискнула Муза.
— Конечно живенько! А марш в финале — просто идеально! — фыркнула Злая Фуфа, — Он прекрасно заглушит стоны зрителей, которые досидели до конца этого безобразия. Хотя, возможно, это марш похоронный — для тех, кто умер от эмоций при просмотре фильма!
— Ну, а как такой вариант, — сказала Муза. — Советский инженер женится на югославской учительнице. Их семьи пытаются объединить традиции: свекровь настаивает на каравае, а тесть — на обряде с разбиванием кувшина. И вот они…
— В этом фильме даже умереть не получится — слишком плоский юмор вытянет обратно из гроба! — скривилась Злая Фуфа.
— Ладно! Вот ещё! Югославский поэт приезжает в Москву на литературный съезд, — опять внесла предложение Белла. — Переводчик-стажёр путает его стихи о природе с рецептом приготовления ракии. Зал взрывается аплодисментами «гениальной метафоре»: «Как дрожжи бродят в душе народа!». Поэт, не понимая русского, кланяется, а потом спрашивает: «Почему они все так наперебой просят у меня автограф?».
Фаина Георгиевна вообще ничего не ответила и подтянула к себе тарелку с Дусиной запеканкой и принялась неторопливо есть.
Белла ждала её замечание, но Злая Фуфа отрезала кусочек вилкой и поднесла ко рту. Медленно-медленно, она прожевала. Запила глоточком чая. Поставила чашку на блюдечко. Опять отрезала кусочек запеканки…
Белла не выдержала:
— Фаина Георгиевна! — Возмущённо воскликнула она.
— А? Что? — Спросила Злая Фуфа, при этом не отрываясь от запеканки.
— Как вам последний вариант сценария? — повторила Белла.
Злая Фуфа вздохнула и отпила ещё чаю.
— Нет! Вы скажите⁈ Не нравится? — прицепилась к ней Белла.
— После таких сценариев я снова чувствую себя «выкидышем Станиславского». Хотя, может, он просто благословил меня не участвовать в этом марше безумия? — проворчала Раневская и невозмутимо вернулась опять к запеканке.
— Всё вам не так! Всё не так! — возмущённо выпалила Белла, — а вот возьмите сами и придумайте! Раз такие умные!
Раневская пожала плечами и принялась доедать запеканку.
— Что? Даже ответить нечего⁈ — продолжала накалять обстановку Белла, — не хотите помочь Муле, да? Зато он всегда всем помогает!
На эти слова Раневская нахмурилась, отставила пустую тарелку и пустую чашку в сторону и с достоинством ответила:
— Мне не обязательно делать то, что я не умею. Но зато я могу найти того, кто сделает это прекрасно!
— Ну, так найдите! — вскинулась Белла.
— Думаю, где-то через час я сделаю это, — посмотрела на часы Раина Георгиевна, — и вопрос будет решён.
С этими совами она встала, поблагодарила за чай и с достоинством удалилась.
А мы остались в комнате допивать чай.
— Думаю, ничего не выйдет, — хмуро сказала Белла. Она остро отреагировала на критику Раневской и теперь сидела и злилась.
— Если Фаина Георгиевна сказала, что сделает, значит точно сделает, — уверенно ответила Муза.
— Давайте лучше просто поболтаем, — предложила Белла, — устали уже от этих проблем. Что ни день — то событие!
— А давайте!! Вот у нас возле зоопарка, есть двухэтажный дом. Я мимо него каждый день на работу иду. Так вот там, на втором этаже живёт тётя Поля. Представляете, она каждое утро поёт «Интернационал» в форточку. А ведь я иду на работу рано — полшестого утра. А она уже поёт. Соседи думают — это новый ритуал по выявлению врагов народа. Мол, кому не нравится. А своего попугая она приучила говорить: «Вставай, буржуй! Завод тебя ждёт!» Можете себе представить, что было, когда попугай сбежал от неё и прилетел в кабинет начальника ЖЭКа⁈
Мы рассмеялись. А Белла махнула рукой:
— Это ещё что! А вот моя подруга Соня тридцать лет играла в провинциальном театре. Однажды на «Вишнёвом саде» в зале сидел только пьяный тракторист и глухой сторож. Она вышла на сцену и сказала: «Дорогой Фирс, давайте монологи прочитаем на троих!». А тракторист не понял и отвечает: «На троих? Наливай!»