Валентина зарделась.
— Это моя мама придумала, или твоя? — тем временем продолжал допрос я, — ты им в следующий раз скажи, пусть хоть погоду учитывают! Я вообще сегодня весь день должен в другом месте быть, на выезде с проверкой. Если бы я акты в кабинете не забыл, то ты бы тут весь день простояла…
Валентина вздохнула.
А я посчитал, что хватит читать девушке нотации, она и так озябла, хоть и апрель, но ветерок прямо недобрый такой, колючий. И поэтому сказал:
— Пошли к нам в столовую, чаю горячего выпьешь и расскажешь, что стряслось?
Валентина отрицательно замотала головой:
— Нет, Муля, не хочу тебя от работы отрывать. Я буквально на минуточку! Мама и Надежда Петровна ничего не знают…
— Вот как? — я еле сдержал, чтобы моя челюсть слишком сильно не отпала.
— Да понимаешь, ты тогда выступил, в пятницу, на комсомольском собрании. Рассказал это всё. И у меня словно глаза открылись! Я больше не хочу быть той Валентиной, которой я была! Я хочу стать новым человеком, и самой выбирать свою жизнь!
Она посмотрела на меня горящим взглядом, и я мысленно застонал — ещё одной Греты Тунберг только нам не хватало.
А вслух ответил:
— Тогда зачем пришла?
— Я хочу понять, что мне дальше делать! — с энтузиазмом воскликнула Валентина. — Подскажи мне, Муля!
И тут мне в голову пришла хорошая мысль:
— Валентина, ты же бухгалтер? Вроде так твоя мама говорила?
— Всё верно, — кивнула она, — последний курс доучиваюсь.
— Тогда давай поступим так: ты поможешь мне, а я помогу тебе. Идёт?
Валентина закивала головой с таким энтузиазмом, что я уже забоялся, что гвоздики вылетят и её закрученные в кольца косы отвалятся сейчас от макушки.
— А ты секреты хранить умеешь?
Судя по одухотворённому лицу девушки, Валентина умела.
Я нисколечко не сомневался, что хранить она будет примерно также, как и Белла, как и Фаина Георгиевна. Но всё равно утечка уже произошла, так что терять мне было нечего.
— Тогда пошли со мной в кабинет, я покажу, что надо делать.
Я потащил её внутрь. В кабинете, игнорируя удивлённые и заинтересованные взгляды коллег, я торопливо вытащил несколько старых черновиков со сметами и показал Валентине, как они делаются.
— В общем, набросай смету на советско-югославский фильм. Съемки будут идти около года. Точнее от двух месяцев до года. Состав актёров примерно тридцать человек. Но наших будет хорошо, если с десяток. А массовка вся югославская будет. Снимать будем и там, и у нас. Вот примеры, как считали для других фильмов. И не мелочись. Примерная сумма такая — я написал на листочке цифру и у Валентины округлились глаза.
Затем я вручил ей все бумажки и выпроводил домой писать мне смету.
Утром договорились встретиться на том же месте.
Валентина ушла, а я, прихватив нужные акты, с чувством глубокого удовлетворения, отправился в театр к Глориозову.
А в театре был бедлам. Во всяком случае, другого слова, чтобы охарактеризовать это, у меня не нашлось, невзирая на мой лексикон.
Шла репетиция. Насколько я понял, это было литературное наследие великого Грибоедова в интерпретации тщедушного мужичка с большими гусарскими усами и длинными волосами.
Его я видел в первый раз.
Поэтому стал в уголочке, чтобы не отсвечивать.
Тем временем мужичок пытался решить, удастся ли Александру Андреевичу Чацкому противостоять всему фамусовскому свету или конец его пути неотвратим. Актёры были задействованы практически в полном составе. Одетые в белые балахоны они изображали хрен пойми что. Между ними яростно метались статс-дама, камер-девица, гоф-дама, Софья Павловна и Лиза. Все они почему-то были в алых корсетах и мужских кальсонах. А Софья Павловна держала на вытянутых руках самовар.
Но более всего меня поразило то, что роль Александра Андреевича Чацкого исполнял небезызвестный Серёжа. Он был одет в оранжевую атласную косоворотку, синие штаны, красный пиджак и зелёный шарф. Впечатление было просто убойное.
Особенно, когда он подскочил к стоящему на сцене роялю и принялся играть собачий вальс. А статс-дама, камер-девица, гоф-дама, Софья Павловна и Лиза взялись за руки и водили вокруг него хоровод.
Я схватился за голову.
— Я тоже не в восторге, — раздался сзади голос Глориозова.
Я обернулся и холодно сказал:
— Я принёс вам акты на подпись.
— Иммануил Модестович! — расцвёл Глориозов, и голос его моментально сделался сладко-сиропным, — конечно же, я сейчас всё подпишу. А давайте пока пройдём ко мне в кабинет. Там есть стол, и будет удобнее подписывать.
Но я не повёлся на все эти ухищрения и сказал:
— Подписать можно и здесь. Там всего три подписи надо. Уж как-то постарайтесь исхитриться.
— Вы всё сердитесь на меня, Иммануил Модестович, — тяжело вздохнул Глориозов, — а ведь я к вам со всей душой…
Я промолчал.
— Ну как, понравилась вашим гостям водка? — с ласковой улыбкой спросил Глориозов, и мне остро захотелось забить оба ящика ему в глотку. Но нельзя. Нужно было играть в дипломатию. Политесы, итить их! Поэтому я сказал:
— Очень понравилась, Фёдор Сигизмундович. Очень понравилась.
Видимо, мой взгляд не предвещал ему ничего хорошего, потому что Глориозов покраснел и торопливо воскликнул:
— Моей вины здесь нет! Это Завадский говорит, мол, давай на двоих этот проект провернём и разделим! У него в министерстве кто-то знакомый есть, который поможет. А я категорически сказал, что без вас, Иммануил Фёдорович, никак нельзя. Вот прям, так и сказал ему!
Он умолк и победно посмотрел на меня. Не дождавшись никакой похвалы, он зачастил снова:
— И я же знаю, что вы продвигаете Фаину Георгиевну. Конечно же, я дам ей прекрасную роль. Лучшую роль второго плана. Вы же понимаете, дорогой мой, родненький человечек, что она может играть только такие роли… сами понимаете, возраст.
Он сконфуженно развёл руками. Сейчас он напоминал мне «голубого воришку» из небезызвестной истории о великом комбинаторе.
— Кто слил вам информацию? — без обиняков спросил я.
От моего враждебного напора, Глориозов смутился:
— Я вам не враг, Иммануил Модестович! Я же со всей душой! А Завадский говорит…
— Кто ещё, кроме Завадского, в курсе? — опять припечатал я.
— Да в принципе, уже все, — тяжко вздохнул Глориозов и тут же добавил, заискивающе заглядывая мне в глаза, — Завадский считает, что этот проект уже у него в кармане. Вот поэтому я и решил позвонить и предупредить вас!
Я чуть не расхохотался. Предупредить он меня хотел, благодетель чёртов. Предупреждалка вот только не выросла.
— А вы с Первым отделом согласовали? — прищурился я.
Глориозов побледнел.
— Но Завадский…
— У Завадского кто-то там есть в министерстве, — отмахнулся я, — а вот вы лично как выходить из ситуации собираетесь?
Глориозов сник.
— Очень рекомендую, по старой дружбе, — я снизал голос до свистящего шёпота и многозначительно посмотрел в глаза Глориозову, — очень прямо рекомендую, забыть об этом проекте. Во всяком случае, пока «сверху» не согласуют. Иначе сами понимаете…
Глориозов понимал.
— Вот и чудненько, — похвалил режиссёра я и отправился на работу с чистой совестью.
Я вернулся обратно на работу. Очень надеюсь, что моя «команда» старушек-веселушек хоть что-нибудь, да придумает (нет, Фаина Георгиевна, Рина Зелёная, Белла и Муза не были старыми, скорее здесь просто обобщённый архетип взят). А Валентина набросает смету.
Да, я не обольщался, что там будет всё идеально. Скорей всего, там будет лютый бред. Но пусть лучше Козляткин видит, что я работу выполнил, в поте лица. А как уж там получилось, это не важно.
Я хотел прихватить свои наброски, которые я вёл, как только попал сюда (я в тетрадку выписал лучшие фильмы, в которых, по моему мнению, могла бы сыграть Раневская. А чтобы никто не понял, писал на олбанском йезыге падонкафф. Конечно, не абы что, но разбираться долго придётся.
Лариса и остальные уже ушли. В кабинете я был сам. Пролистав тетрадку, я отложил её в портфель и потянулся за другой тетрадкой, которую, я, на всякий случай хранил в соседнем шкафу (исполнял заветы народной мудрости про нехранение яиц в одной корзине).
Но дотянуться до нужного ящика я не успел. Дверь открылась, и сюда заглянул… Барышников.
Он посмотрел на меня недоброжелательным взглядом и сказал:
— Вот ты и попался, Бубнов! Теперь тебе точно конец!
Я изобразил вежливое недоумение, и Барышникова это задело сильнее. Он вскинулся и выпалил:
— С хищением средств по госконтракту ты сильно облажался, Бубнов! Тебе крышка!
.
Глава 25
— Ты дебил, Барышников? — ласково спросил я, — Или нарываешься?
— Я всё знаю! — пафосно воскликнул тот.
— Что ты знаешь? — прищурился я.
— Что ты украл всё финансирование по госконтракту № 43/2547−1277/3, — злобно фыркнул Барышников, — и когда руководство узнает — я тебе не завидую, Бубнов!
— Гони пруфы, — спокойно сказал я, в душе удивившись, что он даже номер наизусть выучил.
— Что за пруфы? — не понял Барышников.
Чёрт! Я чуть не выругался. Надо же так лохануться.
А вслух сказал спокойным голосом:
— Терминологию знать надо, Барышников. Всё-таки, не на стройке работаешь…
Уши Барышникова заалели. Он уже порывался что-то язвительное мне ответить, но я не позволил и продолжил нападать:
— Предъяви доказательства, говорю!
— Оля Иванова…
— У неё есть доказательства? — продолжал переть буром я, — ладно, пошли к Ивановой. Пусть тогда она покажет доказательства!
— Она в отпуске, — недовольно буркнул Барышников.
— Ах, вот как! — насмешливо всплеснул руками я, — то есть некие мифические доказательства якобы есть у Ивановой, хотя самой Ивановой нету. И на основании этого ты припёрся ко мне с претензиями о хищении государственной собственности? А не на империалистов ли ты работаешь, а, Барышников? Ведь только у них хватило бы наглости подозревать простого советского комсорга за такую бездоказательную ерунду!