Не успел я прийти в себя после активных выходных на природе, как меня вызвали в Первый отдел, стоило только зайти на работу.
Узнал я об этом событии от шефа, который прибежал моментально: глаза выпучены, руки трясутся.
— Смотри мне, Бубнов! — потрясая кулаками, попытался сформулировать угрозу Козляткин.
Выглядел он после двухдневных излияний неважно. Это Муле было нипочём — молодой организм, хорошая закусь и выпивка, отличная экология. Да и пил я на природе не так уж и много. Больше пытался разные вопросы порешать.
— Допрыгался, дурень! — ворчал Козляткин, провожая меня в сторону «заветного» коридора. — Не надо было тебе с иностранцами этими болтать.
Мда, мой косяк. Это он слышал, как я с неграми по-английски беседовал.
— Ладно, пошел я, — сказал я.
— Зайдёшь потом, — буркнул Козляткин, — если…
Что «если», он договаривать не стал. И так было понятно.
Ну ладно. Посмотрим.
Я вошел в знакомую дверь (постучал сперва, само собой).
В этот раз был другой сотрудник, его я не знал. Тоже невысокий, невзрачный, без особых примет.
— Присаживайтесь, Бубнов, — не ответив на моё приветствие, сказал человек.
Я присел на единственный свободный стул (надеюсь, он не электрический, ха-ха).
— Рассказывайте, — велел он.
— Я, Бубнов Иммануил Модестович, двадцать восемь лет. Родился в городе…
— Что вы мне сейчас втираете? — наконец, маска равнодушия неприметного человека дала трещину.
— Ну, вы же сами сказали рассказывать, — изобразил удивлённый вид я.
— О выходных на природе рассказывайте, — желваки на скулах неприметного заходили.
— На выходных с коллегами и их знакомыми выехали на природу. — дисциплинированно начал рассказывать я. — Отдыхали. Парились в бане. Жарили шашлыки. Устроили небольшую рыбалку. Всё.
— Это нам известно. Вы подробности рассказывайте, — сказал неприметный и добавил. — Честно рассказывайте.
— Козляткин поймал два карася, Володя — щуку. Остальные ничего не поймали, — честно рассказал, как и было велено, я. — Мне кажется, что они и ловить рыбу не умеют. Только приманку истратили.
— Вы издеваетесь? — взвился неприметный.
Хм, а он, оказывается, холерического темперамента. Разве туда не флегматиков берут?
Но вслух я, конечно, комментировать не стал, а с самым лихим и придурковатым видом уставился на невзрачного:
— Извините, товарищ, но я тогда не совсем понимаю, что именно вас интересует, — развёл руками я, — вот если бы вы уточнили…
— Мы уточним, — из-за стеллажа с папками вышел знакомый мне уже по прошлому разу сотрудник и хмуро уставился на меня, — о чём вы говорили с иностранцем?
— С каким именно? — переспросил я, — в компании, хочешь, не хочешь, а с каждым о чём-нибудь хоть словом да перемолвишься.
— С Йоже Гале, — сказал он, и я напряг всю свою волю, чтобы не вздрогнуть.
Дело в том, что Йоже привёз югославскую обувь, туфли и сапоги, но совершенно не представлял, как их толкнуть. Это он тогда решил провернуть это дело через меня. Хорошо, что у меня были деньги из того пакета «по госконтракту». Договорились, что я заберу всю партию (да и партия там была небольшая). На вырученные деньги Йоже планировал прикупить выделанные меха лисы (с мехами я ему, кстати, тоже подсобил — через Адиякова. Но об этой истории расскажу чуть позже, так как она имела продолжение. Для меня продолжение).
Но не буду же я об этом рассказывать ответственным товарищам, правда, же?
Поэтому я усмехнулся, так, чтобы они заметили и подавил усмешку (опять, чтобы они заметили).
— Так о чём вы шептались с Йоже Гале? — повторил свой вопрос второй товарищ, но уже более угрожающим голосом.
— Да как бы это сказать… — изобразил смущение я.
— Говорите прямо и всё подробно! — велел невзрачный строгим металлическим тоном.
— В общем, мы же немного приняли… — начал я.
— Мы в курсе, вы про сам разговор давайте, — подтолкнул меня ответственный товарищ.
Я уже понял, что вдоволь поизображал смущение и начал «признаваться»:
— Баб он просил… — вздохнул я, — блондинку с большими сиськами и рыженькую, но чтобы была худой и вообще, чтоб без форм.
Ответственные товарищи переглянулись и невзрачный спросил:
— А вы что? Нашли ему девок?
— Нет, я поступил, как истинный комсомолец и советский гражданин! — пафосно ответил я.
— ?
— Я напоил его до такого состояния, что ему было уже не до девок, — гордо отрапортовал я и пояснил. — Я не желал, чтобы наши советские девки ложились под всяких там буржуев. Пусть даже это сочувствующие нам буржуи!
И заметил, как впервые на лице второго ответственного товарища промелькнуло одобрение.
Однако второй сразу задал следующий вопрос:
— А зачем вы агитировали за совместное советско-югославское кино? Разве вы не знаете, что наш вождь не одобряет политику Тито?
А здесь я уже шёл по тонкому лезвию. Но правильный ответ я продумал сразу, ещё до всей этой попойки на природе. Поэтому я пожал плечами и сказал просто:
— Почему же? Я всё прекрасно знаю. И, как настоящий комсомолец и как истинный патриот, я решил, что нужно расшатать врага изнутри. И нет ничего лучше, чем совместный фильм, снятый на наши деньги. Который передаст простым жителям Югославии все те идеи, которые им не доносит их руководство. И которые являются основополагающими у нас.
Мужики опять переглянулись. А я добавил:
— А, в крайнем случае, если этот проект не будет поддержан «наверху», то чего стоят слова, сказанные по-пьяни? Сказал себе, да и сказал…
В общем, отпустили они меня.
Но, я, конечно, не спешил радоваться. С этим делом в пятидесятые было строго.
А вот вечером дома у нас было шумно и радостно: вернулись из Костромской области Ложкина и Печкин, отдохнувшие, счастливые и довольные. Навезли всем деревенских гостинцев и теперь изливали свои впечатления на благодарных и жаждущих хоть какой-то информации слушателей.
Я как раз попал в самую гущу событий.
— Муля! Заходи, садись, — практически за руки затянула меня за стол Ложкина, — мы тут с дедом тебе тоже гостинцев привезли.
И мне были вручены банка вишнёвого варенья и что-то серое, мохнатое и слегка воняющее не пойми чем.
— Ух ты! Спасибо! — искренне поблагодарил я их, с изумлением рассматривая второй подарок.
Варвара разулыбалась, а Печкин крякнул с довольным видом.
Но потом я таки не удержался и спросил, глядя на это:
— А это что такое?
В общем, оказалось, что они привезли мне пояс из собачьей шерсти от радикулита.
— Серафима Кузьминична, сестра Пётра Кузьмича, вязала, — похвалила новоявленную родственницу Ложкина, — ох, и хорошо она вяжет. Такая мастерица. На все руки! И на спицах, и крючком, и на коклюшках.
Что такое «на коклюшках» я представлял слабо, но переспрашивать не стал. А то получил бы лекцию на весь вечер.
— А я бы и себе носки у неё из собачьей шерсти заказала, — мечтательно протянула Муза (в комнате Ложкиной и Печкина собрались все соседи, кроме, соответственно, злополучных Пантелеймоновых и Жасминова). — У меня после юности в балете так на погоду пальцы ног порой ломает, что мочи моей нету. Но вряд ли вы туда скоро поедете. Так что только помечтать мне и остаётся.
— Как не поедем, Муза? Скоро и поедем! — заверил её Печкин, — мы с Варварой Карповной решили насовсем туда перебираться.
Все ахнули.
— Как же так? — всплеснула руками Белла. — Это как же так-то?
И вот что интересно, раньше Ложкину в коммуналке все дружно ненавидели и боялись. А теперь, когда она вышла замуж и так изменилась, все даже полюбили её и теперь искренне запереживали и расстроились.
Такая мысль у меня мелькнула.
Как оказалось, я немножко ошибся. Совсем чуточку.
— Да вот, — с важным видом крякнул Печкин, — приехали, дом родительский открыли, по двору прошлись. В селе со всеми родичами и знакомцами встретились, посидели, повспоминали. На могилки родительские сходили, проведали. И такая, знаете ли, меня тоска обуяла! Время в Москву возвращаться подходит, а я ни в какую! Не хочу и всё. До слёз прямо…
— Да уж, Пётр Кузьмич переживал знатно, — подтвердила Ложкина-Печкина.
Она после того, как стала сперва сожительствовать, а потом и вышла замуж за Печкина, немного поправилась, округлилась и даже похорошела. Исчезло вечное угрюмо-брюзгливое выражение лица. Вместо серого плата и такой же невзрачной блёклой одежды, она стала носить нормальные бабские платья, которые нынче все советские женщины носят и в мир, и в пир. Эдакой весёленькой «дачной» расцветочки. А ещё Ложкина полюбила носить бусы. Где она их откапывала — для меня загадка. Но к каждому наряду у неё были новые бусы, вульгарные правда, с огромными бусинами, но были. Мы как-то с Беллой смеха ради насчитали у неё аж одиннадцать. И это она сменила всего за неделю. Причём все разные. Дешёвые, карикатурные, но разные.
— А Варвара Карповна и говорит, — он посмотрел на Ложкину с такой любовью, что она аж засветилась вся. — Говорит, а давай Пётр Кузьмич, мы здесь и останемся? Мы, мол, с тобой деревенские, к крестьянскому труду с детства привычные. Нам на старости лет грядках возиться только в радость будет. Я, говорит, парники разведу. Есть у меня мечта такая, арбузы попробовать в этом климате вырастить. И сад, говорит, хочу побольше. Наливки буду, говорит, делать и варенья.
Он опять посмотрел на супругу, словно ища подтверждения своих слов. А Ложкина с довольным видом кинула.
— А ты, мол, всегда козу хотел завести. Так я, говорит не против. Сама люблю свеженькое молочко, — в этом месте Печкин аж смачно сглотнул, видно, так он тоже любил козье молочко, что ой. — Дом родительский вполне хороший, крепкий. Только руки к нему надо. А то обветшает, поди, скоро. Там всего-то и поправить, что крышу пересмолить да дранкой перекрыть.
— И крыльцо поправить! — категорическим тоном сказала Ложкина.
— Да крыльцо — это ерунда, — хмыкнул Печкин, — за день управлюсь.