Высотка на Котельничевском встретила меня обычной оживлённой суетой во дворе. Привычно я обошел возбуждённую очередь. Какой-то угрюмый мужик преградил мне дорогу, заподозрив, что я пытаюсь прорваться без очереди. Я объяснил, что мне, дескать, вон туда, он посторонился, и я, наконец, вошел в подъезд. Но если я думал, что квест закончен, то это было явно не так. В прошлый раз консьержа почему-то на месте не было, и я тогда спокойно прошел в квартиру. Сейчас же там восседал старик, бодрый и бдительный. Он окинул меня строгим взглядом и вдруг потребовал документы.
— Я к себе, — сказал я, и показал ему связку ключей.
— В какую квартиру? — удивился он.
Я назвал номер квартиры.
Старик вытащил из ящика стола какой-то донельзя замусоленный гроссбух и принялся листать его, периодически слюнявя пальцы. Наконец, он оторвался от него и поднял на меня подслеповатые слезящиеся глаза:
— Здесь нет ничего, — и для аргументации покачал головой.
— Ордер я получу в конце месяца, — повторил я слова Козляткина, — а пока мне дали ключи, чтобы я мог оценить масштаб ремонта.
— Приходите, значит, в конце месяца, — сказал вредный дед.
— Вы что, меня не пропустите? — удивился я.
— Не положено! — свирепо развёл руками консьерж.
Вот это да! День, который начался с таких новостей, стремительно ухудшался и сейчас стал ещё хуже.
— А в гости пропустите? — спросил я.
— К кому в гости? — нахмурился старик и с подозрением посмотрел на меня, явно ожидая от меня явно какой-то хулиганской выходки.
— К Раневской Фаине Георгиевне, — сказал я.
Он опять полез в гроссбух, опять долго и медленно его листал, что-то внимательно изучая. Всё это время я стоял и терпеливо ждал. Ну как, терпеливо. С виду терпеливо, зато в душе я уже закипел. Ещё немного — и взорвусь.
— Она не оставляла распоряжений, что у неё сегодня будут гости, — наконец, изволил сообщить старик, — да и самой её нет. Ушла.
Моё лицо, очевидно, вытянулось, потому что старик дипломатично уточнил:
— Нарядилась и ушла. Наверное, в театр. Она всегда, как идёт в свой театр, коричневое пальто и зелёную шляпку надевает.
— Спасибо, — выдавил я и, ошалелый от всего этого, побрёл домой.
Дома, отмахнувшись, от каких-то Дусиных вопросов, я схватил пачку сигарет и пошел на кухню. Хотелось покурить и спокойно во всём разобраться.
Но даже этого мне не дали.
— Муля! — на кухню вошла Белла и сразу же прицепилась ко мне, — ты когда с Тарелкиным поговоришь? Он, конечно, сейчас не так сильно нападает, но всё равно хорошее время для игры не даёт.
Она подкурила от плиты и монолитным айсбергом стала возле форточки.
— Сегодня. Или завтра, — затянулся сигаретой я.
— Ты опять куришь, — обличительно констатировала очевидное Белла и сразу же проницательно добавила, — случилось что-то неприятное, да?
— Белла, ты замечала за нашей Злой Фуфой склонность к убийству ближнего своего? — внезапно даже для самого себя, спросил я.
— Это когда она Большакова убить хотела? — спросила Бела, и от неожиданности я аж закашлялся от сигаретного дыма.
Аж слёзы на глазах выступили.
— А ты откуда знаешь? — удивился я, откашлявшись.
— Да кто у нас этого не знает? — хмыкнула она, — Фаина Георгиевна сама рассказывала. Да и свидетели тогда были.
— Расскажи, — попросил я, пытаясь совладать с изумлением.
— Ой, да что там рассказывать, — вздохнула Белла, — гнусная история. Да и давно это было, пару лет назад где-то. Во время войны ещё.
— Расскажи! — прицепился я (уж чего-чего, а жажды убийства от миленькой и в принципе довольно мирной старушки я не ожидал никак).
— Ну ладно, — пожала плечами Белла и принялась рассказывать, — Конфликт с Большаковым у Фаины Георгиевны был давно. Всё началось с того, что он не дал ей сняться в фильме «Иван Грозный». Как Эйзенштейн его не упрашивал — он велел взять Бирман на роль Евфросиньи. Фуфа тогда сильно расстроилась. Много плакала. Но никак.
Белла опять затянулась, выпустила дым в форточку и мрачно продолжила:
— А потом Ромм снял её в своём фильме «Мечта». Она там Розу Скороход играла. Ты же смотрел?
Честно говоря, я не помнил, смотрел я его или нет, но, на всякий случай, согласно кивнул.
— Его ещё до войны сняли. Потом, как и полагается, посмотрели все члены ЦК. Говорят, даже сам Рузвельт смотрел. И ему Роза очень понравилась, — доверительно сообщила Белла и оглянулась на дверь.
— А убивать Большакова за что? — всё никак не мог взять в толк я.
— Ну, слушай же! — Белла подкурила новую сигарету и продолжила, — а потом началась война, изменилась идеология. И Большаков вызвал Ромма из Ташкента к себе на собеседование.
— Из Ташкента? — удивился я.
— Да, они были там в эвакуации во время войны. А Большаков — в Москве, — пояснила Белла и продолжила, — Там нужно было вроде как внести какие-то правки в фильм. И Ромм поначалу даже согласился — потери для фильма были несущественны. Но потом Большаков раскритиковал динамику сюжета, затянутости отдельных мест. И вот для увеличения этой самой чёртовой динамики он велел Ромму убрать из фильма встречу Розы Скороход со своим сыном в тюрьме!
Белла выпалила это и посмотрела на меня.
Ну, а я что? Блин, надо будет срочно пересмотреть этот фильм.
— Ужас! — осторожно сказал я, потому что что-то же отвечать надо было. — Кошмар!
— Да! — возмущённо вскинулась Белла, — настоящий кошмар! Фаина Георгиевна чуть с ума не сошла! Ромм тоже доказывал, доказывал, но там и не смог доказать Большакову, что это главная сцена!
Она опять затянулась и горько покачала головой:
— Большаков сказал, что Роза Скороход — враг. И её зрители жалеть уж никак не должны. А в этом эпизоде из-за игры Фаины Георгиевны она вызывает искреннее сочувствие. И что, мол, это недопустимо. Так-то он вполне даже допускает, что и у врагов могут тоже случаться человеческие чувства: к примеру, материнская любовь. Но простой советский человек в своей массе должного образования еще не имеет, поэтому, мол, может и растеряться, и не понять, как же так, враг — и вдруг страдающая любящая мать? Поэтому Большаков велел всё к чертям вырезать.
— И что? — я пытался переварить весь этот информационный ворох.
— Да что! — зло затянулась Белла, — Ромм вернулся, рассказал всё Фаине Георгиевне. Она долго плакала и страдала. Ведь это же основная сцена в фильме! Хотела даже в Москву ехать. Но по законам военного времени это было бы дезертирством. Да и к Большакову бы её просто так не пропустили бы, сразу бы на лубянку отправили.
— А как же она решила его убить?
— Да он через три дня сам в Ташкент приехал, — пояснила Белла. — Там у него командировка какая-то была. Потому что все же наши киношники и театралы в Ташкенте в то время были. Ты забыл разве?
Я кивнул, что, мол, не забыл.
— Ну вот Фаина Георгиевна наша записалась к нему на приём. Пришла в кабинет и с порога выдала, что сцена эта должна быть. Потому что человек в любой ситуации должен оставаться человеком, а какой он потом — белый или красный — это уже второе. Большаков что-то там начал ей возражать, и тогда она ему сказала, что если вы вырежете эту сцену, я вас лично убью! — Белла нервно хохотнула и покачала головой. — Мол, меня ничего не остановит!
— А он? — я смотрел на Беллу широко открытыми глазами, Раневская только что предстала передо мной в другой ипостаси.
— Сцену оставили, — криво усмехнулась Белла.
Глава 7
Мда. Информация оказалась из категории «очевидное-невероятное».
После разговора с Беллой я, не заходя к себе в комнату (чтобы не разговаривать с Дусей и не отвечать на её вопросы), вышел во двор. Надо было хорошенько всё обдумать.
А подумать было над чем.
Это что же получается. Во-первых, мой проект, который я хоть и сварганил по сути «на коленке», но это был полностью мой проект и на него я делал ставки (Козляткина — в замы к Большакову, себе — квартиру, Фаину Георгиевну — на главную роль). Так вот, теперь этот проект увели. Нагло так взяли и увели. Его больше нет. А значит все мои расчёты рухнули.
И теперь придётся либо заново выстраивать новый проект, либо возвращать этот.
На этот проект я уже вбухал кучу времени и ресурсов. Начинать новый? Не факт, что опять на предпоследнем этапе кто-нибудь ушлый не подсуетится и не отберёт его у меня. Нет, прощать такое не надо. Стоит один раз проявить доброту, как окружающие сочтут это за слабость и начнут потом постоянно отбирать результаты и ездить на тебе. А оно мне надо? Не надо. Поэтому остается единственный вариант — объявить священную войну и выжечь врагов напалмом. А свой проект вернуть.
Итак, что мы имеем и кто же мои враги?
Со слов Козляткина, проект отобрал некий Александров, Георгий Фёдорович. Насколько я понял по разговорам, он был Агитпропом, затем его перевели директором Института философии, но весь функционал у него остался, и даже больше. Он также продолжает писать разгромные статьи и к его мнению прислушиваются наверху. Кроме того, он — главный враг Большакова.
Теперь второе. Большаков рассказал о сложных взаимоотношениях с Раневской. Что подтвердила Белла. Мне до этого ни Большаков, ни Злая Фуфа ничего такого не рассказывали. А это плохо. Потому что иначе такие вот неизвестные мне, но острые моменты, могут разрушить всё. Конечно же, я не думаю, что Большаков бросился бы воевать с Александровым ради любой другой актрисы, которая была бы на месте Фаины Георгиевны. Но тут он вообще всё спустил на тормоза.
И главное, теперь нужда в Козляткине как бы и отпадает. И вполне возможно, что тот же Большаков особо торопиться утверждать его на своего зама не будет. А я должен Козляткину эту должность взамен финансирования Глориозову.
Кстати, какова роль Глориозова в этом всём? И ещё там вроде как Завадский суетился. Не они ли слили этот проект Александрову?
А ведь это всё меняет.
Итак, у меня сейчас несколько «ниточек», за которые я буду дёргать.