Крышка была горячей, схватил он её без прихватки и, соответственно, руку обжёг, да так, что отшвырнул её прямо на пол. Вдобавок в этот момент из кастрюли забулькало, запенилось и часть варева убежала на плиту. Насколько я видел — явно большая часть.
— Твою ж дивизию! — крепко выругался Жасминов, и торопливо сунул руку под струю с холодной водой, — поел, называется.
— Бывает, — посочувствовал я.
— И как я теперь? — чуть не плача, приговаривал Жасминов, охлаждая обожженную руку.
Вдобавок варево не только убежало, но то, что осталось, подгорело. И сейчас Жасминову предстояло вычистить кастрюлю.
Он посмотрел на неё, на загаженную плиту и на его лице появилось такое удручённое выражение, что мне его стало аж жалко.
— Ладно, Орфей, давай так, — предложил я, — ты сейчас сходишь по одному адресу. Здесь недалеко. Отдашь письмо и дождёшься ответа. Ответ принесёшь мне. А я попрошу Дусю вымыть плиту и кастрюлю. И накормить тебя ужином.
— И завтраком! — торопливо добавил ушлый Жасминов, — я этот суп готовил и на ужин, и на завтрак.
— Хорошо, — кивнул я, — жди, я сейчас письмо напишу.
— А сам-то чего не сходишь? — полюбопытствовал Жасминов.
— На больничном я, — вздохнул я, — не хотел в больнице оставаться, еле-еле отпросился, чтобы дома лечиться. Но сам понимаешь, попасться кому-то из начальтва на глаза — не самая удачная идея.
Жасминов понимал. Если заловят, то и тунеядство впаять могут. Времена нынче такие. Суровые.
Я торопливо набросал на листочке просьбу, чтобы Валентина пришла ко мне, лучше завтра. А, чтобы не задавала лишних вопросов, указал, что болею и сам не могу прийти. И что поэтому попросил соседа.
— Вот адрес и письмо, — протянул листочек Жасминову я, — сходи прямо сейчас и отнеси. Как раз Дуся убраться успеет. Да и пироги будут готовы.
При слове «пироги» Жасминов невольно сглотнул. Мне его опять жалко стало. Но нужно было сначала сделать дело. Так что уж пусть потерпит.
Да и всё равно пироги ещё не готовы.
Только он ушел, я вернулся в комнату и приступил к уговорам Дуси. И тут в дверь позвонили. В данный момент никого из соседей дома не было, кроме нас двоих.
— Я не могу, — сказал я, — я на больничном. Придётся тебе идти открывать.
Дуся что-то ворчливо буркнула, вытерла испачканные мукой руки о фартук и поплелась открывать.
Все эти мои интриги были ей совершенно непонятны и не нравились.
Ну, а что делать?
Буквально через минуту она вернулась и сунула мне листочек:
— Вот. Тебе просили передать.
Недоумевая, я развернул листок. Там, крупными каллиграфическими буквами, было написано:
«Тут такое было. К тебе в конце работы придут домой. И подпись — кориантес».
— Кто это принёс? — спросил я Дусю.
— Какой-то мужчина, — пожала она плечами, продолжая накладывать начинку в кусочек теста, — толстый и лысый. В костюме и галстуке. Отдал и ушел.
— Понятно, — задумчиво сказал я, — а он просил что-то передать?
— Он сказал только: «продолжение утреннего», — вспомнила Дуся, укладывая пирожок на противень, — а больше и ничего. Потом он ушел.
В общем, дело пахнет керосином. Я взглянул на часы. Полчетвёртого. Рабочий день заканчивается в шесть. То есть полтора часа у меня есть.
Я заметался по комнате. Вытащил сценарий, смету и всё остальное. Торопливо запихнул в старую дусину сумку. Она с ней на базар ходила.
Немного подумал и туда же бросил свёрток с деньгами и одной парой югославской обуви, что осталась мне после того «обмена». Держал я её на всякий случай, не стал продавать.
Сумку отнёс в чулан Герасима (ключ он оставил мне) и с огромным трудом впихнул её под топчан, что служил ему кроватью.
Фух!
Я перевёл дух и вернулся обратно.
Так, если они придут, то я должен выглядеть, как больной. А у меня Дуся тут пироги развела.
Я торопливо расстелил кровать.
— Никак спать собираешься? — удивилась Дуся, ловко мастеря очередной пирожок. — Так ведь рано ещё.
— Дуся, ко мне сейчас с обыском придут, — сказал я.
Дуся охнула и вдруг стала оседать на пол.
Чёрт! Не подумал я, что в эти времена люди настолько запуганы всеми этими обысками. Привык, что в наше время такого не было.
— Дуся! Дуся! — легонько похлопал я её ладонями по щекам.
— Ч-что такое? — захлопала глазами Дуся, потом всё вспомнила и ударилась в плач, — Ыыыыыыы! Да что ж это такое делаицццаа-а-а-а-а⁈ Да как же так-то-о-о-о-о… ыыыыыы…
— Тихо, — сказал я, но она завелась пуще прежнего.
— А ну цыц, дура! — рявкнул я, и Дуся моментально умолкла, лишь зыркала на меня испуганно.
Губы её тряслись.
— Ты чего это развела тут? — нахмурился я, — решила меня под монастырь подвести? Умолкни! Ничего страшного. Это из моей работы придут. Просто проверят.
— Для того ты и больничный брал? — догадалась Дуся и посветлела лицом.
— Ну конечно! — попытался успокоить её я, — они хотят убедиться, действительно ли я заболел. Я сейчас лягу, притворюсь, что болею. А ты пироги эти пока спрячь куда-то.
— Да ты ложись, Муля, ложись! — тотчас же захлопотала она, — да не в этом ложись! Давай-ка переодевайся вон в тот синенький костюм.
Она протянула мне старую пижаму.
— Отвернись, — попросил я.
— Да что я там не видела! С рождения тебя тетешкала, — возмутилась она, но отвернулась.
— Всё, — сказал я и направился к кровати.
— Стой! — велела Дуся.
Она вытащила откуда-то из закромов шкафа простую ситцевую хустку и замотала мне голову.
— Зачем? — удивился я. — У меня же сердце, как в больничном листе написано.
— Так жалостливее, — ответила Дуся, и я спорить с нею не стал.
Пока я лежал и репетировал, что буду говорить, когда они придут, как Дуся выскочила из комнаты. Слава богу, противень с пирогами с собой прихватила.
Буквально через пару минут она вернулась. В руках у неё была пачка разных таблеток, каких-то пузырёчков и баночка. Она разбросала всё на столе в художественном беспорядке. Поставила стакан с водой. Даже градусник положила. Теперь сомнений в том, что тут находится больной человек, ни у кого остаться не должно.
— Чьё это? — восхитился я Дусиной смекалкой.
— Немного у Беллы взяла, а остальное — у Пантелеймоновых, — пояснила она.
— Не знал, что Гришка и Лиля так болели, — удивился я.
— Да это Полина Харитоновна лечилась, — охотно пояснила Дуся, — не забрала с собой. У неё и так сколько всего везти надо было. Ещё и дитё малое. А вернуться и забрать всё никак не сподобится. Хотя, наверное, с Колькой и болеть ей некогда.
— Вот ты, Дуся, молодец какая! — искренне похвалил я.
Дуся радостно зарделась. Затем открыла один из пузырьков и покапала из него на всё вокруг: на скатерть, на пол, и даже немного на меня.
Остро завоняло валерианой и ещё какой-то вонючей дрянью.
— Что это? — еле сдерживая слёзы, спросил я.
— Тут всё вместе, — сказала она, — боярышник, пустырник и валерьянка.
И тут в дверь позвонили.
Глава 10
— Ох! — побледнела Дуся.
— Держи себя в руках, — напомнил я ей, подтягивая одеяло повыше, до самого подбородка, — ничего страшного. Придёт кадровик или ещё кто-то с работы. Посмотрят, что я болею, и уйдут. Так что делай вид, что я реально болен.
— Угу, — кивнула, кусая губы, Дуся и понуро поплелась открывать.
А я метнулся к окну и прикрыл занавески, чтобы сделать полумрак. Затем придал себе измождённый вид смертельно больного человека и даже легонечко постанывать стал.
Я не был актёром, но в школьной самодеятельности в том, моём мире как-то играл, и даже с удовольствием. Вот и пришло время проверить, что я ещё помню из этого.
И тут дверь в комнату открылась. Первой появилась Дуся. И вид у неё был какой-то… как бы это сказать… озадаченный что ли. И даже довольно сердитый. Не успел я отметить это обстоятельство, как в комнату вошел второй персонаж — гость. И это оказалась… Вера Алмазная.
Чёрт! Только этого сейчас и не хватало!
Вера принарядилась старательно, со всей ответственностью: новое алое шелковое платье до колен, на ногах чёрные чулки, волосы взбиты и уложены в высокую причёску волосок-к-волоску, лицо накрашено по всем правилам боевой раскраски.
— Муля! — прощебетала она, взмахнув густо накрашенными ресницами, — я тут подумала, что сделаю, всё, что ты скажешь! Только помоги мне на работу нормальную…
И тут только она обратила внимание на обстановку в комнате и на меня, в частности.
— Муля! — всплеснула руками она и многочисленные браслеты задребезжали, — ты болен⁈
— Меня, может, и не станет скоро, — прохрипел я слабым голосом, — простудился я, Вера…
Пару мгновений она смотрела на меня с недоумением, а потом не выдержала, расхохоталась:
— Приложи подорожник и помажь лоб зелёнкой, Муля — и всё пройдёт!
— Ты гля, умная какая, — проворчала Дуся, — всё-то она знает… Вертихвостка!
— А ты сама… — начался огрызаться Вера, когда в дверь квартиры опять позвонили.
Дуся охнула и побледнела.
— Иди открывай! — строго велел я. — Делаем как договаривались. Не перепутай!
Когда Дуся ушла, я только и успел сказать недоумевающей Вере:
— Ты же актриса! Подыграй, что я болен! — и со стоном откинулся на подушки.
Не знаю, что подумала в этот момент Вера, но, когда в комнату вошли люди, она уже, молодец, стояла у стола, спиной к двери. В одной руке Вера высоко держала стакан с водой, во второй — какой-то пузырёк. Как только дверь открылась, она запричитала:
— Мулечка, я накапала тебе двадцать капель. Но мне кажется, лучше двадцать пять… доктор сказал, что тебе сразу станет легче… — и для аргументации принялась капать в стакан ещё.
В ответ я невразумительно простонал (просто не знал, что отвечать, да и опасался заржать).
— Товарищ Бубнов⁈ Что здесь происходит? — вместо приветствия, взвизгнул вошедший, приземистый толстяк, лысоватый, с мясистыми ушами и тройным подбородком. Он был в сером мешковатом костюме, мятой рубашке и при галстуке. К своему необъятному животу он бережно прижимал видавший виды кожаный портфель.