— Иди, — проворчал Большаков, искоса наблюдая, как Завадский моментально вцепился в папку, жадно схватил её и прижал к груди.
Я развернулся и молча вышел из кабинета, молча прошел мимо перепуганной Изольды Мстиславовны, вышел в коридор и спустился по лестнице.
Москва спала, ночные окна в домах темнели. Лишь кое-где советские граждане не спали, может, работа срочная какая, а, может, бессонница.
Я шел по улицам, тёплый весенний ветерок обдувал моё разгорячённое лицо. На чернильном небе сияли крупные, словно каштаны, звёзды. В другой раз я бы обязательно остановился и полюбовался на них. Но не сейчас.
Я вошел в свой двор, вошел в подъезд, поднялся по лестнице и открыл дверь в коммуналку.
Здесь было сонно и тихо.
Соседи, наконец, угомонились и давно уже сладко спали в своих кроватях.
Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Дусю, я открыл дверь и на цыпочках начал входить.
Начал входить и замер. Потому что, во-первых, в комнате горел свет, а, во-вторых, Дуся сидела за столом, на котором была высыпана гора гречки и перебирала её.
— Не спишь? — спросил я.
— Тебя жду. Что, Муля, опять они тебя облапошить пытались, да? — вглядываясь мне в лицо, с тревогой спросила Дуся.
— Как обычно, — кивнул я.
— Но ты им задал? — кивнула она на мой разодранный пиджак и продолжила мерно и неторопливо перебирать крупу.
— Конечно, задал, — сказал я и снял, наконец, этот ненавистный пиджак и картонную рубашку.
— Что на этот раз? — опять задала вопрос Дуся.
— Большаков доложил всё Сталину удачно и хорошо. Тот даже хвалил, — сказал я механическим голосом, — но потом влез Завадский. И теперь главным режиссёром будет он, а Йоже Гале останется на подхвате. Фаины Георгиевны, Рины Васильевны и Миши там не будет. Главная роль будет у Веры Марецкой…
— Он забрал у тебя сценарий? — всё-таки оторвала взгляд от крупы Дуся и, увидев, что я согласно кивнул, не выдержала и расхохоталась, — я представляю, какое у него будет лицо, когда он этот сценарий увидит!
Я тоже рассмеялся.
— Думаешь, всё получится? — лукаво спросила она и сыпанула горсть очищенной гречки в таз.
Я пожал плечами, потянулся и зевнул:
— Сложно прогнозировать, Дуся. Сейчас всё прошло так, как мы и думали. Завадский уже подсуетился. Думаю, скоро подтянется рыбка помельче, но позубастей, типа Глориозова и Капралова-Башинского. И это ещё остальная стая не знает, что этот проект Большаков увёл у Александрова.
— И что ты будешь делать дальше? — спросила она.
— Нужно срочно сообщить Свинцову, что сценарий у меня забрал Завадский. И что он подбил Большакова идти с докладом к Сталину, потому что хотел забрать себе этот проект, — объяснил я, — вот завтра прямо с утра схожу к нему в Институт философии, извинюсь. Я ведь человек маленький. Молодой. Неопытный. Мне сказали отдать — я отдал. А пока они будут между собой воевать и грызться, я начну потихоньку сужать круги вокруг Александрова. Как раз он будет отвлекаться на них, а тут и я! И Вера с Валей мне помогут. Кстати, после Свинцова, нужно будет ещё зайти в театр и наябедничать и Глориозову на Завадского. Пусть тоже присоединяется к грызне. Ты тоже не забудь завтра пожаловаться Белле. Если появится Фаина Георгиевна — то и ей обязательно. И что роли у неё теперь не будет. Ни у неё, ни у Рины.
— Я завтра на рынок иду, там Глашу её встречу, — задумчиво сказала Дуся, — ей и пожалуюсь. А она передаст всё Фаине Георгиевне.
— Ещё лучше! — оценил коварство Дуси я и добавил, — А вот потом, когда Завадский откажется от проекта, мы его возьмём и прекрасно реализуем.
— Ты точно уверен, что Завадский откажется? — недоверчиво спросила Дуся.
— Конечно откажется, — улыбнулся я. — Он не потянет его. А менять сценарий он не сможет. Потому что его утвердил Сталин. А когда проект повиснет на волоске, я его заберу, и мы с Йоже Гале снимем прекрасный фильм!
— Ну, тогда помоги мне перебрать ещё вот эту кучку, и надо идти спать, — подытожила Дуся.
Наутро меня уже ждала Валентина. Мы с нею сговорились идти в Институт философии. Я пойду к Свинцову, а она заглянет в отдел аспирантуры и выяснит всё о лекциях.
То, что Валентину знают, как мою «невесту», я не беспокоился. Народу в Институте много, молодёжи — особенно. Кроме того, я подсказал Валентине, как одеться и сейчас она была на себя мало похожа: модная стрижка-каре, брючный синий костюм (длина жилета была строго по колено, так что вид он имел довольно пуританский, чтобы не смущать граждан, но при этом выглядела очень стильно и модно) и кремовая блузка — и вот передо мной совершенно новый человек.
Хотя косметикой пользоваться она всё-таки не умеет.
— Ну как? — спросила Валентина меня, лукаво блестя глазами.
— Всё хорошо, но только зачем ты так накрасила глаза?
— Чтобы выразительные были, — растерялась Валентина и тихо спросила, — тебе не нравится?
— Ты одела синий костюм. Вот зачем ты накрасила глаза зелёным и оранжевым?
— Это тени…
— Я понимаю, что тени, — вздохнул я, — но ты же идёшь в институт, а не в ресторан. Сейчас день, а не вечер. Не годится. Пойди умойся и накрасишься заново.
— Ты зануда, Муля! — вспыхнула Валентина и послушно пошла умываться в ванную.
— Дуся, дай ей чистое полотенце, — попросил я, допивая кофе.
— Зачем девушку обижаешь? — укоризненно покачала головой Дуся.
— У неё красивые глаза, — ответил я, — и не надо переключать внимание на тени. Нужно, чтобы природная красота глаз была подчёркнута, а не светофор нарисован на лице.
Валентина как раз вошла в комнату, умытая и надутая. Однако при моих словах, она просияла:
— Муля, ты правда считаешь, что у меня красивые глаза?
— Давай быстрее! — вздохнул я, — опоздаем же!
Когда, наконец, мы покинули коммуналку и вышли на улицу, Валентина спросила:
— Муля, а ты не боишься?
— Кого? — не понял я.
— Что у нас не получится…
— У нас всё получится, — успокоил я девушку, — мы с тобой — прекрасная команда. И у нас есть чёткий план. Поэтому, чтобы у нас не получилось, нужно очень сильно постараться.
Валентина хихикнула и спросила:
— Муля, ты обещал, что поможешь мне измениться полностью. Чтобы я смогла достигнуть высоких результатов в жизни.
— Обещал, — не стал отнекиваться я.
— Ну так расскажи, пока мы идём, — предложила девушка.
— Хорошо, — вздохнул я и спросил, — вот скажи, Валентина, что для тебя успех?
— Успех? — удивилась она и чуть не сбилась с шага, — это когда моя работа нужна людям. Когда я приношу пользу советскому обществу и нашей стране.
— А для тебя лично?
Она задумалась и некоторое время мы шли молча. Наконец, она тихо сказала:
— Признание. Слава. Уважение. Хорошая зарплата. Ну, такая, чтобы я могла купить себе красивые вещи.
— Всё правильно, — кивнул я, — на первый взгляд, всё, что ты перечислила и для себя лично, и для людей — логично и правильно. Но вся загвоздка в том, что ты сейчас говоришь об успехе как о способе выжить, а не как о способе жить.
— А как надо? — удивилась она.
— Понимаешь. Валентина, успех — это не конечная точка, не финиш. Это маршрут. Путь. Он не в одной точке. Он в балансе, в полноте, в целостности… И мы с тобой должны определить твой маршрут и определить, как ты туда пойдёшь. Понимаешь?
— Это всё так сложно, — вздохнула Валентина, — но главное, я не хочу быть бухгалтером. А ещё я не хочу жить так, как живёт моя мама.
— Что именно тебе не нравится? Загородный дом и цветы в саду?
— Нет, на сад мне плевать. Мне не нравится, что она занята только нами с Лариской, чтобы у папы рубашки были выглажены, и чтобы на ужин была полезная еда. А я хочу…
Она задумалась и покрутила рукой, не в силах сформулировать.
— Вот мы с тобой и должны определить, чего ты хочешь, — ответил я. — Потому что сейчас ты даже сформулировать это не можешь.
Она хотела что-то ответить, но тут я, наконец, увидел знакомое бело-жёлтое здание с массивными колоннами.
— Вот мы и пришли, — сказал я и Валентина умолкла.
Мы дошли до Института философии.
Глава 15
На пороге Института философии мы с Валентиной расстались: я повернул направо, к Свинцову, а она поднялась наверх, в отдел аспирантуры.
Я проводил её задумчивым взглядом — хоть бы всё получилось. Обычно я свои планы выстраиваю так, что они почти со стопроцентной гарантией реализовываются. Но когда приходится подключать посторонних людей, причём людей, к которым у меня нет абсолютного доверия в плане их успешности, то может произойти всё, что угодно. Однако выбирать не приходится. Так что пока буду довольствоваться тем, что есть. И так хорошо, что она захотела мне помогать.
Я остановился перед дверью, на которой висела скромная табличка:
СЕКТОР АНАЛИЗА РАЗВИТИЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ СИСТЕМ
И ниже, буквы помельче:
Свинцов Р. Д.,
доцент, кандидат философских наук, заведующий.
Вот и чудесно. Мне сюда.
Я обозначил своё присутствие стуком и сразу же толкнул дверь:
— Можно?
Свинцов сидел за столом и что-то писал. Весь его кабинет был заставлен застеклёнными шкафами с книгами. Шкафов было так много, что место оставалось только для стола и пары стульев. С огромного портрета над столом задумчиво и величественно взирал на вот это вот всё сам Иосиф Виссарионович Сталин.
— Иммануил Модестович! — узнал меня и моментально взвился Свинцов, — что вы наделали!
— А что я наделал? — спросил я, заходя в кабинет.
— Вы мне что обещали? Что⁈ — срываясь на визг, закричал Свинцов. — Как мы договаривались с вами⁈
— Что я принесу сценарий вам сюда, — покладисто ответил я, печально вздохнул и уселся на свободный стул.
— Так почему вы не принесли⁈ Почему Большаков попёрся с моим докладом к Сталину⁈ Вы не представляете, как рассердился Георгий Фёдорович! Здесь же ужас что было!