Она раздосадовано покачала головой:
— Я, как обычно, в три часа пятнадцать минут сделала ему чай, как он любит, с лимоном. Заношу, а он как рявкнет на меня. Ты представляешь, Муля⁈ На меня! А потом схватил фотографии и уехал. Я его и не дождалась — ушла домой в одиннадцать часов вечера, а он так и не вернулся. А сегодня с утра только зашёл, схватил папку и сразу уехал. Даже не спросил меня, как там мои цветочки!
Она печально вздохнула и покачала головой с аккуратным седым пучком.
— А Козляткин?
— Сразу к себе ушёл, — фыркнула Изольда Мстиславовна и плотнее закуталась в кружевную шаль. — И носа из кабинета не высовывает. А теперь слухи ходят. Говорят, что там Александрова арестовали. Целая комиссия создана.
Она сердито нахмурилась и язвительно добавила:
— Я, конечно, давно говорила, что этот Александров плохо закончит, но не бордель же!
— Ну это да, — поддакнул я и спросил. — А про меня Иван Григорьевич ничего не говорил?
Изольда Мстиславовна невнимательно покачала головой и опять переключилась на причитания. Мы ещё немного поболтали, и я ушёл.
И пошёл я сразу в кабинет к Козляткину. Его секретарь скривился, но не пускать меня больше не посмел.
Козляткин сидел у себя в кабинете и что-то радостно насвистывал. Часть папок были уже связаны в стопки и громоздились на столике для посетителей, и на полу.
— Муля? — при виде меня лицо его вытянулось.
— Здравствуйте, Сидор Петрович, — сказал я нейтральным голосом, — переезжаете?
— Да я… — смутился тот, но потом сразу наехал на меня, — так, а ты почему квартальный отчет так поздно не сдал?
— Отчёт Мария Степановна делала, — ответил я и добавил, — вы разве забыли, что я на больничном?
— А здесь ты что делаешь? — нахмурился Козляткин. — Иди домой и лечись.
— Да вот зашел фотоаппарат отца забрать, — сказал я, — вернуть ему надо. Он же работает с ним. Да и заодно хотел новости узнать.
— Аааа… — протянул Козляткин с едва заметным облегчением. Он вытащил фотоаппарат и отдал мне, — забирай, конечно же.
— А что с фотографиями? — продолжал изображать блаженное неведенье я
— Я отдал Ивану Григорьевичу, — с важным видом кивнул Козляткин.
— Замечательно, — сказал я, — А он что?
— Иди домой Муля, — отеческим голосом сказал Козляткин, — ты что-то бледно выглядишь. Ещё упадёшь тут. Зачем нам ЧП на производстве? Ты когда выходишь на работу?
— В четверг, — сказал я.
— Ну вот выйдешь на работу, тогда и поговорим. А сейчас я очень тороплюсь, Муля. Так что иди домой.
И Козляткин, который только что сидел и насвистывал, и никуда не торопился, внезапно стал крайне занятым человеком. Он торопливо вскочил из-за стола, распахнул передо мной дверь и сам тоже практически выбежал из кабинета и быстро пошёл по направлению к кабинету Большакова.
Можно было остаться в коридоре, он бы сейчас сразу вернулся, и продолжить разговор. Только я в очередной убедился, что пословица «не делай добра — не получишь зла» на все сто процентов права. Народ не проведёшь, народ знает. И так было во все времени: и в том, моём мире, и здесь.
Конечно, было неприятно, что человек ловко воспользовался результатами моего труда и выдал Большакову за своё. Но я не стал сейчас раздувать скандал. Пока не стал. Козляткин оказался конформистом и приспособленцем. В принципе всем известно, что карьеру добрые и порядочные люди практически никогда не делают. Поэтому и не удивительно, что он взлетел. Меня взбесило, что взлететь он попытался на моей шее.
И что лично я из этого не получил ничего.
Но это ведь только начало. Козляткин тут сильно просчитался. Он решил, что можно присвоить чужие результаты и получить за них плюшки. Это у него получилось. На данный момент. А вот о том, что будет дальше, он даже и не подумал. Победа — это хорошо, это почётно. Но победу ещё надо уметь удержать. И вот как Козляткин собирается действовать дальше — я не представляю. Ведь лично я ему больше помогать не буду.
Так-то, при зрелом размышлении, всё получилось, как для меня, даже и хорошо. Если какой-то Леонид, или Лариса, или Мария Степановна, — все они знают, что это Козляткин принёс Большакову компрометирующие фотографии, значит, рано или поздно об этом узнают и все остальные. И я на сто процентов уверен, что у Александрова остались сторонники и покровители. И что они сейчас немножко переждут бурю, а потом начнут искать того, кто копал под Агитпропа. И очень даже удачно, что этом «кто-то» окажусь не я, а Козляткин.
А там и посмотрим.
Я усмехнулся.
Да, был минус в том, что Козляткин получил квартиру (хотя это ещё всё проверить надо). Но я свою квартиру выгрызу в любом случае.
Теперь у меня остался главный вопрос — как отобрать мой советско-югославский проект у Завадского?
Если бы это происходило в моём бывшем мире, я бы просто позвонил или написал Йоже Гале и он бы отказался работать с Завадским. А здесь переписку контролировали и за это можно было хорошо влипнуть. Поэтому данный вариант отпадал.
Ну да ладно, поживём — увидим.
И я вернулся в коммуналку.
Из кухни тянуло жаренной рыбй и слышался какой-то шум. Там явно ругались или спорили.
Я заглянул и увидел там наших «новых» соседей — Августу Степановну и синеглазую Нину.
Глава 24
А потом я с огромным изумлением наблюдал, как на моё «здравствуйте, соседки» Августа Степановна и синеглазая Нина молча выскочили из кухни.
Чудеса прямо, а не добрососедские отношения.
Я посмотрел на сиротливо брошенную на столе кастрюлю, где томно пыхтело тесто, на сковородку на плите, откуда едко пахла жаренная рыба, и задумчиво подошёл покурить к открытой форточке. Странные соседи вызывали всё больше и больше любопытства и вопросов. И их непонятное поведение, и их необщительность и вот такое вот непонятное бегство, которое, по сути, граничило с хамством.
Я затянулся и покачал головой.
Мда…
— Муля, тут к тебе пришли, — на кухню заглянула Дуся. Вид у неё при этом был очень даже удивлённый и даже растерянный, что ли. Ну, или мне так показалось.
Ну, ладно, мне уже и самому стало интересно, кто это смог вывести нашу непробиваемую Дусю из равновесия.
Я затушил недокуренную сигарету, отодвинул от огня плюющуюся маслом и сердито скворчащую сковородку, чтобы окончательно не подгорело, и отправился выяснять (за моей спиной скрипнула дверь и из бывшей комнаты Ложкиной новая соседка юркнула обратно на кухню. Очевидно спасать рыбу).
Каково же было моё удивление, когда я обнаружил в комнате женщину.
Немолодая, на вид лет под тридцать. Лицо простецкое, руки грубые, как грабли, судя по всему она была из династии явно крестьянского происхождения. Да и одежда на ней была под стать: кичливое платье ярко-зелёной расцветки в крупный алый цветочек, на шее синие стеклянные бусы в три ряда и пёстрая кофточка цвета бедра испуганной нимфы (или как там оно раньше называлось?).
— Вы ко мне? — вежливо спросил я: эту женщину я видел впервые.
— Иммануил Модестович, — всплеснула руками она, моментально подхватилась со стула и потребовала, — сделайте же хоть что-нибудь!
— В каком смысле? — не понял я.
— Она же гордая! Гордая! Интеллигентка! — сердито вскричала женщина, потрясая кулаком чуть ли не перед Дусиным носом. — Понимаете⁈ А я ей говорю! Негоже, что вы за две недели не платите! А она говорит, что денег нетути! А я ей говорю…
— Подождите! — схватился за голову я, — не тараторьте. Кто говорит? Вы о ком сейчас? И вообще — а вы сами кто?
— Как это кто? — удивилась женщина и посмотрела на меня, как на дурачка.
— Да, кто? Я не знаю вас, — повторил я строгим голосом.
Женщина настолько впечатлялась моими словами, что изумлённо покачала головой и растерянно посмотрела в сторону Дуси, видимо в поисках поддержки. Поддержки она там не нашла, поэтому ответила:
— Я же Нюра!
Мне это имя совершенно ни о чём не говорило — Нюру я видел впервые в жизни.
— А я — Муля, — ехидно сказал я и добавил, — и что дальше? Кто вы?
— Ну, я это… — женщина окончательно потеряла нить разговора и умолкла, с осуждением посмотрев на меня.
— Так, Нюра, — вздохнул я, уже понимая, что придётся информацию выдавливать из неё по капле. — От меня вы что хотите?
— Ну, дык я же и говорю! — возмущённо опять затараторила она, — не платит! Две недели! Денег, говорит, нетути! И мясник приходил уже! Два раза! И за творог тоже надо! Я творог же на рынке завсегда беру, чтобы жирный! С укропом шибко хорошо получается. А нынче и денег-то нетути! А я ей и говорю…
— Это я уже слышал, — резко оборвал многословный бабий трёп я, — кто говорит?
— Дык хозяйка моя! — выпалила Нюра и продолжила возмущаться. — А творог давеча…
— А хозяйка у вас кто? — мне уже эта бестолковость начала надоедать.
— Как это кто⁈ — изумлённо посмотрела на меня Нюра, словно я обязан был знать её хозяйку и всю её трудовую биографию.
— Да. Кто? — раздражённо прищурился я.
— Дык Фаина Георгиевна же! — даже растерялась она, — я же и говорю…
Мы с Дусей переглянулись. Дусино лицо вытянулось. Моё, видимо, тоже.
— Что с Фаиной Георгиевной? — спросил я, и, видимо, голос мой прозвучал слишком резко, потому что от нагловатой бравады Нюры ничего не осталось, она даже голову в плечи втянула.
— Ну… это…
— Денег, говорит, нету у них, — сообразила домовитая Дуся, — и долги. А я-то думаю, чего это не приходит она. Давно уже её не видела. А оно вон чего…
Дуся тяжко вздохнула, а мне стало стыдно. Я так заигрался во все эти шпионские игры, так старался вывести врагов советско-югославского проекта на чистую воду, что совсем забыл о Фаине Георгиевне. Да и про Мишу Пуговкина забыл. И Жасминову вон обещал когда ещё с работой помочь, а не помог. А он тактично молчит, не напоминает…
Уши мои запылали.
— А почему это ты вдруг её домработница? — с подозрением посмотрела на неё Дуся, — у неё же Маруся была. Где Маруся?