— У деда две дочери, — пожал плечами я, — насколько я знаю, тётя Лиза замуж не вышла…
— Вышла! — выпалила Мулина мать и покраснела. Она торопливо хлопнула стакан залпом и аж задохнулась от ядрёного лекарства.
— Даже если и вышла, то детей у неё нет, — ответил я.
— Всё так, — согласилась Надежда Петровна, пытаясь отдышаться. Дуся протянула ей чашку с чаем — запить.
— А моя мама сейчас Адиякова, — сказал я.
Надежда Петровна опять покраснела и с вызовом посмотрела на Модеста Фёдоровича. Тот ничего не сказал. Молча сидел, опустив голову и барабанил пальцами по столешнице.
— То есть род Шушиных прервался, — развёл руками я, — а Пётр Яковлевич слишком многое сделал для страны и мира, чтобы вот так просто взять и предать такую славную фамилию забвению.
Здесь никто из присутствующих не смог возразить ничего. Мулиного деда боялись и уважали даже после его смерти.
— В семействе Бубновых скоро пополнение, так что фамилия не прервётся, — продолжил я, но Модест Фёдорович перебил с возмущением:
— У нас будет девочка!
— Это стопроцентно? — прищурился я.
Модест Фёдорович растерянно пожал плечами, а Надежда Петровна пренебрежительно закатила глаза.
— И даже если девочка, то никто ей не мешает оставить потом девичью фамилию, — вернулся к теме разговора я, — это — раз. Во-вторых, у вас первая будет девочка. Я не думаю, что через пару лет Маша не захочет ещё ребёнка. Ну, и ты тоже…
Модест Фёдорович задумчиво кивнул, выражая согласие, а Надежда Петровна язвительно фыркнула.
— Тогда бери фамилию Адияков, — опять влез Павел Григорьевич. — У нас с твоей мамой пополнения не предвидится. И ты у меня один единственный сын.
— А вот этого я вообще не понимаю, — хмыкнул я, — вы с мамой вполне ещё можете успеть подарить мне братика или сестричку. Но лучше братика. Сестричка у меня скоро будет.
— Мне сорок пять лет! — возмущённо вскинулась Надежда Петровна, — какой там уже братик!
— Да, — поддакнул Адияков, но как-то неуверенно.
— И что из того? — поморщился я, — это же не первый ребёнок у тебя. А второго можно и поздно родить. Так-то ты на сорок пять лет и не выглядишь. Максимум — на тридцать шесть.
Надежда Петровна польщённо зарделась, а Дуся ляпнула:
— В соседнем доме Левонтиха вон пятого родила. Так ей сорок четыре.
— Но не сорок пять! А если рожать, то мне все сорок шесть будет. И даже сорок семь! Куда это годится! Чтобы люди смеялись⁈
— А Левонтиха опять на сносях ходит, как раз в сорок пять родит опять, — невозмутимо заметила Дуся.
Адияков задумался, да так глубоко, что совсем не обращал внимания на возмущённые взгляды, которые бросала на него Надежда Петровна. Модест Фёдорович тоже пребывал в задумчивости.
А Дуся подытожила:
— Молодец, Муля! Дед бы тобой гордился!
На работу я пришёл, как и обещал, на полчаса раньше. Точнее на двадцать восемь минут раньше (вчера пришлось ещё долго сидеть и успокаивать взбудораженных родственников, но ничего, всё в результате утряслось).
— Муля! Ты опаздываешь! Мы тут ждём, ждём! — возмущённо воскликнула Надя при виде меня.
Они вместе с другими девушками уже собрались в Красном уголке. К моему удивлению, народу было много. Набили полный зальчик, да так, что стояли. Как шпроты в банке.
— Всего на две минуты, — примирительно поднял руки я, — приношу извинения. Не мог второй носок с утра найти, представляете? Сами понимаете — холостяк. Жены нету, проконтролировать некому…
Ответом мне была звенящая тишина.
И тут я понял, какую ужасную стратегическую ошибку я только что совершил.
Все присутствующие девушки посмотрели на меня какими-то странными, оценивающими взглядами. Так смотрели, наверное, работорговцы, выбирая невольников на рынке, или светские львицы на шопинге в брендовых бутиках.
— Давайте перейдём к теме нашего сегодняшнего собрания, — попытался перевести стрелки я, и торопливо начал занятие.
Однако слушали меня сегодня невнимательно — все девушки явно витали в облаках. И даже когда я резко прервал сам себя на самом интересном месте, оставив мощный клиффхэнгер, и мотивируя тем, что новая начальница велела приходить на рабочее место на пятнадцать минут раньше — эта новость не вызвала того возмущения, на которое я рассчитывал.
Девчата были тихие, задумчивые.
— На сегодня всё! Всем спасибо и до завтра! — сказал я, и только после этого все оживились.
Я вышел из духоты Красного уголка в коридор и выдохнул — после спёртого воздуха здесь было прямо даже хорошо. Вот только как же я мог так проколоться⁈ Вроде бы тёртый калач и тут на тебе!
Я вздохнул и успокоил себя, что, мол, и на старуху бывает проруха, а все эти события последних дней немного выбили меня из колеи. Вот и ляпнул. Косяк.
Но чем дальше я шёл по коридору, тем яснее становилась мысль: что-то здесь не так. У меня появилось подозрение, что личность Мули, того, бывшего тюфяка Мули, всё-таки бесследно не исчезла и уже незаметно частично повлияла на меня. Потому что я стал за собой замечать много подобных косяков за последнее время. Они были мелкими, пока ещё не слишком заметными, но для меня из того мира это было крайне нехарактерно.
И с этим тоже предстояло что-то делать. Пока не стало слишком поздно и тюфяк Муля из двадцатого века полностью не вытеснил жёсткого коуча Иммануила из двадцать первого.
Я так задумался, что практически налетел на Изольду Мстиславовну. Она как раз выходила из женского туалета с полной лейкой для полива вазонов. При виде меня она сказала, даже не пряча ехидства:
— Всё-таки снова передумал заявление подавать? Просто угрожал увольнением, да? В очередной раз, Муля?
— Почему передумал? — покачал головой я, — я вчера ещё в кадры подал. Вам разве с остальными документами не передавали?
— К десяти документы всегда приносят, — нахмурилась она, но потом ещё более едко добавила, — и, видимо, именно поэтому ты в очередной раз прогулял рабочий день?
— Именно так, — не стал оспаривать очевидное я и аккуратно отобрал у неё из рук лейку.
— А ты соображаешь, что после такого демарша тебя ни на одну нормальную работу больше не возьмут? — в её голосе прозвучала еле различимая угроза. — Даже дворником в Москве не устроишься!
— А я не собираюсь в Москве оставаться, — ответил я. — Пойдёмте, провожу вас до кабинета, а то лейка тяжёлая.
— Да где бы ты не решил устроиться, Муля, первое, что твой новый начальник сделает — позвонит нам, — продолжила пилить меня она и сердито попыталась отобрать у меня лейку обратно, но безуспешно, — неужели ты сам этого не понимаешь, Муля? Ты больше нигде работу не найдёшь. А у нас тунеядцев не жалуют…
Она не договорила, оборвав себя на полуслове. Давая мне возможность додумать свою будущую судьбу самому.
Так как лейку я ей не отдал, пришлось ей идти по коридору в сторону приёмной Большакова, а я нёс ей лейку.
— Нет, Муля, нельзя так, — проворчала она, — сделаешь, значит так, загляни после обеда ко мне, если Иван Григорьевич будет в хорошем настроении, я тебе кивну. Пойдёшь к нему, извинишься и пообещаешь больше не дурить. Он хоть и строгий — но справедливый и отходчивый. А прогулы свои отработаешь в выходные. Я с кадрами договорюсь.
При всей своей свирепости и ворчливости, видно было, что Изольда Мстиславовна за меня переживает. От такой заботы на сердце аж потеплело:
— Спасибо вам, Изольда Мстиславовна, — тихо и проникновенно сказал я, — я очень ценю вашу заботу и хорошее ко мне отношение. И понимаю, что не заслуживаю этого.
— Вот именно! — едко ввернула вредная старушка, но голос предательски дрогнул, и я понял, что она капитально расчувствовалась.
— Буду скучать за вами, — вздохнул я и, войдя в кабинет, водрузил лейку на специальном столике, где стояли вазоны.
— А куда ты намылился? — с подозрением прищурилась Изольда Мстиславовна.
— В Якутию уеду, — ответил я.
— Да ты с ума сошёл! — всплеснула руками старушка и ну давай меня ругать.
Видя, что нотация грозит затянуться на добрый час, я пробормотал, что мне надо на рабочее место и торопливо ретировался. А, по правде говоря, сбежал.
До конца рабочего дня меня никто не трогал. Казалось бы, все обо мне позабыли. Чему я был очень рад. Даже Лариса и Мария Степановна не донимали меня своим любопытством. Наоборот, они, казалось, были рады, что я с ними не разговариваю.
Пользуясь моментом затишья, я занырнул в текучку и потерял счёт времени. Даже на обед не сходил. Как честный человек, я считал, что оставлять после своего увольнения недоделанные дела — неэтично. Поэтому пахал сегодня, как раб на галерах.
До конца рабочего дня оставалось примерно минут пятнадцать, я уже начал ловить себя на мысли, что думаю о том, что же сготовила Дуся на ужин (сказалось то, что я не обедал). Как вдруг дверь открылась и к нам заглянула Симочка, новая «девочка на побегушках», которая числилась где-то то ли в бухгалтерии, то ли в канцелярии, а на самом деле выполняла роль курьера и «сбегай-подай».
— Иммануил Модестович, — пискнула она. — Вас Иван Григорьевич вызывает. Срочно!
Мария Степановна и Лариса переглянулись между собой, но на меня даже не посмотрели, старательно уткнувшись в бумаги.
В полной тишине я встал, надел пиджак и вышел из кабинета.
Не успел я закрыть дверь, как услышал за спиной возбуждённый гомон коллег.
Когда я шёл к Большакову через приёмную, Изольда Мстиславовна свирепо взглянула на меня, но потом вдруг хитро подмигнула и хихикнула.
Хм…
Приободрённый и немало заинтригованный, я вошёл.
Большаков ходил по кабинету из угла в угол. При виде меня, он остановился, как вкопанный.
— Муля! — сказал он абсолютно недоброжелательным голосом, — это что за финтифлюшки у тебя⁈ Ты советский человек или нет⁈
Я кивнул, мол, да, советский.
— Тогда зачем ты цену себе набиваешь⁈ Одно же дело ведь делаем!
Я промолчал.
— Проект на грани провала! А кто за него отвечать будет⁈