О чём я Оле так честно и сказал. Она обиделась, но отстала.
День, начавшийся так неудачно, всё никак не заканчивался. Сегодня, очевидно ретроградный Меркурий окончательно взбесился и сиганул в созвездие Рыб, потому что ничем другим все эти бабские происки это я объяснить не могу.
В общем, не успела Оля уйти. Не успел я дойти до мужского туалета, как в коридоре мне навстречу попалась ещё одна Оля. Точнее Лёля Иванова, бывшая подружка Мули. Только не моя, а того, лопуха Мули.
И смотрела эта Оля на меня не так приветливо, как до этого смотрела Оля-кареглазка.
— Иммануил Модестович, — подчёркнуто ехидно сказала она, причём сарказм в её голосе был густой, как патока, — так что там с деньгами по госконтракту?
— Не знаю, — пожал плечами я и тут же перешёл в нападение, — Ольга, я вот не пойму твоего поведения.
— В смысле?
— Ты постоянно меня преследуешь. А вот чего ты хочешь — мне не понятно. Когда я был в тебя влюблён, ты меня постоянно отталкивала. Как только я стал к тебе равнодушен — ты постоянно за мной бегаешь. Тебе не стыдно? Ты за всеми мужиками так бегаешь, или только за мной? И почему? Узнала, что у меня дед академик, семья зажиточная и мне дали квартиру? Решила удачно пристроиться? В чём дело, Иванова?
Я специально нагнетал и нагнетал, а глаза Ольги сделались по пять копеек, губы задрожали. Так с ней, видимо, не разговаривал ещё никто. Я понимал, что перегибаю, но ведь иначе она не отстанет. А мне нужно было перевести её мысли от этого чёртового госконтракта на её личные девичьи обиды.
— Да ты! Как ты смеешь! — звонкая оплеуха опалила мою щеку и Лёля Иванова гордо удалилась.
Фух, кажись, пока пронесло.
Надо-таки что-то с этими деньгами выяснять. А то так меня и в Югославию не отпустят. С неё станется какую-то внезапную западлянку сделать.
Я вернулся в кабинет с решением работать, невзирая ни на что.
Угу, размечтался!
В кабинет вернулась Мария Степановна и, еле сдерживая ехидную улыбку, сообщила, что меня вызывает Татьяна Захаровна.
Со вздохом я отложил девственно-чистый лист бумаги. Где так и не написал примерный план мероприятий, и отправился к «любимой» начальницу.
Та встретила меня на удивление мирно, у неё был очень счастливый вид:
— Иммануил Модестович, — мило улыбнулась она и пригласила, — вы присаживайтесь поближе к столу. Разговор у нас будет обстоятельным.
Ну ладно, я сел поближе, раз просит.
— Ознакомьтесь, пожалуйста, — и она радостно пододвинула ко мне листочек.
Я вчитался и хмыкнул — месть обиженной женщины — страшная штука. Правда, с поправкой, если эта женщина умная. В общем, это был внутренний приказ. Который гласил, что отныне я должен ежедневно обходить с инспекцией все театры. Точнее не все за один день, а по графику. И в конце каждой недели я должен сдавать отчёт о деятельности этих театров.
— Всё, как вы и хотели, Иммануил Модестович, — словно красно солнышко засияла Татьяна Захаровна, — вот приказ. Чтобы потом не было разговоров. Выполняйте.
Я ещё раз просмотрел текст. Ну это же просто супер! Эта дура думает, что нагрузила меня лишней работой. Но на самом деле я теперь — птица вольная. Ведь у меня есть чудо-приказ. И согласно ему, я могу в любой момент встать и уйти «проверять театры». А отчёт составить — это ерунда.
Я придал своему лицу печальное и удручённое выражение и спросил тихим горестным голосом:
— А можно такие приказы по количеству театров отпечатать? Чтобы я им всем тоже оставил? Иначе они меня просто пускать не будут, сами же понимаете… — и я для аргументации тяжко вздохнул.
— А в театры уже приказ ушел, — лучезарно заулыбалась Татьяна Захаровна, — извольте выполнять, Бубнов.
И я изволил.
Точнее пошел домой, раз есть такая возможность и пока Козляткин не раздуплился и не отменил. Не воспользоваться таким подарком — надо быть совсем дураком.
Я шел домой и улыбался. Весь день гадские бабы мотали мне нервы, а теперь Фортуна, тоже баба, кстати, преподнесла мне такой вот подарок за все мои страдания.
Так что буду я сейчас отдыхать. Давно хотел завалиться на кровать и почитать книгу. И чтобы никто меня вообще не трогал.
Дома, к моему счастью, Дуси не было, и никто с разговорами не лез. Я переоделся, взял графин для воды и вышел на кухню. Открутил кран, поставил графин набираться.
И обалдел от удивления: на кухню гордой походкой вошёл довольный-предовольный Букет. И был он сейчас в зелёную и синюю полоску…
Глава 15
— Мясо на шашлык я мариную только сам, — усмехнулся в седые вислые усы Вениамин Львович, отец Ивана Вениаминовича и, соответственно, дед Танечки.
Мы сидели в густо увитой диким виноградом беседке и ели шашлык. Под коньячок, конечно же. Мы — это отец и сын Котиковы, и я.
— Правильный маринад — основа всего, — сделал заявление Котиков-старший и поднял рюмку, — поэтому предлагаю выпить тост за то, чтобы всё в этой жизни было правильно!
Мы с готовностью чокнулись, выпили и принялись закусывать. Я подцепил вилкой истекающий розовым соком кусочек шашлыка, Иван Вениаминович больше налегал на запечённые на гриле бараньи рёбрышки, а вот Котиков-старший взял виноградину и закинул её в рот:
— Я обычно коньяк виноградом закусываю, — пояснил он, и от удовольствия аж зажмурился, как большой довольный кот, — за что периодически подвергаюсь остракизму. Мол, не аристократично это. А мне так вкусно.
— Папа… — сделал умоляющие глаза Иван Вениаминович.
— Что, Ваня? — скривился Котиков-старший, — Так оно и есть! Муля, ты не смотри на моего великовозрастного сынка. Набрался там буржуйских привычек! А вот я — человек простой, как говорится, «от сохи», аристократично выпендриваться не приучен. Пью коньяк как простой спирт — стакана́ми и залпом. Но иногда душа просит прекрасного…
Я улыбнулся: Котиков-старшего зовут Вениамин Львович, а его отца, соответственно — Лев Котиков. Родители Льва явно хотели дать сыну суровое имя, чтобы уравновесить с мягкой мимимишной фамилией. А в результате получилось смешно. Но при всём при этом оба Котиковы вызывали у меня большую симпатию. Особенно дед. Харизматичный, импозантный, для своего возраста очень крепкий, он был генералом на пенсии. Эдакий живчик, который не мог ни минуты спокойно посидеть на месте. Кроме того, при этом он был весь такой основательный, домовитый — настоящий патриарх большого семейства, хоть и вдовец. Насколько я понял, семейство Котиковых было довольно большим, кроме Котикова-сына с супругой и дочерью Танечкой, были ещё две дочери, у которых были вторые половинки и дети. А у одной — так даже и внуки.
Посиделки на даче с шашлыками удались на славу. Да и погода была словно по заказу — тепло, но не жарко.
Особо я радовался, что удалось проконсультироваться у Котикова по поводу выезда за границу и договориться об организации встречи Фаины Георгиевны с сестрой.
Сейчас разговор зашёл о воспитании.
— Моя Танюшка на скрипке играет, — горячился Иван Вениаминович, — Ангелина хотела её на фортепиано отдать. А я говорю, какое фортепиано⁈ Как мы будем его по командировкам таскать? И переубедил! Зато как она на скрипке играет! Муля, ты должен послушать…
— Лишь бы на нервах не играла, — добродушно хохотнул Вениамин Львович и спросил, — а ты на чём играешь, Муля?
— У отца где-то был шаманский бубен, — улыбнулся я.
— И правильно! — уловив мой намёк, поддержал меня дед, — мужик должен семью обеспечивать. А на скрипочке пусть супруга играет, пока детей не завели…
И он заржал, как конь, вполне довольный своей немудрённой шуткой.
— А вот скажите, что мне делать? У нас в коммуналке появился ребёнок. Подросток. Соседи мне на перевоспитание подкинули, — вздохнул я и рассказал про Ярослава, — представляете, а теперь он сбежал. Я дал ему сопровождающего, провёл его на вокзал, посадил, как положено, на поезд, а он взял — и сбежал! Прямо из поезда как-то выскочил. И вернулся обратно ко мне.
— Вот же засранец! — восхищённо ответил Вениамин Львович.
— Ну вот представляете, прихожу домой — сперва даже не понял, в чём дело. Гляжу — а пёс соседкин, он его в прошлый раз марганцовкой в розовый цвет покрасил, а теперь смотрю — а он уже сине-зелёный весь! В полоску!
— Как тигра! — хохотнул Иван Вениаминович и азартно мокнул пучок зелёной кинзы в соль.
— Скорее, как сине-зелёная водоросль, — и себе рассмеялся Вениамин Львович, разливая коньяк по новой.
— Ага, повадился он эту собаку каждый день в другой цвет красить, — проворчал я, — и что характерно, этот пёс сам по себе скотина довольно-таки скверная и злая, а вот пацана ни разу не цапнул.
— Собаки детей любят, — заметил Вениамин Львович и аккуратно положил полупрозрачный лепесточек сала с мясной прожилкой на кусочек чёрного хлеба, а сверху аккуратно водрузил зубчик чеснока. Соорудив такую вот тарталетку, он отправил всю эту конструкцию в рот и аж зажмурился от удовольствия, — Муля, попробуй это сало. Мне его аж из Гомеля передают.
Я попробовал:
— Очень даже неплохо, — похвалил я, — но моя Дуся лучше делает.
— Это невозможно! — заявил Котиков-старший категорическим голосом и аж подпрыгнул от возмущения. — Всем известно, что нет ничего лучше настоящего гомельского сала!
— Полтавское сало тоже знатное, меня угощали, — компетентно влез в разговор Иван Вениаминович. — А вот в Чехословакии больше любят к пиву…
— Подождите! — с отчаянием перебил кулинарный разговор я, а то ведь сейчас зайдёт далеко, а мне совет нужен, — я не знаю, что мне с Ярославом делать дальше!
Иван Вениаминович задумчиво пожевал кусочек сала, покачал головой и глубокомысленно сказал:
— Хмммм… мда… дела!
— Ладно, — подытожил Вениамин Львович, — говори, Муля, адрес. Я завтра в Москве буду и, так и быть, заскочу к вам ближе к одиннадцати. Погляжу на этого чудо-молодца вашего. Может, что и присоветую конкретное.
Я воодушевлённо продиктовал адрес.
Эх, если бы я тогда знал, что всё потом вот так завертится….