Я шутливо раскланялся и даже шаркнул ножкой.
— Ты точно решил фамилию менять? — спросил он.
— Пока в процессе обдумывания, — пожал плечами я, — если товарищ Адияков будет настаивать на своей фамилии — то, конечно, поменяю на дедову. Но, надеюсь, он забудет.
— Я тоже на это надеюсь, — серьёзно сказал Модест Фёдорович.
— Более того, думаю, что когда у вас появится Соня, он окончательно успокоится, — усмехнулся я. — Но вот знаешь…
Договорить я не успел — на кухню, цокая когтями по полу, вальяжно выперся Букет. Сегодня он был необычного изумрудно-синего оттенка. Только хвост так и оставался оранжевым.
— Это что у вас такое? — обалдел Модест Фёдорович, рассматривая горделиво развалившегося прямо посреди кухни Букета.
— Знакомься, отец, это — Букет. Пёс Фаины Георгиевны, — официальным голосом представил вредную псину Мулиному отчиму я.
— Нет, я, конечно, знал, что артисты — специфический народ. Но не до такой же степени, — ошалело прокомментировал Модест Фёдорович.
— Это не Фаина Георгиевна, — заступился за Раневскую я и пояснил. — У нас здесь появилось юное дарование, будущий артист. Или художник. Я уже не знаю даже, что из него получится. Может быть даже скульптор. Зовут Ярослав.
— Это он так собаку выкрасил? — удивился Модест Фёдорович.
— Он, — усмехнулся я и позвал, — Ярослав, иди-ка сюда!
Через пару секунд на кухню заглянул хмурый Ярослав.
— Чего? — буркнул он, пряча руки за спиной.
— Что ты уже натворил? — строго спросил я, — покажи руки? Почему прячешь?
Ярослав ещё сильнее спрятал руки.
— Чем ты пса так выкрасил? — заинтересованно рассматривая окраску шерсти Букета, спросил Модест Фёдорович.
— Басму взял, — равнодушным голосом ответил Ярослав, затем посмотрел на меня и торопливо добавил, — У Беллы. Она разрешила.
— И в какой концентрации ты её разводил, что шерсть у него такая зелёная получилась? — спросил Мулин отчим.
— Я хотел, чтобы она более синяя была, а она вот так, — затараторил Ярослав, при этом он забыл спрятать руки, зажестикулировал, и они у него оказались выкрашены всеми цветами радуги, — взял две части басмы и остальное — кипяток.
— Надо было один к одному, — покачал головой Модест Фёдорович, — кроме того, у него шерсть, очевидно, седая была? Эта собака старая и у неё волосяной покров будет терять природный пигмент. Поэтому будет искажение окраски.
— Седым он давно был, но я перед этим его марганцовкой красил, — сделал заявление Ярослав. — Хотел, чтобы он фиолетовым стал, а от марганцовки он коричневый, так я сверху ещё и красителем попробовал.
— Где краситель взял?
— В магазине для фотолюбителей, — пожал плечами Ярослав и пожаловался Модесту Фёдоровичу, — вот красно-фиолетовый цвет никак не получается. Я уже всю голову сломал…
— Хм… можно, в принципе, попробовать взять фенилантраниловую кислоту, — задумчиво пробормотал Модест Фёдорович, — но перед этим шерсть нужно хорошенько подкислить. Иначе толку не будет.
— Уксусом можно, — предложил Ярослав.
— Думаю, уксус не годится, — не согласился Модест Фёдорович, — он в реакцию сразу вступит и цвет может стать светло-голубым. Нет, тут что-то на вроде слабо разведённой лимонной кислоты можно попробовать. Но я не уверен, как она на шерсти собаки себя поведёт, это надо смотреть на практике.
— А где её взять, эту фенилантраниловую кислоту? — глаза Ярослава полыхнули интересом, — в хозтоварах есть?
— Вряд ли, — усмехнулся Модест Фёдорович пояснил. — У меня в лаборатории есть. Но мы реактивы заказываем на специальном химическом заводе по изготовлению реактивов.
— Вот бы мне на этот завод попасть, — глаза Ярослава мечтательно затуманились.
Я смотрел на них и вдруг всё понял!
— Ярослав, — сказал я, — мне кажется, ты не художником будешь, а химиком!
— Но я не знаю химию, — смутился Ярослав и хрипло добавил. — Я же тебе говорил, какие у нас предметы в школе были…
— Отец, — я посмотрел на Модеста Фёдоровича, — и вот что с ним делать?
— Хм… — задумался тот и вдруг просиял, — а знаешь что! Приводи-ка ты его ко мне завтра в лабораторию. Адрес, я надеюсь, ты помнишь. Посмотрим, если он действительно такой энтузиаст, то ему нужно учиться.
— Он же сирота, живёт с Ложкиной и Печкиным в деревне, — пояснил я, — мне его на перевоспитание на пару дней подсунули…
— Прям-таки подсунули, — надулся Ярослав и обиженно отвернулся.
— И химии он не знает от слова совсем, — продолжил я, — как и математики, как и остальных предметов. И что делать — непонятно.
— Я тоже сирота и тоже из деревни, — вздохнул Модест Фёдорович, — и в школу я пошёл в девять лет. Потому что у меня не было сапог, а босиком в школу не пускали.
— Ого… — изумлённо посмотрел на него я, — не знал даже.
— Да что там говорить, — печально махнул рукой Модест Фёдорович, — Санька, брат старший, вырос и его сапоги мне по наследству достались. Я в них в школу и пошёл. А до этого я коров пас…
— И я коров пас! До того, как к бабе Варе и деду Петру попал, — влез Ярослав. — Но шерсть коров плохо красится. Дурные они потому что, бодаются…
— А потом к нам приехал кинооператор, в клуб, — словно сам себе продолжил воспоминания Модест Фёдорович, — и у него с плёнкой неприятность случилась. Порвалась она сильно, уже и не помню, почему. И я подобрал клей, чтобы не разъедало и держало крепко, И помог ему склеить — иначе бы кино не было бы, а люди же пришли, ждали. И он после этого сказал, что мне в город ехать надо, учиться.
Он мечтательно вздохнул, вспоминая детство:
— Хороший человек был, Савва Иванович, он меня не забыл — потом письмо прислал. И там был адрес школы-интерната. С углублённым изучением химии. И ещё два рубля положил. На дорогу. И я в тот же день взял и поехал.
Он опять вздохнул:
— Меня сперва брать не хотели — знаний не было вообще никаких. Я на тот момент полтора года только в школе отучился. Писать и читать еле-еле умел. Но я им письмо Саввы Ивановича показал. И меня взяли с условием. Если бы вы знали, как я учился! Ночей почти не спал: не понимал почти ничего — но зубрил, наизусть целыми параграфами заучивал. Решил — потом пойму. И ведь потом действительно всё понял. Зато через год я был лучшим учеником в классе. А ещё через год у меня только одни пятёрки были. А когда я в университет поступил — меня твой дед на практике сразу заметил. Предложил после окончания идти в аспирантуру к нему…
Он надолго задумался. Молча курил, глядя в окно. Когда окурок догорел и обжёг ему пальцы — Модест Фёдорович очнулся. Беззвучно чертыхнувшись, он затушил остатки сигареты, и сказал:
— Вот что, Ярослав, собирайся. Я сейчас с Мулей договорю, мы все чай попьём, и ты тоже, а потом пойдём ко мне. А завтра с тобой сходим в мой Институт, я тебе лабораторию покажу и как у нас всё устроено. А потом мы тебя в тот же интернат отдадим. Ты не думай, это не детдом какой-то, это очень хорошее специализированное учреждение для одарённых детей. Тебе понравится там учиться. Я уже вижу, что парнишка ты смышлёный, толк из тебя будет. Более того, что-то мне подсказывает, что ты пойдёшь в науку. Глаза у тебя горят. Муля вон не захотел, лодырь, так будем из тебя учёного-химика мастерить.
— С-спасибо! — тихо сказал Ярослав и быстро отвернулся, шмыгнув носом и утирая рукавом глаза.
А сине-зелёный Букет сердито и недовольно гавкнул.
Когда Модест Фёдорович и Ярослав ушли, я сидел за столом и читал книгу. На этот раз мне в библиотеке попался томик Жюля Верна «Дети капитана Гранта». За романами Дюма, Гюго, Конаном Дойлем, Жюль Верном охотились все читатели. В библиотеке даже была специальная такая тетрадка, куда всех желающих записывали в очередь на такие «ценные» с читательской точки зрения книги.
И вот моя очередь дошла. А вот на томик Майн Рида «Всадник без головы» я был записан под номером сто пятьдесят девять. То есть в лучшем случае, эта книга попадётся мне в руки через полгода.
Дуся как раз вышла вынести мусор, как в дверь постучались.
— Открыто! — сказал я со вздохом., понимая, что это опять кто-то из соседей пришёл поговорить по душам и это надолго. А я остановился на самом интересном месте.
В комнату заглянула Муза:
— Муля, здравствуй! — торопливо сказала она и нервно осмотрела комнату, — а где Дуся?
— Пошла выносить мусор, — ответил я. — Заходи, подожди её. Она скоро вернётся.
— Я к тебе, — сказала Муза и на её лице появилась какая-то смущённая улыбка.
— Садись, — предложил я, — чай будешь?
— Нет, Муля, спасибо, — покачала она головой, к столу не присела, но вытащила из кармана знакомый свёрток и положила его на стол, — это твои деньги.
— Откуда ты это взяла? — изумился я.
— Мне нужно было шпатель, — смущённо пояснила она, — а у Герасима, я помню, был. И я знаю, где он у него лежит. Герасим же инструменты не увёз. И вот я пошла в чуланчик и случайно нашла свёрток. Решила, что если нашла я, то найдёт ещё кто-то другой. А поняла, что это твоё — там листочки с текстом были. Почерк твой.
— Понятно, — выдохнул я.
— Забирай, — сказала Муза и добавила, — и не разбрасывай больше там, где его могут найти другие люди.
— Спасибо, Муза! — крикнул я ей уже в спину.
Хлопнула дверь, и я покачал головой: надо же! А ведь я думал на Ярослава.
Уже перед сном я снова вышел на кухню. Дуся мыла посуду в раковине.
На столе опять стояла банка с лилиями, но на этот раз с тигрово-апельсиновыми. Это явно были другие цветы, а не Ярослав перекрасил.
— Это называется «седина в бороду», — пожаловался я Дусе, рассматривая флористическую композицию, — Фаина Георгиевна явно решила продемонстрировать, что ей дарят цветы и выставила весь букет на кухне, чтобы все увидели и прониклись. И главное — не хочет признаваться, что это так!
— Ой, Муля, иногда ты такой же дубоголовый, как и все остальные мужики! — со смехом парировала Дуся, ловко перетирая вымытые тарелки кухонным полотенцем.