— Но я тебе никогда не рассказывал, что, выбирая жизнь по своему вкусу, можно вот так манипулировать людьми! — отрезал я.
— Я не манипулировала! — выкрикнула Валентина.
— А что ты делала?
— Я хотела, чтобы они…
— Вот именно! — перебил девушку я, — ты хотела заставить их всё делать по-твоему. И тогда чем ты отличаешься от них?
— Но я…
— Тебе не нравится, что Анна Васильевна всю жизнь делала за тебя выбор, а ты сейчас что сделала, а?
Валентина молчала, слёзы текли по её лицу, но я церемонится не стал — именно сейчас нужно было вдолбить ей, что есть этичные действия и неэтичные. Иначе она не остановится.
— Но самое худшее это то, как ты поступила с Жасминовым! — продолжил обличать её я.
— Ничего я с ним не сделала! Он спит! — возмутилась Валентина.
— Не сделала? — я аж остановился и посмотрел на неё, как на дурочку, — как ты думаешь, что твои высокопоставленные родители сделают с остатками его жизни и карьеры?
Валентина зарыдала, громко, навзрыд.
— Молодой человек, нельзя так с женщинами разговаривать! — сделала мне внушение какая-то старушка-прохожая. — Что вы себе позволяете⁈
— Это она от радости, — постарался придать лицу беззаботное выражение я, и добавил от греха подальше, — правда же, Валентина?
— Конечно, конечно! — закивала Валентина. — Всё хорошо. Спасибо. Это я от радости.
Старушка, покачав головой, удалилась, ворча себе под нос и несносной молодёжи, которой лишь бы хулиганить.
Мы вернулись ко мне домой. Валентина по дороге пыталась ещё оправдаться, постоянно что-то доказывала, даже всплакнула пару раз. Очевидно, для дополнительной аргументации. Но мне было так нехорошо, что половину я пропустил мимо ушей. И больше в дискуссию вступать не стал. Незачем. Основной посыл я ей сделал. Так-то девочка она умная и вполне сама найдёт выход.
Наконец, мы пришли. И Валентина прекратила словоизвержение. Но легче от этого не стало. Так как дома бушевал ураган. Даже не ураган, а целое торнадо.
Злющая Белла орала на Ложкину, Ложкина орала на Беллу. Им активно помогали Дуся и Муза. Фаина Георгиевна нервно курила в форточку, не орала, но её молчаливый протест был хуже любого крика.
— Что случилось? — спросил я, пытаясь пробиться через шум.
Все заорали ещё сильнее. Правда теперь пытались хором, вразнобой, объяснить мне, что случилось. В таком бедламе ничего вообще понять было невозможно.
— Тихо! — гаркнул я. — Давайте по порядку. Белла. Что тут?
— Ярослав, — зло сказала Белла и фыркнула.
— Что Ярослав?
— Он прибил мои калоши к полу! — выпалила она и, глядя на Ложкину, едко добавила, — нужно лучше детей воспитывать!
— У самой детей нету, так на бедного сироту нападаешь! — не осталась в долгу Ложкина.
— Ах ты…
— Тихо! — опять рявкнул я, — где Ярослав?
Привели Ярослава. Сейчас у него оба уха были уже симметричны — оба красные и оба большие.
Он тихо посмотрел на меня лукавыми глазами и отвернулся.
— Ты зачем калоши Беллы к полу прибил?
— Как бы я прибил их? Пол же бетонный, — удивился он, и мне даже стыдно стало — действительно, как ребёнок мог бы прибить обувь к бетону, тут и здоровому мужику непросто сделать такое.
— Я обулась и сразу упала! Вот, рукой ударилась, — обиженная недоверием, заверещала Белла и продемонстрировала большой синяк на руке, — как тебе не стыдно⁈ Ещё и врёшь!
— Я не вру, — тихо сказал Ярослав и добавил, — я не прибивал.
— Но Белла упала, — напомнил я ему. — Хочешь сказать — не твоя работа? Как ты это сделал?
— Я их приклеил, — равнодушно пожал плечами Ярослав. — в чулане, где ты сегодня должен был спать, был клей. Я взял. И приклеил.
— Зачем? — вытаращилась Муза.
Но ответить Ярослав не успел — Фаина Георгиевна как раз докурила и решила вернуться в свою комнату. Она прошла по коридору, открыла дверь и ахнула. Оттуда вышел сердитый Букет и, ворча, укоризненно чихнул. Он словно говорил: люди, вы совсем с ума, что ль посходили⁈
Мы все аж обалдели. И было отчего.
Сейчас Букет стал уже полностью оранжевым, но по рыжему шёл крупный зелёный горох.
— Мать моя женщина! — тихо сказала Белла и нечутко заржала, позабыв о калошах.
— Боже мой! — пробормотала Раневская и добавила, — удивительно!
— Ярослав! — заверещала Ложкина и принялась извиняться перед Раневской, — извините, я его отмою! Сама отмою! Простите его, пожалуйста!
И тут же набросилась на парня:
— Проси прощения у Фаины Георгиевны, скотина! Она милицию сейчас вызовет и тебя в тюрьму посадят!
Ярослав тяжко вздохнул и отвернулся. Извиняться за содеянное он не снизошёл.
— Вот это да! — послушалось за моей спиной и все обалдели ещё больше.
— Валентина! — всплеснула руками Белла и удивлённо добавила, — ты разве не сбежала с этим гадом Жасминовым в Ташкент?
— Почему в Ташкент? — удивилась Валентина.
— Не в Ташкент, а в Тбилиси! — поправила её Муза, которая пила мало и всё прекрасно помнила, — Аркадий Наумович собирался сегодня с утра ехать тебя искать. Но пока не проснулся. Поедет завтра.
— Папа! — охнула Валентина и побежала в мою комнату.
— Дурдом! — покачала головой Фаина Георгиевна и пошла в свою комнату. За ней, цокая когтями по полу и виляя задом, украшенным лысым хвостом с огромной уже зелёной кисточкой, прошествовал Букет.
Аркадия Наумовича удалось разбудить с третьей попытки. А Павла Григорьевича — с пятой. Они очень удивились, обнаружив Валентину в моей комнате.
Я посоветовал всем одеваться и идти мириться с Надеждой Петровной и Анной Васильевной.
— Она меня никогда не простит, — пробормотал Аркадий Наумович и поморщился — явно болела голова, причём сильно.
— Когда вы приведёте дочь. Да ещё целой и невредимой — она простит, — заверил его я.
— А Надя? — встрял и себе Адияков.
— Скажешь, что ты помогал Аркадию Наумовичу искать пропавшую дочь, — ответил я, мечтая, чтобы они поскорее ушли и я мог завалиться и поспать, — кроме того, скажешь, что хотел обелить имя сына.
Выпроводив гостей, я, наконец, завалился на кровать прямо как был, в одежде. Уплывая с объятия сна, я услышал, как в дверь постучали. Дуси в комнате не было (увязалась вслед за Адияковым, Осиповым и Валентиной. Уж очень ей любопытно было, чем всё в результате закончится), а стучали настойчиво. Поэтому пришлось вставать и открывать. Хорошо, хоть одеваться заново не пришлось.
На пороге стояла… Ложкина. Вид она имела крайне смущённый.
— Муля! — воскликнула она, — Помоги!
Меньше всего я сейчас хотел кому-то помогать. Кто бы мне помог — спать хотелось неимоверно, и голова разрывалась.
— Что? — еле удержал зевок я.
— Муля, я не знаю, что делать, — Ложкина бесцеремонно плюхнулась за стол и я с ужасом понял, что это надолго.
— Варвара Карповна, давайте вечером поговорим, — взмолился я, — голова разрывается и засыпаю я.
— Поняла! — подпрыгнула Ложкина, — Полминуты. Жди. Я сейчас. У меня рассольчик капустный есть.
От этого чудесного словосочетания рот мой наполнился слюной и аж в зобу дыханье спёрло.
Ложкина смоталась в комнату Жасминова и принесла целую банку с капустным рассолом. Я припал к живительной влаге, словно Моисей, который ходил по раскалённой пустыне тридцать лет и внезапно добрёл до Макдональдса с холодной колой.
Ммммм…. Жизнь налаживается…
— Муля! — убедившись, что я чуть воспарял, опять прицепилась Ложкина.
— Говорите, — разрешил я, — только недолго, а то я прямо за столом усну. Двое суток напролёт бухать. Даже я не выдерживаю.
— Муля, я не знаю, что делать с Ярославом, — прошептала Ложкина и её простецкое лицо скривилось. — Пётр Кузьмич сказал, чтобы я решила проблему и без решения обратно не возвращалась.
— Так вы же его в Суворовское училище отдать хотели, — напомнил я.
— Понимаешь, в Москве нет Суворовского училища, — всхлипнула Ложкина.
Я впервые видел её настолько расстроенной.
— Да разве это беда? — удивился я, — в других городах они есть. Я не помню в каких точно, но можно в любом военкомате спросить.
— Я спросила, — вздохнула Ложкина, но мы начали сегодня медкомиссию проходить и обнаружили плоскостопие. Сказали, его не возьмут. Что мне делать?
— Мда. Проблема, — я задумался, прикидывая варианты, и тут Ложкина горячо зашептала:
— Муля! Мулечка! Придумай что-нибудь! Давай я тебе его на перевоспитание оставлю⁈ На месяц всего! А потом заберу. Ты с ним легко справишься. Он тебя будет слушаться, Муля! Иначе он совсем от рук скоро отобьётся…
— Уже отбился, — хмуро заметил я. Перспектива получить на иждивение малолетнего неуправляемого хулигана меня совершенно не радовала. Да я в принципе детей не очень люблю и не умею с ними особо ладить.
— Мулечка! Век благодарной буду! И Пётр Кузьмич тоже! — Затараторила Ложкина, — я буду вам их деревни продукты пересылать. Свеженькие. Или, может, ты денег хочешь? Хочешь денег, Муля? У нас есть деньги!
Я замотал головой. Сейчас я хотел только спать. Поэтому сказал, чтобы она отцепилась:
— Ладно, что-нибудь придумаем.
Счастливая Ложкина ретировалась, буквально кланяясь на ходу.
А я, наконец, завалился спать. И моментально отключился, когда голова ещё даже не коснулась подушки.
Проснулся аж вечером. Чувствовал я себя заново родившимся. Вот что сон животворящий делает. Плюс молодой организм.
С подвыванием я потянулся, размышляя, чего я сейчас больше хочу — капустного рассолу или крепкого кофе.
И тут же поперхнулся от изумления — за столом сидел… Ярослав и читал мою книгу про графа Монте-Кристо.
— Ты что здесь делаешь? — спросил я.
— Читаю. Не мешай, — хмуро ответил Ярослав и перелистнул страницу.
— Я вижу, что читаешь, — сказал я и решил прояснить ситуацию, — а почему здесь сидишь?
— А где мне ещё читать? — удивился Ярослав и даже соизволил оторваться от книги и посмотреть на меня.
— У себя читай, — предложил я, — или на кухне.