Я вздрогнул, а Мулина мамашка продолжала, не замечая, как я побледнел:
— И ещё сказала, что ты великим человеком станешь, Муля.
Я усмехнулся — вспомнил в своём детстве соседку, которая очень любила детей и постоянно «пророчила» всем соседским мамашкам, что ихние чадушка обязательно будут министрами и генералами.
— Ну ладно, — махнул рукой на все эти суеверия я, — а что ты с отчимом устроила, мама?
— Что я устроила? — опять вскинулась Надежда Петровна и сердито поджала губы.
— Зачем ты из квартиры их выгнала? — тихо просил я, — Маша ждёт ребёнка, а ты её на улицу выгоняешь. Разве это по-человечески?
— Подожди, Муля! — рыкнула Надежда Петровна, — ты тут вообще не прав!
— Не прав?
— Не прав!
— Хорошо, объясни, в чём именно я не прав? — прищурился я.
— А в том, что это наша квартира! Ты меня слышишь, Муля? Наша квартира! Шушиных!
— Но ведь он тоже член семьи. Он меня вырастил и воспитал. И тебе, между прочим, именно он протянул руку помощи, — сказал я и Надежда Петровна разразилась гневом:
— Я разве что-то по этому поводу говорю? Да! Я ему благодарна за то, что ты не вырос безотцовщиной. И что мне люди не тыкали в глаза этим.
— Ну тогда зачем ты весь этот цирк устроила?
— Потому что, когда он жил там один, в этой квартире, я ему ни слова не говорила! — взорвалась Надежда Петровна, — да! Я ушла к Паше! Я забрала только личные вещи, любимую чашку и томик Цветаевой. Всё остальное я оставила ему.
— А теперь ты решила всё забрать у него к себе?
— Решила! Потому что когда он жил сам — то он там мог жить хоть до смерти! Никто ему ничего бы и не сказал. Так нет же! Он туда баб начал водить…
— Каких баб, мама? Маша — его законная жена…
— Ну пусть одну бабу, это не имеет лично для меня никакого значения! — закричала Мулина мать, — и они начали там активно размножаться. Сейчас они родят одного ребёнка, завтра — второго, а там ещё с десяток…
— Мама, да какая тебе разница?
— А такая! Такая! — не своим голосом заверещала Надежда Петровна, — и все эти дети… посторонние для семьи Шушиных дети, будут прописаны в нашей квартире. И будут там жить. И у них тоже будут дети! И они тоже будут там жить! А ещё, может быть, что эта молодая вертихвостка, пнёт под зад твоего отчима, дурака этого, когда он постареет и попукивать в постели начнёт, вместо того, чтобы быть мужиком! И приведёт туда нового мужа! И я знаю, что так точно будет! А теперь скажи мне, Муля, раз ты такой весь умный — почему мой родной сын должен жить в коммуналке, а в нашем семейном гнезде находятся посторонние люди?
Я аж икнул и не нашёлся что ответить, а Надежда Петровна зло ухмыльнулась и прошипела:
— Почему на любимом кресле твоего деда сидит какая-то посторонняя баба? А ты знаешь, что ей не понравился ковёр с лебедями на стене в гостиной и она его отнесла старьёвщику? А этот ковёр, между прочим, твоя прабабушка своими руками больше года вышивала на свадьбу твоего деда!
Я молчал.
— А теперь ей это, видишь ли, не по-модному, и она начала уничтожать наши семейные ценности! А куда делись альбомы с репродукциями готических замков и лошадей? Их твоя тётя Лиза рисовала… А дрянь эта выбросила куда-то! Да! Там не шедевры, конечно, но это были рисунки моей родной сестры, твоей единственной тёти…
— Ну так ты сама виновата, мама, — попытался как-то обелить Машины действия я, — когда ты ушла и до момента, когда отчим с Машей поженились — прошло много времени. Ты вполне могла забрать оттуда все ковры и альбомы…
— Ковры! Альбомы! А буфет в гостиной? Его, между прочим, твой дед у краснодеревщика аж в Варшаве заказывал! А гостиный гарнитур на двенадцать персон! Это я тоже должна была забрать? А куда?
Я чуть не рассмеялся — может, там тоже бриллианты были вшиты в стулья?
Но так-то Мулина мать была права. Та же Маша не должна была ничего выбрасывать, не спросив разрешения, хотя бы у меня.
С одной стороны, я её понимаю — почувствовала себя хозяйкой, это нормально, захотела навести уют по своему разумению. Но зачем же всё выбрасывать? Мда, тут ещё долго со всем этим придётся разбираться.
Я подавил тяжкий вздох и сказал:
— Ладно, мама, что сделано, то сделано. Я их пустил жить в мою квартиру…
— Как? — всплеснула руками Надежда Петровна, — как ты мог, Муля⁈ Ты получил квартиру и отдал этим? С какой стати?
— С такой, что у них скоро появится ребёнок, — жестко сказал я, — а ты их выгнала, мама. И им жить негде.
— Пусть бы в общежитие шли, — процедила Надежда Петровна, — как все остальные советские люди!
— Мама, а ты пробовала хоть когда-то пожить в общежитии? Хоть один день? — спросил я, — да ещё с новорожденным ребёнком?
Надежда Петровна промолчала и отвернулась, надувшись.
— Тем более, что если им и дадут там жильё — то это будет одна комнатушка. А они же ещё и Ярослава собираются усыновлять. Как они все там поместятся?
— Вот! Они хотели и Ярослава этого в нашей квартире прописывать! — опять взвилась Надежда Петровна, — устроили там цыганский табор!
— Тише. Не кричи, — вздохнул я и добавил, — в общем, как есть — так есть. Они будут жить у меня в квартире. А что ты теперь собираешься делать с квартирой деда?
— Ты туда переедешь, Муля, — пожала плечами, словно само собой разумеющееся, Надежда Петровна.
Я опять вздохнул:
— Мама! Сейчас по всей стране идёт реорганизация жилищных условий. Людей уплотняют. Вот Жасминов — оперный певец, а его поселили в чулане через проходную комнату Пантелеймоновых!
— Бабник и алкаш твой Жасминов, — буркнула Надежда Петровна, — пусть радуется, что хоть что-то дали! Он и это просрал.
— Впрочем, это не важно, — отмахнулся я, видя, что она не прониклась этим аргументом, — и как ты думаешь, мама, позволят мне жить одному, холостому, в пятикомнатной квартире?
— Жениться тебе надо, Муля! — сделала свои собственные выводы Надежда Петровна, — вот Танечка…
— Да погоди ты! — рыкнул я, — ты разве не понимаешь, что мы так точно этой квартиры лишимся⁈
— Не лишимся, — фыркнула Надежда Петровна, — у твоего деда был знакомый…
— Вот именно — «был знакомый», — перебил я её, — а сейчас деда давно нет. И это не твой знакомый, а его. А тебе он ничего не должен. Так что жди, что квартиру эту скоро отберут.
Надежда Петровна охнула и молча уставилась на меня круглыми глазами.
— Используй оставшееся время для того, чтобы спасти те семейные ценности, которые Маша не успела выбросить, — безжалостно сказал я, — а то их выбросят чужие люди.
Я встал и собрался уходить.
— Не сердись, Муля, — умоляюще сказала Надежда Петровна, — всё, что я делаю, я делаю только ради тебя.
— Я знаю, мама, — подошёл и чмокнул ее в щеку, — ладно, я пошёл. Постарайся больше ни с кем не ссориться.
— Хорошо, — слабо улыбнулась Надежда Петровна и вдруг добавила, — и это… в общем, Муля… в детстве ты переболел свинкой…
Я вытащил на середину комнаты скатанный в рулон ковёр. Рядышком поставил телевизор. Так-то телевизор стоял в комнате Пантелеймоновых. И хоть они уехали, а потом и Жасминов, но периодически Муза, Белла и Дуся смотрели там всякие передачи и новости. Поэтому телевизор я не забирал к себе в комнату (сам не любил смотреть ту ерунду, что показывали. А превращать собственную комнату в вечерний кинозал, не хотелось). Но так как Мулин отчим с семьёй переедет в квартиру на Котельнической, то телевизор им явно понадобится. И ковёр тоже. Я планировал забрать ещё кое-какие вещи туда, но тут уже всё решала Дуся. А вот основную мебель — мою кровать, Дусин старенький диван и шкаф со столом, я решил оставить Мише Пуговкину с супругой.
Всё-таки доходы у него несопоставимы с финансами Модеста Фёдоровича.
Дуся была уже в той квартире, а мне сейчас надлежало перенести туда ковёр и телевизор. Про остальную кучу узлов и баулов я даже говорить не хочу.
Хоть телевизор был и не очень большим, но при этом довольно тяжёлым. И я не представлял, как смогу сейчас утащить и то, и другое одновременно. Искать грузчиков в это время было уже поздно. Да, впрочем, советские люди были неприхотливы — старались сами и ремонты делать, и вещи таскать. Иногда помогали друг другу по-соседски.
О! По-соседски!
Я вспомнил это и обрадовался. Хоть в коммуналке мужиков уже, кроме меня, и не осталось, но вот сосед Василий был. И хоть мы вообще не общались от слова «никак», тем-не менее я решительно направился к двери их комнаты и постучал.
Некоторое время ничего не происходило, потом там что-то звякнуло, лязгнуло, грохнуло. Наконец, дверь распахнулась, и на пороге появился заросший патлами и седой щетиной Василий.
При виде меня он нахмурился и почесал тщедушную грудь через несвежую майку:
— Чего надо? — нелюбезно спросил он.
— Слушай, сосед, — дипломатично сказал я, — будь другом, помоги перенести ковёр на соседнюю улицу? Он не тяжёлый, просто я сам всё за раз не утащу.
— Гусь свинье не товарищ. Два раза сходишь, — буркнул Василий и захлопнул передо мной дверь.
Сказать, что я удивился — это будет ещё мягко сказано.
У соседей вообще-то было не принято отказывать на такие вот просьбы. Это я уже точно понял, прожив здесь больше трёх месяцев. А он взял и отказал. Беспричинно. И ведь просьба-то ерундовая.
Ну ладно. На нет и суда нет, как говорится.
Поэтому я сделал проще: сбегал в общагу к Мише Пуговкину и позвал его помогать. Ну а что, пусть поработает. Чем быстрее мы всё перенесём, тем быстрее они переедут.
А раз появился помощник — то носили мы всевозможное барахло аж до самого вечера. Дуся только командовала, что куда и откуда нести.
Я как раз тащил две тяжеленые сумки с Дусиными кастрюлями и чугунками, как во дворе ко мне подошёл дворник Матвей и спросил:
— Помочь?
Я уже так умахался таскать, что такой помощи отказываться не стал, поэтому лишь согласно кивнул, утирая пот со лба. Мы занесли баулы и вышли обратно во двор. Закурили.