Ну вот и кого тогда вычёркивать?
Весь озабоченный и встревоженный, я вышел из кабинета. Решил сходить перекурить. Авось что-то дельное и придумается. И хоть в обычное время я был противником всяких там перекуров и чаепитий на рабочем месте, но иногда нужно сделать небольшую паузу и решение появится.
На коридоре я столкнулся… с Лёлей Ивановой.
При виде меня её смазливенькое, хоть и несколько крысячье личико передёрнулось. Но она всё же смогла взять себя в руки и даже улыбнулась:
— Бубнов, — вкрадчиво промяукала она, — ты знаешь, что тебя в Югославию не пустят?
— Почему это? — удивился я, между тем направляясь к служебному выходу на внутренний двор, где все наши обычно перекуривали.
— Ты курить начал? — удивилась она, видя, что я направился к «месту для курения».
— Это запрещено? — вопросом на вопрос ответил я.
— Нет, не запрещено, — язвительно сказала Лёля и не менее едко добавила, — а как же моральный облик советского человека?
— Я только встал на путь самосовершенствования, — дипломатично ответил я, видя, что она явно пытается раздуть скандал.
Но Лёля не удовлетворилась моим ответом и довольно резко фыркнула:
— Ты это Комиссии по выездам за границу втюхивать будешь? — она противно хихикнула.
И мне этот её смех совсем не понравился. Но отвечать что-то надо было, и я ответил, кратко и ёмко:
— Конечно.
— И что ты им скажешь? — склонила голову к плечу Лёля и стала похожа на любопытную ворону.
— Это останется между мной и Комиссией. — поморщился я: думать о Комиссии не хотелось.
Но Лёля заметила мою гримасу и сказала с довольным видом:
— Вот ещё один штришок, из-за которого тебя не пустят.
— Нет, это единственная причина, — пожал плечами я и рассеянно выпустил облачко дыма вверх, — но я им торжественно поклянусь бросить курить. И брошу, в ту же минуту. Давно хочу. А тут такой повод будет. И клятву выполню. Так что меня упрекнуть не в чем.
Но Лёля не удовлетворилась и сказала:
— Вот из таких маленьких штрихов складывается вся нелицеприятная картинка, Бубнов.
Я развёл руками, мол, ничего не поделаешь, вот такой вот я, нелицеприятный.
А Лёля Иванова добавила:
— Но это же не единственная причина, из-за которой ты не поедешь…
— А есть и другие? — прикинулся наивным я.
— Ты не женат! — торжествующе выпалила она.
— Зато я руководитель проекта, — развёл руками я. — В таких вот случаях пускают.
— И ты украл деньги по госконтракту! — выдала главный аргумент Лёля, и тут уже я еле сдержался.
— Что я что-то там якобы украл и что финансирование по госконтракту — это ещё доказать надо, — как можно равнодушнее сказал я, стараясь, чтобы на моём лице ни один мускул не дрогнул, — кроме того, нет ведь никакой гарантии, что это ты украла и теперь из женской злобы и мести решила всё свалить на меня?
— Да ты что! Как бы я это украла⁈ — вскинулась Лёля Иванова.
— Ну, не знаю, — пожал плечами я, — но вот вижу, что-то тебе всё это покоя не даёт. Явно решила концы в воду скрыть, а, чтобы на тебя не подумали — наговариваешь на невинного меня.
— С чего бы мне на тебя наговаривать?
— С того, что я бросил тебя, — нагло сказал я, и её лицо аж вытянулось:
— Как это ты меня бросил⁈ Не много ли ты на себя берёшь. Бубнов⁈ — она аж зашипела. — Посмотри на себя и на меня!
— Смотрю, — я подчёркнуто внимательно осмотрел свою руку, потом вторую, — и вот что я вижу. Иммануил Бубнов — потомственный интеллигент, внук академика. Имеет собственную квартиру и потенциал. Умный, красивый и перспективный сотрудник. Который к тому же скоро уедет в Югославию снимать шикарный фильм. И вот Ольга Иванова — старая дева, настолько никому не нужная, что до сих пор замуж её никто так и не взял…
Лёля вспыхнула и вызверилась:
— Ты! Ты! Да как ты смеешь⁈
— Что, хочешь сказать, не так? — рассмеялся я обидным смехом.
Возможно, я немного перестарался, стараясь вывести её из себя. Но как бы там ни было, а Лёля Иванова чуть не набросилась на меня. Лишь появление коллег на другой стороне двора смягчили мою участь. Иначе, мне кажется, она бы бросилась меня бить.
И я хохотал. Зло. Обидно. Насмешливо.
Так она меня достала уже.
— Слушай сюда, Бубнов, — тихо прошипела Лёля Иванова, и так зловеще, что я аж прекратил хохотать, — значит так. Ты включаешь меня в состав группы! Не знаю, кем и как, но я туда поеду. Если же ты этого не сделаешь — то на Комиссию с сегодняшнего дня начнут приходить «сигналы» от неравнодушных граждан. И два-три таких «сигнала», и я тебе гарантирую — никакая Комиссия не станет отпускать за границу человека, на которого столько всего пишут. Скандалисты за границей — это кардинально расходится с образом советского человека, сам понимаешь.
Я похолодел. Так-то она была права.
И что делать?
— Так ты включишь меня, Бубнов? — мило усмехнулась Лёля Иванова и посмотрела на меня торжествующе.
— Включу, — тихо сказал я.
— Вот и славненько, — мило улыбнулась Лёля, потрепала меня по щеке и ушла со двора в здание.
А я остался стоять в курилке, даже не чувствуя, что сигарета давно догорела и обжигает мне пальцы…
Чем ближе приходил срок к поездке за границу, тем больше народу старались свести со мной знакомство, а то и дружбу. Пытались протолкнуть своих знакомых, себя, и дальних родственников этих знакомых. Дошло уже до того, что приходить на работу я стал на полчаса раньше, сразу шёл в приёмную к Изольде Мстиславовне и сидел работал там, у неё. Хорошо, что в эти дни Большаков был больше на выезде «наверху» — там был какой-то очередной то ли пленум, то ли просто заседание. Но длилось это не один день. Так что я оккупировал место у его секретаря и, можно сказать, практически забаррикадировался от коллег.
Там они хоть оставили меня в покое.
Но начали пытаться переловить в обед, когда я шёл в столовую или возвращался обратно. Поэтому и здесь пришлось хитрить и изворачиваться. Хорошо, что Изольда Мстиславовна души во мне не чаяла и обычно приносила столько еды, что мы с нею еле-еле съедали, и ещё оставалось.
Но как бы я не прятался и не таился, всё равно в один прекрасный момент меня поймал товарищ Громиков. Он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:
— Иммануил Модестович, — у вас там в делегации, говорят, есть ещё одно место… — он проникновенно посмотрел на меня многозначительным взглядом, словно собирался заглянуть в душу.
Но я не повёлся и кратко ответил:
— Мест нет.
— А я точно знаю, что есть!
— Нет!
— Иммануил Модестович, — терпеливо, словно имбицилу, попытался втолковать мне очевидную истину товарищ Громиков, — а мне сказали, что есть!
Последние слова он подчеркнул голосом.
— Кто сказал?
— Не важно.
— Ну, не хотите говорить, как хотите, — пожал плечами я и уже приготовился уйти, когда он сказал:
— Вам ведь не нужно объяснять, что с вашей карьерой дальше будет, если вы не возьмёте этого человека?
Я молча смотрел на него. А он — на меня. Пауза явно затянулась.
Наконец, он сказал:
— Послушайте, товарищ Бубнов, это хороший мальчик. Возьмите его, не пожалеете.
— Зачем он мне?
— Как зачем? — товарищ Громиков сперва даже не понял моего вопроса, а когда понял, то аж побагровел, — это же сын самого Троянского! Очень перспективный юноша! И если вы его не возьмёте, то его отец так этого не оставит!
Я чуть не засмеялся — представил этого коня Троянского. Потом взглянул на лицо товарища Громикова — тому было явно не до смеха. И я спросил:
— А кто у нас отец? Кем работает такая важная шишка?
Товарищ Громиков побледнел, несколько мгновений всматривался в меня, в попытках понять — не шучу ли я.
Когда он убедился, что я не шучу, товарищ Громиков поражённо выдавил:
— Товарищ Троянский вообще-то курирует Жилищный отдел исполнительного комитета Горсовета депутатов трудящихся города Москвы.
Опа! — чуть не сказал я, но в последний момент сдержался.
Товарищ Громиков с важным видом посмотрел на меня.
— А как он поймёт, что это именно я не взял его сына? — вкрадчиво молвил я.
— В каком смысле? Я ему всё расскажу! — возмущённо воскликнул товарищ Громиков.
— А вы не думаете, что Троянский может решить, что это именно вы не донесли мне всю важность момента?
— Я донёс! — надулся товарищ Громиков.
— Нет, — покачал головой я, — если меня спросят, я скажу, что впервые об этом слышу. И вообще, вы неубедительны, товарищ Громиков. Так что ничего у вас не получится.
— Вот ты мразь, Бубнов! — с ненавистью выдохнул товарищ Громиков. Он аж побагровел от злости.
— Какой есть, — печально развёл руками я, — просто я не люблю, когда мной вот так вот нагло пользуются. Если Троянскому нужна помощь с сыном — он мог бы меня сам об этом попросить. А не через посредников, которым в результате достанется вся его благодарность.
— Мне ничего не достанется! — вспыхнул товарищ Громиков, но по его виду было понятно, что явно достанется, и даже очень неплохо ему достанется.
— Так что ничем не могу помочь, — засмеялся я и пошёл себе дальше.
— Ты отказываешься, Бубнов? — заверещал мне в спину ошеломлённый моим таким вероломством товарищ Громиков.
— Отказываюсь, — сказал я, даже не оборачиваясь.
За спиной послышался мат. Но мне уже до этого дела не было.
Кругом враги. А ведь я всегда думал, что уж он то ко мне нормально относится.
Но ничего, прорвёмся. У меня стоит единственная задача — помочь Фаине Георгиевне. И вот как только я ей помогу — ничего меня больше в этой шараге не держит. Уеду в Якутию или ещё куда-то. Мир большой. Где-нибудь место мне точно найдётся. Терпилой я никогда не был.
Кстати, нужно ещё не забыть и озадачить Надежду Петровну по поводу возможной встречи с тётей Лизой. Не верю, что у них никаких каналов связи за все эти годы не было.
И тут на меня снизошло озарение. А проще говоря, дельная мысль пришла мне в голову. Если мне категорически всё-таки впаривают всех этих блатников, и отказаться не получается никак, то кто я такой, чтобы спорить с судьбой? Единственное что мне нужно — это встретиться с родителями, дядями и братьями этих, несомненно достойных молодых людей, и донести до них всех простую мысль, что раз группа моя, то и благодарность должна идти мне, а не всем этим Громиковым и прочим посторонним гражданам.