И начну я, пожалуй, с сына товарища Троянского. Раз Громиков лично клянётся, что этот молодой человек перспективный, то как я могу не верить, что сын самого руководителя Жилищного отдела исполнительного комитета Горсовета депутатов трудящихся города Москвы, не перспективный? Только сначала нужно переговорить с его отцом. А то играть в испорченный телефон и делиться с товарищем Громиковым совершенно не хочется.
Тем более, свою двухкомнатную квартиру я отдал Мулиному отчиму.
Следующие три дня я методично, с маниакальностью грибника, обходил всех высокопоставленных родичей согласно списку. Не скажу, что прямо везде мои визиты увенчались успехом (таких я брал «на карандаш»). С остальными же я вполне даже нашёл общий язык.
Что я скажу. Таких вот родственников иметь очень выгодно. А выгуливать их отпрысков по заграницам — очень даже неплохо. Так кто у нас молодец? Муля Бубнов молодец! Потому что теперь эти люди будут должны мне. Мне! А не товарищу Козляткину, товарищу Громикову и остальным заинтересованным лицам. А кто не захотел по-хорошему, так у меня есть запасной вариант!
С этой мудрой мыслью я развернулся и по отправился в отдел, где трудилась Лёля Иванова. Я надеялся, что она ещё не ушла на обед.
И мне повезло. Она сидела за столом и злобно листала какой-то гроссбух, и глаза у неё были красноватые.
— Лёля! — позвал её я, — идём на обед.
При звуках моего голоса она аж вскинулась и её глаза чуть не полезли на лоб.
— Бубнов?
— Идёшь? — и не дав ей время на раздумывание, быстро добавил, — давай быстрее. А то сейчас очередь набежит. Заодно и поговорим нормально. А то мы тогда не договорили.
Скорее от любопытства, чем от надежды, она встала, поправила чёлку, накинула кофту и пошла со мной. Мы шли рядом и молчали, потому что вокруг были люди — все тоже шли в столовую на обед. Люди шутили, смеялись, перекидывались шуточками. Обычная жизнь обычного коллектива. Который вышел на обед и немного расслабился.
На нас с Лёлей Ивановой все бросали удивлённые взгляды. Вокруг зашелестели шепотки. Все знали о наших непростых отношениях, то есть о том, что Муля (тот Муля, не я) был от неё без ума, а она его только динамила и постоянно прилюдно насмехалась. А что потом, когда Муля изменился (то есть я в него попал), она пыталась помириться, но тут уже я её бортанул. И что у нас непримиримая позиционная война. Точнее у неё со мною.
А тут мы вдруг вместе идём на обед. Да ещё мило разговариваем.
Сенсация же! Да ещё какая!
Мы с Лёлей отстояли длиннющую очередь, выбрали блюда и, гружённые подносами, заняли дальний столик.
— О чём ты хотел поговорить? — ковыряя винегрет, неприязненно спросила Лёля.
— Буду честным, — тихо, но твёрдо сказал я, и Лёля заинтересованно на меня посмотрела.
— Даже так?
— Да. Только пообещай, что это всё между нами?
— Обещаю, — как-то слишком уж быстро сказала Лёля.
— Отлично, — улыбнулся я и попробовал компот из вишен. — В общем, Лёля. Я тебя хочу взять в нашу группу…
— Но не возьмёшь, — закончила за меня Лёля Иванова и криво усмехнулась, — Бубнов, я же не тупая, и давно уже поняла это.
— Возьму! — сказал я твёрдо и посмотрел ей в глаза.
— Да ладно? — вспыхнув, удивилась она, — я же знаю, что там всё забито и до сих пор тебе кого-нибудь пытаются впихнуть.
— Да, забито, — не стал отрицать очевидное я.
— А как ты тогда меня возьмёшь?
— Не я, а ты, — ответил я. — Ты сама себя возьмёшь.
— Что значит «сама себя»? — вытаращилась она на меня и даже про винегрет забыла.
— Это значит, что вот список, — я положил перед нею список из трёх «блатных». — вот смотри: вот список членов делегации. Из этих товарищей нужно, чтобы вот эти трое не поехали. Они идут под номерами тринадцать, четырнадцать и шестнадцать. Фамилии — Верёвкин, Ильясов и Басюк. И вот смотри, где их родственники работают.
— Ого! — изумлённо покачала головой Лёля, — один в Министерстве электростанций и электропромышленности СССР работает, второй — в Министерстве просвещения, третий — в Институте философии. Непростые люди…
— Там все такие, — вздохнул я (но не будешь же ты ей объяснять, что именно эти трое «папочек» отказались со мной даже разговаривать. Так зачем мне брать их отпрысков, если вместо них я могу взять Аллу Моисеевну Мальц, сына Троянского и ту же Лёлю?).
— И как? Что я должна делать?
— Всё то же самое, что ты и хотела сделать для Комиссии по выездам за границу, чтобы не пустить меня, — с многозначительной улыбкой пояснил я.
— А почему их аж трое? — недовольно поморщилась Лёля.
— Потому что поедешь ты и ещё два нужных человека.
— А что мне за это будет?
— Ты поедешь в Югославию, — выделил голосом я.
— Нет, Бубнов, мы так не договаривались, — Лёля явно умела торговаться и знала себе цену, — ты за это себе что-то поимеешь, я более чем уверена… а я буду всё делать за просто так?
— За это ты поедешь, — ещё раз подчеркнул я, и веско добавил, — кроме того, не думаешь ли ты, Иванова, что мы туда едем в первый и последний раз?
— А как?
— А вот так! У меня дальше в планах Рио-де-Жанейро (сам не знаю, почему я это ляпнул). — Тебе же идёт белый цвет?
— Какой белый цвет?
— Понимаешь, в Рио-де-Жанейро принято гулять под пальмами исключительно в белых платьях и белых панамах. Думаю, что это потому, что на фоне синего моря белый цвет красиво смотрится. Но не уверен. Надо ехать и лично смотреть. Так что тебе со мной лучше дружить.
— Но почему их аж трое?
— Потому что если я внезапно сделаю рокировку один-один, и этим «один» будешь ты — сотрудник Комитета по искусствам, то у той же Комиссии сразу возникнет масса вопросов. А так — несколько человек не смогли уехать и оставалось свободное место, которое решили срочно доукомплектовать своим сотрудником. Конкретно — Ивановой Ольгой, молодой перспективной сотрудницей из Комитата искусств СССР.
— Вот ты умный, Бубнов, — уважительно протянула Лёля, — и как это я раньше не разглядела в тебе этого?
— Думаю, если мы с тобой будем встречаться, то ты всё разглядишь, — я метнул на неё полный обожания взгляд, стараясь не рассмеяться.
Лёля зарделась. Поверила.
Вот и чудесно — рыбка клюнула. Ни одна женщина не может смириться, что её так быстро разлюбили. Да ещё такой лох, каким она считала меня. И в глубине души у такой женщины всегда есть небольшая обида и недоумение. Мол, как это так, неужели я стала хуже, что даже этот дурачок больше не смотрит на меня большими телячьими глазами?
И вот когда я предложил сделку — Лёля засомневалась и побоялась упустить какие-то преференции. А когда она поняла, что всё это я готов провернуть ради того, чтобы возобновить отношения с нею — она сразу успокоилась.
Вот и чудненько.
Теперь пусть заваливает Комиссию анонимками на этих трёх товарищей.
Весь день я летал, словно на крыльях. Даже процесс вступления в КПСС для меня прошёл, словно в тумане — рекомендация и личный звонок от товарища Первухина сняли все вероятные вопросы. Меня даже Устав особо не спрашивали. В общем, всё прошло буднично и формально.
Давно я так не был доволен собой.
А когда в конце рабочего дня я уже хотел уходить домой, в вестибюле от стены отделилась тень. Меня, оказывается, там ждала Лёля Иванова.
— Муля, — тихо сказала она, — ты вступил в Партию? Говорят, тебя сегодня принимали?
— Вступил, — радостно сказал я, настроение было прекрасным.
— Муля, скажи, — вдруг несмело смущённо спросила она, — а это правда, что у тебя детей не будет?
Я чуть не споткнулся. Разве ж можно вот так с небес на землю?
— А с чего ты так решила?
— Мне Зина сказала, — она смутилась и покраснела.
— А ты никому не скажешь? — также тихо спросил я.
— Никому, — прошептала Лёля.
— Поклянись.
— Клянусь.
— Ты эту Зину видела? — прищурился я.
Лёля кивнула, не понимая, к чему я веду.
А я добавил:
— Вот и моя мама видела. Она просила привести её к нам на ужин, чтобы познакомить. В нашей семье так принято…
Лёля кивнула, мечтательно зардевшись.
— И вот когда моя мама увидела, как Зина ест рыбу — она ей и сказала, что у меня детей не будет. И Зина меня сразу бросила.
— Значит это неправда? — рассмеялась Лёля, как мне показалось, с заметным облегчением.
— Ну разве можно считать, что мама говорит неправду? — улыбнулся ей я и заговорщицки подмигнул.
— Я хочу этот бублик, — сказал Ярослав и потянулся за бризолей (бублики, начинённые мясной или сырной начинкой и запечённые в духовке).
— И рыбки попробуй, Ярославчик, — заботливая Дуся подложила ему особо вкусный кусок на тарелку.
Мы сидели сейчас за столом в бывшей квартире Фаины Георгиевны. Собрались все: Модест Фёдорович и Маша, которая хоть номинально и являлась хозяйкой, но перекинула всё по хозяйству на Дусины плечи, непосредственно сама Дуся, Ярослав, Фаина Георгиевна и Муза, которая пришла со мной за компанию и ненадолго, как она сказала (а на самом деле ей просто было любопытно, да и скучно, раз её Виталий уехал в командировку в какой-то совхоз за кормами для животных).
Новоселье праздновали по-простому — Дуся накрыла стол, мы все собрались, чтобы немного посидеть и отметить это дело.
Хитрая Глаша, сославшись, что нужно что-то там доделать, увильнула от всего этого, иначе ей бы пришлось помогать Дусе готовить и накрывать на стол.
— Вся наша семья в сборе! — сказал я.
Все радостно рассмеялись.
— А давайте выпьем сначала за то, что наш Муля вступил в Партию! Досрочно! — от умиления Модест Фёдорович аж прослезился и высоко поднял бокал с коньяком, — желаю тебе, сын, чтобы ты высоко и гордо нёс знамя советского человека и не посрамил нашу Родину…
— Закусывайте рыбкой, — Дуся всё никак не могла успокоиться и то и дело подкладывала нам всеем куски фаршированного карпа — её законной гордости.
— Мулечка у нас молодец, — с умилением произнесла Фаина Георгиевна, пригубила чуть-чуть свою рюмашку (но, однако, высосала её до конца) и счастливо сказала, — и квартиру мне свою отдал. Ту, что получше…