Пока Дуся охала от таких стремительных перемен в своей жизни, я сходил в свою комнату и вытащил из чемодана ещё один свёрток. Когда я вошёл в бывшую комнату Мулиной мамашки и тёти Лизы, Дуся сидела там в кресле, ласково гладила подлокотник и крупные слёзы текли по её щекам.
— Вот, Дуся, чтобы ты не плакала, — сказал я и положил свёрток ей на колени.
— Что это?
— А ты сама посмотри, — загадочно улыбнулся я.
Дуся с подозрением посмотрела на меня, обстоятельно и аккуратно развернула обёрточную бумагу и ахнула:
— Муля! Что это?!
Ей на колени выпала шелковая юбка тёмно-малинового цвета в крупный тёмно-фиолетовый горох.
— А ты как думаешь? — хохотнул я.
— Юбка, — пролепетала деморализованная Дуся и с вопросительным и жалобным видом посмотрела на меня.
— Не нравится? — свирепо сказал я, но потом не выдержал и рассмеялся.
— Очень нравится, — аж задохнулась от восторга Дуся, руки её ощупывали и гладили шёлк, — но как это понимать?
— Так и понимай. Это подарок тебе, — сказал я, — раз тот, предыдущий подарок так сильно тебе не понравился. И имей в виду — это последний, больше у меня нет.
— Почему не понравился?! — аж испугалась Дуся, — очень даже понравился, просто Маша…
— Забудь ты уж про Машу, — сказал я, — я подчёркиваю, Дуся — это мой подарок тебе. Только тебе! И не надо его никому передаривать. Я весь день ходил, выбирал. Для тебя, между прочим…
— Но для меня ты выбирал плащ, — вздохнула Дуся (видно было, как ей жалко плаща), — а это ты кому? Может, не надо на меня тратить такой подарок, Муля?
— Дуся, это — тоже планировалось тебе, — вздохнул я, — просто я купил тебе два подарка. Этот я хотел дарить на твой день рождения, через месяц. Но раз ты отдала плащ, то пусть будет юбка сейчас. А на день рождения что-нибудь потом придумаю.
— С-спасибо, — пробормотала деморализованная и ошарашенная Дуся и спрятала вспыхнувшее лицо в малиновом шёлке.
А я тихонько вышел из комнаты. Ей нужно время, чтобы принять ситуацию. Слишком много для неё за последние месяцы изменилось.
Дуся — всегда была как член семьи Шушиных, Бубновых, Адияковых. Только всё равно, все понимали, что она не совсем полноправный член семьи, что она всё-таки в услужении. Так повелось ещё от Мулиного деда. Как я понимаю, он был тот ещё деспот и домостроевиц. И потом все так и продолжали потребительски к ней относиться. Что удивительно, и сама Дуся ничего необычного в этом не видела и считала, что так и надо.
Но я так не считал и не мог с этим смириться. Нет, мне было очень удобно, что Дуся взяла на себя все мои бытовые вопросы. Я прекрасно помню первые дни после попадания сюда, когда выстоять очередь на коммунальной кухне и пробиться к плите, чтобы сварить суп — это был тот ещё квест.
Но дело в том, что в той, моей жизни, у меня было довольно много наёмных работников. Была тётя Люда, которая убиралась в доме, занималась стиркой и готовкой завтраков (обедал я в офисе, в столовой, а ужинал обычно где-нибудь в ресторане или в гольф-клубе), а выходных у меня никогда не было. Был Саша, мой водитель. Был приходящий Михалыч, который занимался садом и лужайками два раза в неделю. И ещё были Витя и Толик — охранники. И я всегда относился к ним также, как к своим деловым партнёрам. И всегда, по возможности, помогал.
Как-то я оплатил супруге Михалыча дорогостоящую операцию в Германии. А Саше помог, когда его оболтус загремел в КПЗ за драку. Оболтуса, я, кстати, потом тоже к делу пристроил. Нечего ему болтаться и от безделья искать приключения на пятую точку. Тёте Люде помог с обнаглевшим зятем, который при разводе пытался отжать имущество и двух детей у её дочери.
Поэтому и к Дусе я относился с уважением. И она это чувствовала, потому что шла за мной, куда шёл и я.
Я вернулся в дедов кабинет, который теперь стал моей комнатой. Здесь был сейф, встроенный между стеллажами с книгами. Я вытащил из чемодана пачку денег (не всё я отдал тёте Лизе, себе «на мелкие расходы» оставил и плюс несколько пачек нужно было отдать Адиякову за меха). И сейчас я решил всё сложить в сейф.
Но тут в дверь позвонили. Так как Дуся была заплаканная, то пошёл открывать я, сунув деньги обратно в чемодан, от греха подальше.
На пороге стоял и мялся Миша Пуговкин:
— Муля, нам надо серьёзно поговорить, — сказал он и серьёзно посмотрел на меня.
— Разве мы с тобой в Белграде всё не обсудили? — удивился я, — зачем одно и то же сто раз обмусоливать, Михаил? Я тебе своё мнение уже давно сказал. И оно не изменится.
— Нет, Муля, не обо мне поговорить, — покачал головой Миша, огляделся и тихо добавил, — о твоих соседях по коммуналке.
Глава 15
Я посмотрел на него с немалым изумлением. Но предложить войти — не предложил. Вместо этого нахмурился:
— Михаил, а почему ты с этим вопросом ко мне пришёл? — спросил я сухо.
Лицо у того вытянулось:
— Ну… ээээ…
— Теперь там проживаешь ты. Вот сам эти проблемы и решай, — равнодушно пожал плечами я.
— Тебе разве не интересно? — удивился он.
— Ты знаешь, совершенно не интересно, — честно ответил я. — У меня столько всего, что я со своими проблемами не успеваю разобраться. У тебя всё?
Миша покраснел:
— Эммм… Да.
— Тогда всего доброго, — ответил я и закрыл перед его лицом дверь.
Представляю, что он сейчас думает. Но другого варианта воспитательного процесса я не видел. С людьми, склонными к выпивке, категорически нельзя быть мягкотелым и добреньким. Иначе они очень быстро садятся на голову.
Я считаю, что пьянство и алкоголизм — это болезнь. Очень страшная и практически неизлечимая болезнь. Примерно, как онкология или сахарный диабет. И нужно, чтобы человек сам взялся за своё лечение. В медицине достаточно случаев, когда люди со страшными диагнозами брали себя в руки, выстраивали режим питания, физических нагрузок, всей жизни, — и вполне себе нормально жили долгие годы. Но сила воли там должна быть колоссальная, по сути там всё существование человека должно быть подчинено работе с болезнью.
У меня, в той, прошлой жизни, был троюродный брат, который, как узнал, что у него диабет второго типа, полностью отказался от всех пищевых излишеств, сел на строгую сбалансированную диету, со строгим физическим сопровождением и чёткими нагрузками, и практически переборол диабет. Да, у него периодически сахар «прыгал», но это брат контролировал свой сахар, а не наоборот.
Также и с пьянством, и с алкоголизмом. Можно человека уговаривать до бесконечности, ругаться с ним, просить его, кодировать. Но как только человек не захочет и не возьмёт сам себя под собственный контроль — толку не будет.
Поэтому я так жёстко и разговаривал с Мишей. Помню его биографию в том, моём мире. Там всё могло бы закончиться более приятно, если бы он вовремя остановился.
И я решил пойти ва-банк. Вижу же, как Михаил ко мне тянется. Поэтому я сейчас жёстко поставил его перед выбором. Или я и всё, связанное с моими проектами и его карьерой, или пьянка.
А с соседями я ещё разберусь. Но только чуть позже.
И я развернулся и отправился к Дусе.
И застал удивительную картину: Дуся, в новой югославской малиново-фиолетовой юбке и голубой кофточке (кажется, это тоже я ей дарил, только давно ещё), вертелась перед зеркалом, постоянно прихорашиваясь.
— Красота! — от души похвалил я.
Дуся вспыхнула и попыталась слиться с интерьером.
— Тебе бы ещё обувь соответствующую и вполне можно хоть сейчас замуж выдавать, — рассмеялся я. — ты обведи мне свою ногу на листочке и я, когда в следующий раз снова в Югославию поеду, тебе красивые сапожки привезу.
— А ты что, ещё туда собираешься? — всплеснула руками Дуся.
— Конечно, — кивнул я.
Дуся принялась споро собирать разбросанные по комнате вещи и прицепилась ко мне с расспросами:
— Муля, а как там Елизавета Петровна поживает? Как она выглядит? Ты встречался с нею, мне Надежда Петровна говорила?
— Встречался, — тепло улыбнулся я, вспоминая, как не хотела тётя Лиза со мной расставаться, как горько, навзрыд, плакала.
— И как она?
— Красивая. Умная. Успешная. Выглядит молодо, — охарактеризовал её я.
— Она всегда такая была, — согласно покивала Дуся. — Вот вроде смотришь — две сестры, а ведь такие разные! Елизавета вон какой учёный, в отца пошла, в Петра Яковлевича, царство ему небесное. А вот что Наденька в жизни хорошего совершила?
— Как что? — изобразил изумление я, — меня родила.
— И воспитала, — согласилась Дуся, — да, ради такого сына можно считать, что жизнь удалась.
— Нет, Дуся, — сказал я, — воспитала меня ты. И мой отчим.
При этих словах Дуся польщённо зарделась.
— Я же, считай, своей настоящей матерью тебя считаю, — сказал я, — хоть и не биологической. Как и Модеста Фёдоровича — отцом.
Дуся аж прослезилась от умиления, и я, чтобы окончательно не смущать её, перевёл разговор на другую тему:
— Как он там, кстати?
— Ох, Муля, — улыбка медленно сползла с Дусиного лица, — когда из конференции своей вернётся, сам всё увидишь.
Такой ответ меня не устроил, и я прицепился с расспросами:
— Что-то с работой не так?
— Да нет же, — даже замахала от возмущения руками Дуся, — ты же знаешь отца, у него с работой всегда всё чётко. А после того, как он в другой институт перешёл и нет этого противного Попова, так Учёные советы хорошо проходят, без нервотрёпки. Он даже на обед ходит. Хоть и не часто.
— А что тогда? Здоровье?
— Да бог с тобой, Муля! Он же нестарый ещё мужик, какие там проблемы со здоровьем! Это у меня, то поясницу ломит, то плечо болит. А ему ещё рано рассыпаться.
— Дуся, раз плечо у тебя болит, а давай я тебе путёвку в санаторий выбью? — предложил я. — Поедешь, подлечишься, а?
— Ой, Муленька! — умилилась Дуся, — балуешь ты меня.
— Так поедешь?
— Ну куда мне ехать! — возмущённо сказала Дуся, — как я вас тут всех брошу?!
— Но ведь плечо болит…