Он нервно мерял шагами кабинет и возмущённо махал руками:
— Ты понимаешь, Муля, ведь это исследование и создание такого прибора перевернёт всё представление о масс-анализах! Человечество сможет исследовать образцы с низким содержанием элементов!
— Ааааа… — с глубокомысленным видом кивнул я, хоть и не понял, зачем человечеству исследовать образцы с низким содержанием элементов и как это перевернёт человеческую жизнь, но разочаровывать Модеста Фёдоровича не стал, поэтому живенько добавил, — тогда да, конечно.
Модест Фёдорович, с горящими глазами зарядил длинную лекцию минут на двадцать. Из всей лекции я более-менее понял отдельные слова «атомарное состояние», «поляризация» и «спектральный диапазон», предлоги и междометия — это были, кажется, самые простые слова из всего монолога. От попытки понять хоть что-то мои мозги моментально начинали вскипать.
Остальное я вообще не понял. Но сидел с умным видом и в паузах кивал.
А потом ко мне в кабинет заглянула кареглазка Оля.
— Муля, — сказала она, — я на минуточку, буквально. Слушай, я опять тебе хочу кое-что рассказать.
— Очередные сплетни? — рассмеялся я, перекладывая стопку документов.
Настроение после общения с Мулиным отчимом было прекрасное.
— Да послушай же ты меня! Опять о тебе ходят очень странные слухи и сплетни!
— Оля, — сказал я, — ты бы поменьше вот эти все сплетни собирала и побольше занималась собой и своей карьерой.
— Муля, не затыкай мне рот! — возмутилась кареглазка. — Я же искренне хочу тебе помочь. Так вот, кто-то о тебе распускает сплетни, причём очень нехорошие сплетни. Разве тебе это не интересно?
— Интересно, — вздохнул я.
— Говорят о твоих связях с иностранцами, — сообщила кареглазка. — Якобы ты ввозишь за границу контрабанду, и ради этого ты устроил весь этот цирк с советско-югославским фильмом.
Кареглазка выпалила мне это и добавила:
— Будь осторожен, Муля.
С этими словами она вышла с кабинета, демонстративно хлопнув дверью.
Я задумался.
Понятно, что сплетни сплетнями, но определённая доля правды в этом есть. Кто-то вынюхал о том, что я действительно провозил контрабанду в Югославию. И что у меня слишком близкие связи с Йоже Гале, а также, возможно, и про Мирку узнали. А что если она приедет сейчас с югославской делегацией, и как вот оно дальше всё будет? Наши встреч не смогут оставаться незамеченными.
Оля права, с этими сплетнями надо прекращать. Но прежде всего надо выяснить, кто их распускает. Только вот как я могу выяснить, если у меня совершенно нет времени, да и желания нет заниматься поиском информации?
И тут я просиял — подключу-ка я к этому делу Лёлю Иванову. Да, мы с ней договорились, что она мне за помощь в выезде в Югославию делает путёвки и дачу. Но пусть поработает ещё на наше общее благо, чтобы не зря было.
Я усмехнулся и решил заняться этим, не откладывая всё дело в дальний ящик.
Визит к Ярославу я откладывал долго, но дальше уже тянуть было невозможно. Поэтому я бросил все свои насущные проблемы и отправился прямиком к нему — в общагу интерната для одарённых детей. Протянув бдительному коменданту шоколадку, я выяснил, где находится комната Ярослава.
— Сто сорок третья комната, — буркнул комендант и отвернулся. Но шоколадку взял.
В общежитии других детей ещё не было, а вот Ярослав уже там жил сам.
Я поднялся по гулкой, заляпанной извёсткой, лестнице на третий этаж, без труда нашёл нужную комнату и постучал в дверь. Сначала ничего не происходило. Я постучал ещё раз, громче.
Через некоторое время дверь открылась, и на пороге появился заспанный Ярослав.
— Привет, Ярослав, — сказал я, — можно войти?
— Входи, — буркнул Ярослав, не проявив, по своему обыкновению, никакого удивления от моего внезапного визита, и отступил на два шага.
Я вошёл в комнату. Там царил небольшой беспорядок в виде разбросанных носков и стопки мятой одежды на стуле и кровати, как у обычного подростка, но в принципе всё было в пределах нормы.
— Тут тебе Дуся гостинцев передала, — сказал я и поставил на стол сумку, набитую пирогами, кулебяками, котлетами и прочими дусиными разносолами, которые она наготовила для Ярослава. — Рассказывай, как у тебя дела?
Я с усмешкой наблюдал, как Ярослав проворно бросился к гостинцам.
— Нормально, — буркнул он, торопливо вытащил кусок пирога и откусил почти половину.
— Чем ты тут занимаешься? — спросил я.
— Уфуф ыфыфыв, — ответил Ярослав, давясь и быстренько прожёвывая пирог.
— Ладно, ладно, ешь, не торопись. — сказал я. — Но ты, может, и меня чаем напоишь?
Так-то есть не хотелось, но от чашки чая я бы не отказался.
— Нет у меня чая, — сказал Ярослав и вздохнул, продолжая жадно уплетать пирог.
— В смысле нет? А как же ты?
— Да вот так, — невнимательно ответил Ярослав, так как раз в это время обнаружил котлеты.
— А что же ты кушаешь?
— Ой, да есть у меня немного денег. Мне Модест Фёдорович на карманные расходы давал.
Я всё никак не мог понять, как же он без денег, голодный, сидит в этой общаге уже сколько времени, и поэтому прицепился с расспросами. Ярослав долго отнекивался, делал очень занятый вид и изображал, что всё хорошо, но я всё-таки настоял и заставил его рассказать, что же произошло на самом деле и почему он теперь проживает в общежитии.
Дело оказалось довольно банальным. В общем, Модест Фёдорович целыми днями пропадал на работе, а Ярослав оставался дома с Машей. Когда его только-только взяли под опеку, Маша к этому отнеслась очень даже благосклонно и, наоборот, приветствовала такую идею. Но действительность превзошла ожидания. Одно дело — быть благородным опекуном, спасителем сироты, и совсем другое — оказаться матерью несовершеннолетнего подростка, практически взрослого парня, да ещё и одарённого, с острым умом, и с непростым характером.
Всё началось с первых мелких стычек. С того, что Ярослав увлекался раскрашиванием Букета Фаины Георгиевны в разные цвета. Таким вот образом он экспериментировал с разными видами красителей для шерсти. Я-то сначала думал, что он просто как художник любит раскрашивать животных, но оказалось, что всё-таки это склонность к химии.
Маша невзлюбила Букета сразу, как только увидела. И когда Ярослав пару раз притащил собаку к себе в комнату, она выставила Букета вон вместе с Ярославом. Грянул скандал. Затем слово за слово, плюс добавились ещё какие-то просчёты Ярослава, и в результате Маша сильно на него озлобилась.
Гром грянул через неделю. Когда Модест Фёдорович ушёл на работу: Маша поставила Ярославу категорическое условие, чтобы тот выметался из квартиры. Ярослав не стал с ней спорить, а она просто выставила его вещи за пределы квартиры и захлопнула дверь прямо перед его носом.
Таким вот образом Ярослав оказался в общежитии. Хорошо, сообразил сюда прийти, пожаловаться коменданту, старому ветерану, который не хотел сидеть дома и подрабатывал в общежитии, о своём сиротском положении, и тот пустил его под свою ответственность.
А Модесту Фёдоровичу Машенька наврала о том, что Ярославу нужно уже заселяться в общежитие, потому что у них началась производственная практика. Мулин отчим, хоть и был умнейшим человеком, академиком, в бытовых и жизненных вопросах оказался сущим ребёнком. Поэтому всю ту лапшу, которую Маша щедро и обильно навешала ему на уши, он воспринял практически как норму.
Таким образом, Маша в очередной раз победила, а Ярослав стал жить в общаге.
— Пошли жить ко мне, — сказал я, — мы с Дусей сейчас в четырёхкомнатной квартире вдвоём. Я все дни на работе. Тебе никто вообще мешать не будет. Не нужна тебе эта общага.
— Нужна, — сказал Ярослав, — здесь будут жить все ученики из интерната. Вместе урок учить легче. Я боюсь отстать от них сильно.
Я понял, что спорить тут бесполезно и взял у него обещание, что он будет на выходные приходить к нам. Оставил ему денег и отбыл. Надо будет рассказать Дусе, какой он тут голодный бедняжечка, так что она сама каждый день к нему ходить будет и еду носить.
Но какая Маша!
Глава 20
Югославы приехали поздно вечером. Встречать их вырядилась целая делегация, во главе с Козляткиным. Это если брать от нашего Комитета. Но от Главлита тоже была своя делегация. И от «Мосфильма» была. И от театра Капралова-Башинского, и от Глориозова. Оба они, кстати, невзирая на позднее время, приняли участие во встрече заграничных соратников в обязательном порядке. И сейчас хмуро буравили друг друга взглядами издалека.
Да что говорить, даже от Института философии и то организовали встречающих. Якобы у них функция изучать взаимодействие между представителями наших стран в рамках культурного обмена.
Народу на перрон набилось, что ой. Но мы с Ваней Матвеевым встали плечом к плечу, к нам присоединился Козляткин, ещё пару коллег из Комитета, и не позволили главлтовцам и философам оттеснить нас на задний план. Стояли стеной.
Ситуация напоминала мне предыдущую, когда в Югославию напихали «золотых деточек» в несколько раз больше, чем самих актёров.
Ваня Матвеев, который держался рядом, сказал:
— Если сейчас появятся все эти Тельняшевы и Болдыревы — я уже ничему не удивлюсь.
Я усмехнулся. Но через полсекунды усмешка растаяла на моих губах — по перрону, по направлению к нашей и так немаленькой толпе, резво шагали оба Тельняшева.
— А это ещё что такое? — цвыркнул сквозь зубы Козляткин который тоже заметил непрошенных гостей.
— А они разве в списках есть? — поинтересовался я.
— Товарищ Мартынова, проверьте списки, — шикнул на одну из секретарш Козляткин.
Та пискнула и унеслась куда-то. Видимо, искать пресловутые списки.
Тем временем Тельняшевы подошли к нам.
— Здравствуйте, товарищи, — формально поздоровался Тельняшев-старший. — У меня для вас хорошая новость. Дальше руководить проектом будет Богдан Тельняшев.
При этих словах возникла удивлённая пауза, а Тельняшев-младший приосанился.