их с Машкой получился ребёнок, но думала, авось, это прошло время, и у него всё наладилось, что выздоровел он. Но получается, что-таки нет…
Утром Модест Фёдорович был вял, задумчив, почти ничего не разговаривал и не ел. Вяло поковыряв омлет в тарелке из вежливости, и даже не допив свой чай, он позволил провести себя до института и, ссутулившись, скрылся в здании.
Я проследил, чтобы он уже зашёл и дверь за ним захлопнулась, и рысцой отправился в Комитет. Там сейчас мне предстояла борьба с Тельняшевым.
Интересно, Богданчик придёт сам или опять папочка приведёт его за ручку?
Больше всего меня в этой ситуации удивляло несколько моментов. Первый: если нас так мощно проверяли к встрече югославской делегации, у нас была трёхступенчатая проверка соответствующими органами, то как Тельняшевы попали на перрон? Вот это меня удивляло.
Ладно, если ещё старший Тельняшев — он работает в Главлите, занимается цензурой, и эту проверку проходит регулярно. Этому я ещё мог поверить, что у него соответствующее удостоверение или, быть может, он даже работает на эти органы. Но как Богданчик смог пропуск получить? Неужели у Тельняшева старшего есть такие блаты, что смогли сынулечку пропустить на перрон? Это раз.
И, во-вторых, а кто наверху его утвердил? Козляткин посмотрел бумажку, но лично мне этот листочек никто не показывал. Если я не ошибаюсь, то проект, которым руководил я, был утверждён лично Сталиным. Кто же тогда мог отменить приказ Сталина и утвердить туда Тельняшева?
Никто. Сто процентов никто. Неужели Сталин передумал? Но если бы он передумал, то, зная его, он бы сейчас того же Большакова взял за задницу, и он бы получил по первое число, прилетел бы назад, и мы бы все получили от Большакова. То есть, мы бы все об этом узнали. А это всё тишком, нишком…
Что-то здесь не складывалось, и я решил разобраться в этой ситуации.
Глава 22
Однако, к моему удивлению, встретиться и поговорить с Тельнышевым не вышло. Ближе к обеду Богдан заявился вместе с отцом в Комитет. Он сразу же направились в кабинет к Козляткину. Через время туда торопливо побежала запыхавшаяся Татьяна Захаровна с пухлой папкой с документами.
Они заперлись на целый день.
Меня не пригласили. Так что я мог только догадываться, что там происходит.
Несколько раз я пытался прорваться туда, но скотина Альбертик, скретаришка Козляткна, намертво встал стеной и меня не пропустил.
Ну и чёрт с вами, всё равно завтра узнаю. Я плюнул на всё это и пошёл домой.
Честно говоря, я больше был расстроен тем, что не приехала Мирка. Почему-то я её ждал, хоть мы и не договаривались, и вот теперь расстроился. Так что на всё остальное мне было плевать.
Я вернулся домой без настроения, Модест Фёдорович сидел в своём кабинете и даже поздороваться не вышел.
Я разулся, разделся, громко перекинулся с Дусей парой фраз, в надежде, что он услышит и таки выглянет. Но нет.
— Как он? — спросил Дусю я.
— Вернулся домой из Института ещё днём, перед обедом, закрылся в кабинете и сидит, — тут же наябедничала Дуся и, видя мой удивлённый взгляд, добавила, — вернулся выпившим и сейчас сидит пьёт там. Бедняга. Переживает.
Мне было жаль Мулиного отчима — такое крушение надежд. И вместе с тем я ничего не мог сделать. Мог только посочувствовать. Свои внутренние горести ему предстоит преодолеть самому.
Хотя… А почему я не могу ему помочь? Могу!
— Дуся, — сказал я, — ты говорила, что мусор вынести надо?
— Так ты поешь сперва, передохни после работы, а потом и вынесешь, — забеспокоилась Дуся, — я рагу с зелёным горошком, морковкой и кроликом поставила разогреваться.
— Потом поем, — решительно заявил я, обуваясь и одновременно натягивая пиджак, — давай сюда мусор.
— Да что ж это такое! — всплеснула руками потрясённая Дуся, — кому я полдня готовила?! Один пришёл и сидит весь день в кабинете, только винище хлещет, второй тоже на потом. А зелёный горошек, между прочим, мне из деревни по личному запросу привезли! В городе нынче такого не достать! И сметанка там жирненькая такая, объедение!
— Дуся! Я приду и поем!
— Пять минут! — категорическим тоном заявила Дуся, — у тебя есть пять минут, и чтобы был дома, как штык. Я как раз всё разогреть успею. И Модеста Фёдоровича тоже сам вытаскивать за стол будешь.
— Дуся! — возмутился я, — да я за пять минут только до двери дойду.
— А чегой ты так медленно ходишь?! Я в твоём возрасте, как метеор летала. Я сказала пять минут!
— Ну Дуся…
— Ладно, десять!
— Ну Дуся!
— Ой, начинается… пятнадцать, и ни минутой не больше!
— Я мигом! — усмехнулся я, подхватил ведро и ломанулся во двор.
На самом деле на то, что я решил сделать, хорошо, если за два часа успею обрнуться. Но мне нужно было усыпить бдительность Дуси и Модеста Фёдоровича, чтобы спокойно, без лишних расспросов, выйти из дома. Поэтому я разыграл этот маленький спектакль.
Сам же вынес ведро, вытряхнул в контейнер, спрятал ведро в ближайших кустах (надеюсь, на грязное мусорное ведро никто не позарится (мусорные пакеты ещё не изобрели и это был тихий ужас, я всё никак не мог привыкнуть), а сам вышел на улицу.
И отправился на Котельническую.
Но нет, не к Фаине Фёдоровне, а к Маше.
Нам давно уже пора было поговорить.
Перед тем, как зайти к Маше, я позвонил в дверь к Раневской. Открыла Глаша, её домработница. Она была в старом театральном платье Фаины Георгиевны, с блёстками, и в застиранном фартуке поверх него, что придавало ей комичный и нелепый вид.
Букет выглянул у неё из-под ног, увидел меня, приветственно гавкнул и, посчитав свой долг выполненным, гордо удалился, виляя коротким хвостом без какой-либо дополнительной окраски.
— А Фаины Григорьевны дома нету, — немедленно сообщила Глаша при виде меня, — они на променад ушли.
— Без Букета что ли ушла? — удивился я.
Глаша как-то странно скосила глаза, сдавленно хрюкнула, потом потупилась и покраснела. Вся эта пантомима заняла буквально мгновение, но была очень даже выразительной. Почему-то я вспомнил вязанную жёлтую жилетку, но задавать вопросы пока не стал. Не время ещё.
А вот зарубку в памяти сделал.
Время-то летит быстро. И потом я таки спрошу.
А вслух спросил совсем другое, понизив голос до шёпота:
— Что там, у них стряслось? — и кивнул на дверь своей квартиры с максимально таинственным видом.
Глаза Глаши загорелись восторгом: всякие такие вот делишки и срачики она страстно любила. А мыльных сериалов ещё не придумали. А тут такое!
— Ой! — аж закатила глаза от восторга Глаша, — Муля, вы представляете, Машка отчебучила!
При этих словах она многозначительно подмигнула. Я очевидно должен был моментально, с полунамёка, понять высшую истину, но, увы, не понял. Вместо этого, чтобы не ломать информатору-Глаше кайф, я ей тоже многозначительно подмигнул и приготовился слушать нечто невероятное.
И не прогадал:
— Машка этого деда своего выгнала! — выдохнула Глаша и, сообразив, что это мой отец, сконфуженно покраснела, — ой, я не это хотела сказать… я Модеста Фёдоровича имела в виду… он так-то не старик, это по сравнению с нею…
Она виновато посмотрела на меня, залопотала нечто нечленораздельное и совсем утеряла нить разговора.
— Ну выгнала, — кивнул я, возвращая её обратно к теме, — а дальше-то что? Зачем выгнала хоть? Из-за чего, не знаешь?
— Дык она же это! — выпалила Глаша и испуганно прикрыла рот ладонями.
— Говори, — кивнул я, — я никому не скажу.
— Да к ней же хахаль ходить начал! — Глаза Глаши полыхнули азартом, — И Модест Фёдорович не знает.
— Давно? Что за хахаль? — я сделал стратегическую ошибку, задав ей сразу два вопроса, но от такого количества информации глаза Глаши остекленели, и она зависла.
Надо было возвращать её в реальность:
— Что за хахаль? — ещё раз повторил я, легонько потормошив домработницу Раневской.
— А? Что? — очнулась Глаша.
Я её подбодрил, и она тут же принялась выкладывать всё, как на духу, раз появились свободные уши:
— Да вот только Машка выгнала Модеста Фёдоровича, как этот хахаль ейный сразу начал к ней ходить, даже не скрываясь, как раньше было.
— Что за хахаль? — не выдержал я.
— Да как, что? Такой дюжий мужик, здоровый такой.
— Сколько ему лет?
— Да молодой, где-то такой, как ты, может, чуть помладше, — сказала Глаша, от волнения перейдя на «ты» и окинув меня проницательным взглядом.
— Хорошо. Так давно этот хахаль ходит к ней? — спросил я.
— Да давно. Ещё только они переехали, он уже и ходил. Модест Фёдорович постоянно носится по командировкам, куда-то уезжает. Машка дома сидела. А он заходил, да. Потом одно время, когда Ярослав у них поселился, этот хахаль перестал ходить, потому что Ярослав дома мешал. Но потом она пацана выперла, и хахаль опять ходить начал.
— Что, прям сюда, на квартиру? — удивился я.
— Да, сюда, прям на квартиру. А потом Фаина Георгиевна начала Букета выгуливать, и Машка немного притихла, боялась, что она увидит. И хахаль этот приходил только по утрам, потому что Фаина Георгиевна любит утром долго спать после вечерних спектаклей-то.
— Понятно, — сказал я. — Что ещё ты мне можешь рассказать?
Глаша помялась и сказала:
— Ребёнок-то не Модеста Фёдоровича.
— А чей? — спросил я, хотя уже прекрасно знал, что это не его.
— Да, трудно сказать, может, и хахаля этого. Я точно не знаю. Вот. Но то, что не его, это точно.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
— Она разговаривала с подружкой и ей вот это рассказывала, какой он дурак и как она хорошо пристроилась, чтоб её матерью-одиночкой не считать. А я из рынка как раз шла и всё услышала.
— А сейчас почему она поменяла своё мнение?
— А этого я уже не знаю. Или моча ей в голову стукнула, или, может, все в интересном положении бабы такие, сложно сказать. Ну, я думаю, что этот хахаль ей в уши наплёл. Он же думает, что квартира ей останется, и он тут поселится жить. Готов её взять даже с чужим ребёнком, а там будет видно. Они же потом могут развестись и квартиру эту разделят.