Я задумался.
Так-то, в принципе, Глаша была права. Хоть и женщина она малокультурная и необразованная, но в природной человеческой смекалке и житейской мудрости ей не откажешь.
— Спасибо, Глаша, — кивнул я. — Только о нашем разговоре молчок. Фаине Георгиевне не говори, что я спрашивал.
— Хорошо!
Судя по тому, как довольно блеснули глаза Глаши, первым делом, что она сделает, это расскажет Фаине Георгиевне. Но мне это уже было мало интересно. Сейчас надо разобраться с Машей.
Я позвонил в дверь. Долгое время никто не открывал, но я стоял и терпеливо ждал. Я знал, что она там. Глаша сказала, что видела, как она вернулась из женской консультации и сразу пошла домой.
Я жал и жал на звонок. Уже думал, что он перегорит от напряжения, как дверь открылась.
На пороге стояла запухшая Маша. Явно плакала.
— Чего тебе? — неприязненно сказала она, шмыгнув носом.
— В смысле чего? Здравствуй, Маша, — сказал я.
— Здравствуй, — буркнула она и исподлобья посмотрела на меня.
Пройти в квартиру она мне не предложила, но меня долго просить не надо. Я сам отодвинул её от порога и сделал шаг в квартиру.
— Куда ты лезешь! — вскинулась она. — Я сейчас не могу принимать гостей, я себя плохо чувствую!
— Ничего страшного. Сядешь на кухне, выпьешь водички, и мы поговорим.
— Я тебе сказала, что я не могу! — заверещала она. — Пошёл вон!
У неё началась банальная истерика.
Я терпеливо ждал, пока это всё закончится, и примерно через несколько минут, когда она иссякла орать, я спросил:
— Так ты меня впустишь в мою квартиру или нет?
Маша посмотрела на меня очумелыми глазами и заплетающимся языком переспросила:
— В каком смысле в твою квартиру?
— В том смысле, что это моя квартира, — сказал я. — Я являюсь хозяином этой квартиры и пустил вас сюда с отцом пожить.
Маша онемела и не нашлась, что мне ответить. Воспользовавшись моментом, я прошёл на кухню.
Здесь было не убрано. На столе и в раковине была немытая посуда. Стол был чем-то заляпан. Пахло неприятно.
В квартире я заметил признаки пребывания мужчины. Причём тапочки были явно не размера Модеста Фёдоровича, а очень даже большие. Примерно сорок пятый размер. А Мулин отчим носил от силы сорок первый-сорок второй.
— У тебя гости? — спросил я.
— Какие гости? Только ты, — вскинулась Маша.
Я кивнул на тапочки:
— А это чьи?
— Какое твоё дело?
— Ну, дело у меня есть. Кто к тебе приходит?
— Ко мне отец приезжал из деревни, — взгляд Маш вильнул и на щеках выступили алые пятна.
— Не ври. Отец у тебя живёт далеко, в Молдавии где-то.
— Это не у меня, это у Ломакиной, ты всё перепутал! — возмутилась она.
— Насколько я помню, что ты откуда-то издалека приехала, из деревни какой-то. И вряд ли твой отец будет к тебе оттуда часто ездить. И уж точно ради него ты не будешь держать тапочки прямо у входа, — сказал я. — Отвечай, кто к тебе приходит?
— Ты что на меня напал? — она зарыдала.
— Мне соседи рассказали, что к тебе ходит какой-то хахаль, поэтому ты моего отца выгнала из моей квартиры, — не стал щадить её я. — И давай уже говори, что это за ребёнок? Где ты его взяла и как ты провернула аферу, выйдя замуж за отца?
Маша ошалела, посмотрела на меня и схватилась за голову. Её начала бить крупная дрожь. Она зарыдала, громко подвывая.
Я встал, подошёл к крану, набрал стакан воды и поставил перед ней:
— На, пей.
Маша, стуча зубами по стенкам стакана, сделала несколько глотков. Слёзы продолжали литься, но меня это мало заботило. Я хотел знать правду.
Маша всё рыдала и рыдала.
Я смотрел спокойно на это всё представление, и мне её не было совершенно жалко. Вообще с тех пор, когда я её первый раз увидел, она совершенно изменилась. Если в первые наши с нею встречи это была девочка-солнышко, эдакая светлая лучезарная девочка, то сейчас здесь, передо мной, сидела утомлённая, видавшая виды и битая жизнью баба. Она настолько резко постарела, что я бы мог ей дать и все сорок лет. Если бы я не знал, что ей около двадцати, то я бы думал, что она старше меня из прошлой жизни.
— Рассказывай, — устало повторил я.
— Да что говорить, — она посмотрела на меня и сказала, — я сделала ошибку, что вышла замуж за твоего отчима.
— Почему? Ты же говорила, что ты его любишь.
— Да какая там любовь! Он воспользовался моей наивностью, — начала она, но я её перебил.
— Не надо мне заливать.
— Я не заливаю, я говорю правду, — заверещала она.
— Нет, ничего подобного. Ты выходила за него замуж, и ты уже была в положении. Если бы ты была святая наивность и он тебя только совратил, как ты всё это разнесла по институту, то ты бы не была настолько беременной. Сроки не сходятся, Маша.
Я криво улыбнулся и добавил:
— А вообще, я отдаю должное за твой режиссёрский талант. Тебе бы в театре у Глориозова работать. Так скажи, вот это всё шоу в институте, которое ты устроила с учёным советом, с привлечением врага Модеста Фёдоровича — Попова, с привлечением твоей подружайки Ломакиной, — это же всё твоих рук дело?
Маша посмотрела на меня, глаза её злорадно блеснули, но она не сказала ничего.
Я посмотрел на неё и сказал:
— Ведь ты прекрасно всё рассчитала. Пустила слух, и возмущённая общественность Института надавила на моего отца. Как честный и порядочный человек, он был вынужден на тебе жениться, чтобы спасти твою репутацию. Ты ему не оставила другого выхода.
Маша кривы усмехнулась и промолчала.
— Ну, а зачем ты с подругой своей так поступила, с Ломакиной? Ведь она же на тебя кислоту не выливала?
— Выливала! — фыркнула Маша.
— Ну, вполне допускаю, возможно, она держала эту кислоту, а ты просто подбила её руку или как там правильно?
Маша с торжествующей злой улыбкой посмотрела на меня и проворчала:
— Ты всё равно ничего не докажешь! Тебе никто не поверит!
— А я и не буду доказывать, — сказал я. — Ты сейчас же собираешь свои шмотки. Даю тебе время до вечера… ну ладно, ты за полдня не успеешь, всё-таки ты в положении, ладно, даю тебе два дня. Через два дня, чтобы ноги твоей в этой квартире не было. Это не твоя квартира, она тебе не принадлежит, и ты своим хахалем жить здесь не будешь. И я тогда с очень большим интересом посмотрю, останется ли он с тобой ради тебя или же, когда у тебя не будет квартиры, он тебя пошлёт лесом вместе с вот этим незаконнорождённым ребёнком. Кстати, ты хоть знаешь, кто отец этого ребёнка?
Я посмотрел на неё с насмешкой. Маша вспыхнула.
— Знаю.
— И кто?
— Не твой отец, не думай!
— А кто? Кто-то из аспирантов или же ты просто где-то на вокзале нагуляла?
— Да ты что! Как ты смеешь?! — Маша вскинулась ударить меня по лицу, но я не дал, перехватил её руку.
— Тихо-тихо, — сказал я, — давай без вот этого всего, нормально же общались. Или ты привыкла именно так со всем своими хахалями разбираться?
Маша молчала, только исподлобья зыкала на меня.
— А что ты дальше будешь делать? — я посмотрел на неё. — Афера с Модестом Фёдоровичем у тебя провалилась, хахаль тебя без квартиры теперь точно бросит. Ты останешься с ребёнком на улице.
Маша шмыгнула носом.
— Но вообще-то ты в общежитие можешь уйти. Там у тебя койко-место.
— Ты не посмеешь меня выгнать на улицу! — она чуть пришла в себя и зашипела на меня.
— Как это не посмею? Ты мне никто. Эта квартира принадлежит мне. Я, молодой специалист, планирую когда-нибудь завести свою семью. Зачем мне отдавать своё жильё непонятно кому, да ещё с такой репутацией нравственно падшей женщины?
Маша вспыхнула, и злобно прошипела:
— Тебя твоя мать тоже нагуляла! Думаешь, я не знаю? И этот дурик Модест на ней женился, чтобы защитить диссертацию! И получить квартиру!
Я посмотрел на неё и покачал головой:
— Знаешь что, Маша, я вот единственного не пойму. Ведь ты так всё хорошо, грамотно провернула. Я восхищён твоими талантами. Честно. И ты прекрасно устроилась. Устроилась замужем за профессором, за академиком. С такой большой зарплатой, с перспективами. У него есть дача, у него есть квартира…
— Это не его квартира! Ты же сам сказал!
— Неважно. Вы могли в этой квартире жить сколько угодно. Всё было нормально. Что случилось? Почему ты выдала себя? Ведь теперь твой ребёнок родился безотцовщиной. Зачем ты вот это всё сама испортила? Зачем? Ради чего?
Маша вздохнула и сказала почти нормальным голосом:
— Обрыдло мне с вонючим стариком постель делить! Ненавижу его! До тошноты!
Глава 23
От неожиданности я аж глаза вытаращил. Всего я ожидал от Маши, но не такого.
Пару мгновений длилось молчание. Наши лица отражали противоположные эмоции: Машино лицо — злость, злорадство и уверенность в собственной правоте, а моё — недоумение, изумление и гадливость.
Наконец, Маша первой нарушила молчание:
— Осуждаешь? — вызывающе спросила она.
Я пожал плечами:
— Кто я такой, чтобы осуждать тебя, Маша? Но отца жаль. Он-то по-настоящему любит тебя. И сейчас страдает: не ест ничего, заперся в комнате и страдает.
— Ничего с ним не станется! Это мне хоть караул кричи — беременность, плохое самочувствие, ребенок-безотцовщина и из квартиры родственники мужа меня, беременную, выгоняют! — она зло зыркнула на меня.
Я посмотрел на её наглое лицо, и вдруг светлая мысль пришла мне в голову:
— А ты знаешь, Маша, пожалуй, не буду я тебя выгонять на улицу.
И, не дав Маше торжествующе засиять, быстро добавил:
— Поменяешься с Мишей Пуговкиным местами. Пойдёшь жить в коммуналку. А он с женой и маленькой дочерью переселится сюда.
Глаза у Маши полезли на лоб:
— Я? В коммуналку? Ты в своём уме?
— А что тут такого? — поморщился я, — я же там жил. Причём долго жил.
— Но как я там буду с ребёнком?
— Очень просто, — развёл руками я, — как все советские люди живут. Там есть водопровод с водой, есть тёплый туалет, ванная и кухня с плитой. В моей комнате я оставлю тебе примус, чтобы ночью не бегать на кухню ребёнку смеси подогревать.