— Мулечка, я что-то приболела. Плохо мне…
— Вы тоже ели курицу?
— Откуда ты знаешь? — удивилась Рина Зелёная, но я не стал дальше продолжать диалог и сбежал вниз.
На меня с тревогой смотрели товарищ Иванов и товарищ Сидоров.
— У нас ЧП, — понуро сказал я, — Зелёная и Пуговкин отравились.
— Как Ромео и Джульетта! — ахнула Лёля, которая смекнула, что происходит что-то не то, и крутилась рядом.
— Отравился только Ромео, а Джульетта зарезала себя, — поправила её Фаина Георгиевна и фыркнула, — куда только смотрит ваше руководство! Даже Шекспира нынче не знают!
— Фаина Георгиевна, — сказал я, — а вы вчера курицу ели?
— Я слишком старая, чтобы есть мясо в дороге, — вздохнула она, — приходится себя контролировать, иначе не получается…
— Понятно, — кивнул я и, чтобы окончательно проверить мою гипотезу, позвал Ваню Матвеева.
Тот подошёл, весь изнывая от любопытства.
— Вань, — спросил я, — ты вчера Мишину курицу ел?
— Нет. Я не люблю курицу. И я никогда их не ем, — развёл руками он, — я ел только колбасу и огурцы.
— Понятно, — я развернулся к товарищам Сидорову и Иванову и сказал, — Пуговкину и Зелёной совсем плохо. Наверное, надо в больницу их.
— Не надо из в больницу, — фыркнул товарищ Сидоров, — я сейчас дам им одно средство, и они будут как новенькие!
— А вы уверены… — начал выражать сомнение я, но товарищ Сидоров ухмыльнулся и перебил меня:
— Да я всю войну фельдшером прошёл. У меня образование даже есть медицинское. Просто потом я уже по другой линии пошёл. Так что на ноги сейчас их быстро поставим.
— Но они всё равно опоздают же, — забеспокоился товарищ Иванов.
— А мы сделаем так, — принял решение товарищ Сидоров, — вы сейчас с товарищем Бубновым и Раневской езжайте. И звукооператор, что курицу не любит, ещё с вами. А Пуговкина и Зелёную я приведу в порядок и попрошу, чтобы от гостиницы служебной машиной их на съемки отвезли.
У меня аж от сердца отлегло. Все бы так проблемы решались.
— А что с остальными? — спросил я.
— А вот для остальных у меня сегодня будет чудесная лекция, — садистски ухмыльнулся товарищ Сидоров.
И улыбка его сейчас больше напоминала кровожадный оскал:
— Я попрошу организаторов перенести экскурсию на другой день. — Взгляд товарища Сидорова стал лучезарным. — А молодёжь сегодня будет обучаться. Им эта информация очень пригодится на обратном пути на Родину.
Я вспомнил про Аллу Мальц и тихо, под локоток, отвёл товарища Сидорова в сторонку.
— Товарищ Сидоров, — сказал я, — так-то вы абсолютно правы. И действуете согласно инструкции. Я её тоже читал. И вот я припоминаю, что там есть примечание, что в некоторых обстоятельствах куратор может действовать по целесообразности. Вы же помните это?
Товарищ Сидоров кинул и вопросительно посмотрел на меня. Точнее посмотрел, как на придурка.
А я продолжил, судорожно сочиняя аргументы.
— Я скажу, как думаю! — сказал я.
Товарищ Сидоров кивнул и прищурился.
— Если этих шестерых отчислить из группы и вернуть на Родину, то кому-то придётся их сопровождать, — выпалил я, — или вам, или товарищу Иванову. Но скорее всего вам. А я, как руководитель проекта, не хотел бы ослаблять идеологическую составляющую группы. Мы только что приехали. Могут же и у других возникнуть соблазны. Нам пока нельзя разделяться. Как вы думаете?
Товарищ Сидоров задумался. По его лицу было видно, что он борется между желанием наказать зарвавшихся оболтусов, которых навязали нам на голову, а, с другой стороны, он прекрасно понимает, что я говорю всё правильно. Он ведь только приехал и на второй день уезжать, не увидев страну, ему тоже не хотелось. Небось, жена подарков поназаказывала.
Как бы то ни было, товарищ Сидоров кивнул и сказал:
— Вы правы, товарищ Бубнов. Сейчас нам оголять группу никак нельзя. Но и оставить такое безобразие безнаказанно — мы тоже не можем. Их нужно хорошо наказать, но только так, чтобы их родственники нам ничего предъявить не смогли.
— Я знаю прекрасный выход из этой ситуации, — усмехнулся я.
Глава 3
— И вот когда зауряд-врач выходит из конюшни, к нему бросается денщик, которого сыграет Марко Маринкович! — горячо принялся объяснять режиссёр Воислав Нанович, искоса поглядывая на меня.
— Но это же совершенно не тот типаж! — возмущённо фыркнул Франце Штиглиц и посмотрел на меня в поисках поддержки, — сами гляньте, он такой весь нескладный, характерный. А по сценарию нужен бравый вояка. Ветеран войны…
— В этом кино все роли такие… эммм… нестандартные… Так что один нестандартный Маринкович погоды не сделает, — насмешливо отмахнулся Нанович.
Йоже Гале посмотрел на меня умоляющим взглядом, а товарищ Иванов напрягся.
— Товарищи! — примирительно сказал я под всеми этими перекрёстными взглядами, — а давайте посмотрим на товарища Маринковича, так сказать, в полевых условиях. Пусть он выйдет и сыграет какой-нибудь незначительный эпизод. Только короткий. И нам сразу будет видно, подходит он на эту роль, или нужно вернуться к Павле Вуисичу.
— Павле сильно молодой! — недовольно буркнул Штиглиц и поджал губы.
— Ничего, мы его хорошенько загримируем, — триумфально хмыкнул Нанович. — Вон ваша эта Раневская, она тоже не девочка.
— Так она и играет пожилую тётку… — взвился Йоже Гале и умоляюще посмотрел на меня, чтобы я опять вмешался в спор.
Мы уже второй час занимались так называемым «кастингом» сербских актёров и актрис на все остальные роли. Без кастинга, то есть, не глядя, утвердили только коня, на котором зауряд-врач в исполнении Миши Пуговкина, с помпой въедет в освобождённую деревню.
Первоначально планировалось, что мы быстренько посмотрим на предлагаемых актёров и сразу начнём снимать первую сцену. Но жизнь всегда вносит свои коррективы. И главным фактором проволочек оказался менталитет югославских собратьев. Они никуда не спешили и тянули с любым действием до последнего. Я сперва и не понял, что это специфика у них такая. Думал, это они так саботаж пытаются учинить. А товарищ Иванов чуть ядом не изошёл. Но хорошо переводчица, Люда Войкович, успокоила нас, мол, это у них у всех так, не переживайте, ничего страшного.
Люда была русская по матери. Язык знала в совершенстве и помогала нам, когда мы не могли до конца сформулировать мысль. Так-то наши языки были чем-то похожи, так что большинство слов мы понимали и без переводчика. Кроме того, сербы русский язык хоть немного, но знали и понимали.
А с другой стороны, чего мне крыситься? Чем дольше они тянут, тем лучше. Что-то Миша с Риной запаздывают. Как бы опять не произошло чего нехорошего.
Но, видимо, мироздание решило компенсировать мне бессонную и волнительную ночь — хлопнула дверь и в зал, где мы сидели и совещались уже битый час, заглянул Миша Пуговкин и обрадованно махнул мне рукой.
Вот и славненько.
Я извинился и, пока они решали, кто лучше подойдёт на роль очередного военного или крестьянина, вышел из зала. Честно говоря, меня дико выбешивало, что меня втягивают в такие мелкие детали, как подбор массовки. Ну ладно, я ещё понимаю, если роль большая и от неё зависит многое. Но вот какая мне разница — крестьянин на поле будет толстый или худой? Высокий или мелкий?
Но приходилось сидеть и с умным видом кивать.
Так-то я подозреваю, что некоторые югославские товарищи делают это мне в отместку за то, что на главные роли я привёз всех своих. А если говорить конкретно, то это Нанович. Мало мне Завадского дома было.
Тем временем я дошёл до комнаты (или гримёрки, не силён я в этих нюансах), постучал и вошёл. Для наших артистов выделили одну гримёрку на всех. И то, что там две женщины и мужчина, очевидно, значения не имело. Я, конечно, понимаю, что послевоенная разруха коснулась и югославской киноиндустрии, но мальчики и девочки должны быть отдельно.
Когда я утром озвучил свои опасения Фаине Георгиевне, та отмахнулась:
— А в театрах часто в одной гримёрке вообще куча народа гримируется. Ну и что? Выкручиваемся же как-то. Или по очереди, или просто не смотрим друг на друга. Тем более, что здесь будут всего три дня съемки. А в остальное время мы же по разным деревням ездить будем.
И вот вхожу я такой к нашим в гримёрку и что я вижу? Сидят они, голубчики, на диване и в креслах, и режутся в карты.
— Обалдеть! — покачал головой я и укоризненно добавил, — хорошо, что это не товарищ Иванов зашёл. Надеюсь, вы хоть не на раздевание играете, товарищи?
— Да ты что, Муля! — возмущённо воскликнула Фаина Георгиевна, — разве ж мы, советские артисты такие развращённые?! Нет, мы играем на деньги. Причём не на наши советские рубли, а на ихние буржуйские динары.
— Откуда у вас динары? — удивлённо спросил я.
— Миша изловчился и загнал администратору гостиницы свои часы, — с чуть завистливой ноткой сообщила Рина Зелёная. — Так что он у нас теперь богач.
— И вы с Фаиной Георгиевной решили его обнести? — понятливо усмехнулся я.
— Ленин завещал делиться, — невозмутимо парировала Фаина Георгиевна и с важным видом сообщила, — сушите вёсла, товарищи! У меня бубновый туз!
Миша скривился, тяжело вздохнул и швырнул карты на стол.
— Что, Миша, много проиграл? — хмыкнул я.
— Пятнадцать кун, — сердито вздохнул Михаил.
— Тем более мы не деньгами брать будем, — аж захлопала в ладоши от радости Рина Зелёная, — мы хотим, чтобы Миша сводил нас в кондитерскую. Это напротив нашей гостиницы. Там такие марципаны!
— И ванилицы! — тут же повеселел Миша и облизнулся.
— Ну да, ну да, курицу вы уже съели, — не смог промолчать я.
Фаина Георгиевна расхохоталась, и Миша и Рина надулись.
Ну ладно, я убедился, что они ожили и вполне готовы поражать всех актёрским мастерством, и вышел из гримёрки.
В коридоре меня ожидал, нервно меряя шагами пространство, Йоже Гале:
— Муля! — с волнением сказал он, — насчёт того самого — всё в порядке. Всё уже где надо. Я завтра скажу, сколько.