Через несколько томительных мгновений дверь распахнулась и на пороге возник Модест Фёдорович, выпуская в квартиру смесь табачного дыма и спиртных паров. Так, что я аж закашлялся.
— Чего? — спросил Мулин отчим чужим хриплым голосом. Был он всклокочен. Лицо его заросло многодневной щетиной. От застарелого перегара и давно немытого тела аж спирало дух. Домашний халат был засален и обильно покрыт винными пятнами. Рукав прожжён сигаретой.
— Поговорить надо, — сказал я.
— Я вам мешаю? — глухо спросил он, — ты скажи, я всё понимаю. Могу уйти.
— Да брось ты! — отмахнулся я, — Чем ты нам мешаешь? Сидишь целыми днями в кабинете.
— Я пью…
— Это твоё дело, как лучше здоровье гробить, — сказал я, — хотя не буду скрыать, меня изрядно беспокоит тот факт, что ты прогуливаешь работу в Институте. Ты же руководитель. Как можно?
— Я уволился, — глухо сказал Модест Фёдорович, и я приложил все усилия, чтобы лицо моё не перекосило от удивления.
Как он мог уволиться?! Человек, который буквально живёт и дышит наукой, для которого вне науки нет существования, вдруг уволился.
Сотня вопросов рвалась у меня из груди. Но задавать я не решился. Видимо, Модест Фёдорович что-то прочувствовал, потому что сказал:
— Я не мог там оставаться. Для меня это позор. А во-вторых — воспоминания. Не могу! Меня там стены душат!
— А с матерью ты, когда расставался, как ты пережил? — брякнул я, не успев прикусить язык. О том, что это она ушла, я не напоминал, сказал деликатно.
Модест Фёдорович мою деликатность оценил, потому что усмехнулся и сказал:
— С твоей мамой, Муля, у нас прежде всего были доверительные, дружеские отношения. Она не делала мне подлостей. Я прекрасно знал, что её сердце занято Павлом. И когда он вернулся, я был рад за Надю. Рад, потому что ей хорошо, потому что она счастлива…
Он вздохнул и посмотрел на меня:
— Выпить хочешь?
Я отрицательно покачал головой.
— Ну а я, пожалуй, ещё выпью, — пробормотал Модест Фёдорович и захлопнул дверь кабинета у меня перед носом.
После возвращения Йоже Гале из Югославии прошла ещё почти неделя.
Я всё ждал перемен в лучшую сторону. Но не дождался.
И вот, наконец, я решительно заколотил в дверь кабинета.
— Чего? — На Модеста Фёдоровича было страшно смотреть. — Я не хочу есть и вообще ничего не хочу! Оставьте меня в покое!
— Ты лучше послушай, что пишет тётя Лиза, — я вытащил примятый конверт, достал сложенный вчетверо листочек из ученической тетради, пробежался по нему взглядом и зачитал отрывок: — «…а также у нас в лаборатории появился прибор для анализа элементного состава вещества по атомным спектрам поглощения с непрерывным источником и коррекцией фона на основе эффекта Зеемана. Вот только нет у нас специалиста, который мог бы сделать расчёты, и, я даже не знаю, что и делать…».
Глаза Модеста Фёдоровича полыхнули.
Глава 25
— Это же чёрте что получается! Чепуха! Реникса![1] — возмущённо вскричал Модест Фёдорович, — ты же только головой своей подумай, Муля! Иметь такую возможность — прибор для анализа элементного состава веществ с эффектом Зеемана! А они даже не в состоянии специалиста найти! Да если бы у нас такая машинерия была — оооо! Я бы только свистнул, и тут уже сразу человек двести стояли бы в очереди и боролись за право сделать расчёты! Не-е-е-ет, сытая буржуинская жизнь совсем расслабила этих деятелей от науки…
Модест Фёдорович ещё пару раз от души смачно чертыхнулся и возмущённо покачал головой.
— Отец, но ведь это действительно ужасно, — с максимально скорбным видом сказал я.
— Конечно, ужасно! Ты же понимаешь, Муля, если запустить такой прибор и на нём начать делать исследования, то это же моментально поможет человечеству…
Модеста Фёдоровича опять понесло. Я терпеливо ждал, пока он иссякнет, но он, уставший за несколько недель от добровольного затворничества и беспробудной пьянки, сейчас говорил, говорил и никак не мог выговориться. Подошла Дуся и тихо пристроилась сбоку. Она с умилением слушала Модеста Фёдоровича и улыбалась тихой улыбкой Моны Лизы, а он, словно Ленин на броневичке, всё рассказывал и рассказывал… толкал, в общем, речь.
Наконец Дуся не выдержала, видимо, устала стоять, и перебила Модеста Фёдоровича:
— Модест Фёдорович! — воскликнула она, — у меня там такой супчик вкусный! Пальчики оближете! С куриными потрошками и белыми грибочками. Давайте покушаем, и вы нам потом с Мулей про эффект вот этого Змейкина вашего всё и обскажете, но только давайте лучше на кухне, а?
Модест Фёдорович поперхнулся на полуслове прямо посреди своей речи — хотел сказать «циклопентадиенилтрикарбонилгидридвольфрам», но оборвал сам себя и получилась и вовсе какая-то ерунда. Да он и сам это понял и метнул возмущённый взгляд на Дусю, но затем не выдержал, сглотнул, и у него в животе громко заурчало.
— А ты знаешь, дружочек, давай, — вдруг покладисто сказал он.
— Тогда мойте руки и приходите! — велела Дуся, обрадованная такими событиями, а сама резво потрусила на кухню и начала там греметь посудой.
Мы с Модестом Фёдоровичем по очереди послушно помыли руки в ванной и последовали за ней.
— О! — только и сказал я, когда мы, наконец, вошли.
Радостная Дуся расстаралась вовсю: на столе стояли глубокие миски, до краёв наполненные густой пахучей похлёбкой с куриными потрошками, по центру находился поднос с крупно порезанным рыбным пирогом. Дуся даже вчерашние котлеты, на всякий случай, разогрела. Кроме того, она достала откуда-то из своих закромов дефицитную банку рыбной консервы. Но и этого, ей, видимо, показалось мало, потому что она разогрела в духовке домашнюю колбасу, которую держала исключительно для праздника. А ещё добавила тарелку с кусочками сала и хлебушек — всё это было красиво расставлено на столе, который, на первый взгляд, буквально ломился от изобилия.
Модест Фёдорович посмотрел на этот продуктовый натюрморт голодным взглядом, и руки у него аж задрожали. Ну да, конечно, — столько времени голодать. Даже не знаю, чем он там всё это время питался. Подозреваю, что в кабинете у него могли быть какие-то запасы, возможно, конфет, баранок или даже каких-то консервов. Но я как-то не видел, чтобы он в эти дни хоть что-то ел на кухне. Хотя, я подозреваю, что, возможно, Дуся слегка его и подкармливала. Но, как бы там ни было, Модест Фёдорович набросился на суп, словно с голодного края.
Я незаметно усмехнулся и тоже приступил к ужину. Дуся села напротив, подпёрла рукой щеку и с умилением наблюдала, как жадно Модест Фёдорович поглощает еду.
— Добавки? — с умилением, тёплым голосом, спросила она.
— Пожалуй, не откажусь, — улыбнулся Модест Фёдорович и схватил котлету.
И пока Дуся возилась возле плиты, наливая ему добавки, он продолжил:
— Ты пойми, Муля, этот прибор — это же прорыв! Это очень важно! Если бы у нас такой был, то все вот эти проекты, которые планируется провести по освоению природного ландшафта нашей страны, они бы заиграли совершенно по-другому! Ведь мы же смогли бы провести целый ряд предварительных исследований…
— Тише, тише, отец, — сказал я, перебивая его. — Это всё очень здорово, но тут вопрос немножко другой. Вот смотри: у них нет исследователя для того, чтобы работать на этом приборе. А вот ты умеешь на нём работать, насколько я понял, правильно?
Модест Фёдорович задумчиво кивнул, не замечая, как у него капает горчица прямо на стол.
— Угу…
— Так вот, отец, если ты один умеешь на этом приборе, то я не пойму, как ты сможешь потом спокойно спать? Как ты сможешь есть вот эту котлету с горчицей, когда такой прибор — дорогущий, редкий — сиротливо стоит, накрытый чехлом в лаборатории, и никто на нём не работает?! Какое же это преступление для науки! Какое же это преступление против человечества! — я демонстративно-удручённо покачал головой.
Модест Фёдорович и Дуся удивлённо посмотрели на меня, а я продолжил:
— И, может быть, отец, стоит лично взглянуть на этот прибор и, хотя бы, обучить кого-то, чтобы он мог на нём поработать?
От этой идеи глаза Модеста Фёдоровича загорелись.
— Может быть, тебе стоит поехать туда и поработать на этом приборе? — продолжал нагнетать я.
— Да ты что! — возмутился Модест Фёдорович. — Я же здесь работаю! На Родине!
— Ты уже здесь не работаешь, отец. Ты написал заявление на увольнение, — безжалостно напомнил я.
— Как? Я? Ах, да… точно… написал… — задумчиво пробормотал Модест Фёдорович и озадаченно почесал затылок.
Кажется, в таком состоянии он даже не помнил, что он натворил. Дуся взволнованно посмотрела на меня, я глазами показал ей, что ничего страшного, всё под контролем, мол, сиди тихонько и не рыпайся, а сам продолжил:
— И тётя Лиза сильно переживает, что ей помочь с этим прибором некому.
Модест Фёдорович печально вздохнул.
— И она боится, что приедет проверка, а у неё этот прибор просто так стоит…
Модест Фёдорович озадаченно почесал затылок и задумался.
И тогда я сделал контрольный добивающий:
— А ещё она боится, что если она не найдёт человека на этот прибор, то на следующий год ей срежут финансирование.
Вот тут уже Модест Фёдорович дрогнул. Он ошалело посмотрел на меня и неуверенно сказал:
— И что делать?
— Как что? — вытаращился я на него, — ехать, конечно же! Тёте Лизе срочно нужна помощь. И только ты можешь её спасти! Тем более, что ты не обременён ни работой, ни семьёй. Так что бери и езжай!
При упоминании о семье Модест Фёдорович покраснел и выдавил:
— Я подал заявление на развод.
— Но тебя же не развели ещё?
— Там месяц…
— Ну и вот! На момент отъезда ты будешь женат, а там и без тебя разведут. В крайнем случае, найми адвоката и оставь ему доверенность, пусть он рулит от твоего имени…
— Ты считаешь, что меня так быстро выпустят? — недоверчиво посмотрел на меня Модест Фёдорович, проигнорировал всё остальное, что не относилось к науке.