ажением удивления и упал на колени. Потом уткнулся лицом в пол.
Гунтер подошел к Пусси Кэт. Она держалась обеими руками за свой разорванный живот. Кровь сочилась сквозь пальцы. На таком близком расстоянии крупный заряд проделал в теле дырку, величиной в два кулака... Между тем девушка была еще жива. Она открыла рот, явно желая что-то сказать, по смогла лишь прошептать:
— Кретин...
Потом умерла и лежала, неподвижная, с открытым ртом и устремленными вверх глазами.
— Да,— заметил Г унтер,— настоящий кретин!
Он перевернул Этторе ногой. Донжуан из Санта-Маргарита ди Пула был мертв.
Послышался шум шагов по палубе, и появился старый бородатый моряк. Он посмотрел на три распростертых тела, потом на ружье, которое Бассович подобрал и успел уже зарядить двумя патронами из кармана покойного Этторе.
— Мама миа! — пробормотал старик, крестясь.
— Это издержки производства, мой друг,— сказал Коста.— Они умерли все трое.
Бородач с опаской покосился на ружье.
— Послушайте, патрон, я всего лишь бедный рыбак...
— Знаю, знаю,— перебил его Бассович.— Не напрягайся! Что мы теперь будем делать? — обратился он к Гунтеру.
— Отправимся в Неаполь, как было условлено,— пожал тот плечами.
Близ берегов Имиа они появились на следующий день, к концу вечера. Все три тела были утоплены с достаточным грузом на ногах, чтобы не смогли всплыть. Старый моряк вспомнил все молитвы, какие знал, прежде чем опустить трупы в море.
В этом месте, как он пояснил, встречались ямы глубиной более тысячи метров. Гунтер и Бассович видели, как один за другим тела погружались в воду и исчезали в ее синей глубине.
— Прекрасная могила все же,— произнес Гунтер.
Когда наступила ночь, судно подплыло к неаполитанскому порту, к молу Боверелло, куда обычно причаливали корабли с туристами. Не успел старый моряк закрепить швартовы, как высокий молодой человек подошел к краю причала.
— Вы господа Гибсон и Андропулос? — спросил он с небольшим акцентом.
— Да.
— Я от господина Фонтини.
— Мы следуем за вами.
— Предмет, который сопровождает вас, здесь?
— Да.
— В таком случае мы можем погрузить его в наш фургон,— сказал молодой человек.
Фургон оказался закрытым черным «фиатом» с номерными знаками Ватикана. Туда и поставили гроб, в котором фальшивая мумия заняла свое место, предварительно будучи завернута в покрывало. Старый моряк с беспокойным видом ожидал окончания операции, стоя на краю пристани.
— Мне кажется, нам не о чем больше говорить друг с другом, камарад,— сказал ему Гунтер.— Попутного ветра и доброй ловли!
Тот не заставил повторять это дважды. Он поклонился, приложив два пальца к поношенной каскетке, и прыгнул на барку с легкостью юноши. Судно отчалило так резво, что лопнули канаты. Очень скоро его огни затерялись вдали.
А Гунтер и Бассович влезли в фургон, который на большой скорости покинул порт и направился к автостраде делла Марина.
Кабинет был огромен. Свет проникал сквозь маленькие окна, которые окрашивали его в золотистый цвет, отражавшийся на блестящем паркете. Между окнами фрески Мелоццо и Форли представляли группы ангелов и бородатых пророков. Громадный Христос занимал всю стену около рабочего стола. Слышен был плеск фонтана под окнами.
Гунтер и Бассович встали, когда Его Преосвященство Понти, кардинал-викарий из Государственной канцелярии папы, вошел в кабинет быстрыми шагами. Он очень был похож на доброго кюре из какого-нибудь селения, с густой порослью волос на руках и в ушах, красноватым цветом лица и двойным подбородком. Глаза его были живыми и холодными — настоящие глаза дипломата.
— Садитесь, садитесь,— очень приветливо обратился он к ним.— Мы будем говорить без церемоний, не так ли?
Кардинал пренебрег высоким стулом у рабочего стола и сел в кресло подле посетителей.
— Спасибо, что пришли. Последние дни для вас были насыщены событиями и волнениями, а? Я в курсе, в курсе дела... Мы знаем о несчастье наших сыновей Святого Франциска, в тех местах, где, кажется, мало еще почитают Христа...
Он сложил свои толстые руки на коленях и сощурил глаза.
— Но, в конце концов, вы здесь, живые, здоровые, а это главное. И вы привезли бренные христианские останки этой несчастной женщины...
— Я прошу у вас прощения, Ваше Преосвященство,— осторожно начал Г унтер.— Но мы не привезли бренных останков Мерседес Руйц-Ибарра...
Кардинал-викарий удивленно поднял одну бровь.
—Не привезли?
— Нет. То, что мы привезли,— это манекен, который находится в гробу.
Наступило молчание.
— А! — наконец произнес кардинал-викарий.— Вы знаете...
— Мы знаем, но хотели бы узнать, где находится настоящая мумия усопшей жены президента.
Толстый человек деликатно почесал себе нос, потом сложил руки на животе и понизил голос:
— Может быть, я вас ошеломлю, мои дорогие сыновья, но нет больше бренных останков Мерседес Руйц-Ибарра...
Гунтер и Бассович переглянулись.
— Я не совсем хорошо вас понял, Ваше Преосвященство,— сказал Г унтер.
— Между тем все это очень просто, увы! — сказал кардинал-викарий.— Это было в 1956 году, когда правительство, которое свергло Руйц-Ибарро, решило избавиться от усопшей: она их слишком смущала. Вы знаете о том, что отряд офицеров темной ночью проник в Дом Синдиката и унес гроб. Тогдашнее правительство пыталось потом уничтожить все следы, захоронив в различных местах похожие гробы. Но относительно захоронения настоящей мумии усопшей обратилось в Ватикан. Царствующий папа — будь благословенно его имя! — посчитал возможным исполнить эту просьбу и поручил монсиньору да Магистрису столь деликатное дело. Он решил, что забальзамированное тело должно быть похоронено секретно, под вымышленным именем, в часовне какой-нибудь маленькой духовной общины в Италии.
Кардинал-викарий говорил тихим голосом, но очень ясно и отчетливо, так что не составляло труда слушать его.
— Но несчастью было угодно, чтобы военный самолет, на котором везли тело, исчез в море и уже никогда не будет найден. Испугавшись обвинения в умышленном уничтожении этого самолета, военное правительство приказало сделать манекен, в точности похожий на усопшую, и решило, что он и будет похоронен как настоящая усопшая Мерседес Руйц-Ибарра.
— Значит, мумия покоится где-то на дне океана? — спросил Бассович.
— Теперь и до воскрешения из мертвых! — ответил кардинал-викарий.
Снова воцарилось молчание в большом позолоченном кабинете. Где-то, очень далеко, было слышно приглушенное стрекотание пишущей машинки.
— В таком случае, для чего же эти погребения в разных монастырях? — спросил Гунтер.
— Так хотел папа,— ответил Его Преосвященство.— Он чувствовал большое почтение к усопшей, считал ее замечательной женщиной и истинной христианкой. Он опасался профанации.— Кардинал-викарий понизил голос.— Усопший святой отец имел склонность к секретам,— прошептал он.
— Какое решение примете вы относительно манекена? — спросил Гунтер.
Кардинал развел руками.
— Желательно, чтобы все осталось в том же положении и никто не знал об исчезновении истинного тела усопшей. Пусть муж получит это тело, которое он любил: ведь это все же ее изображение! И пусть народ, так любивший ее, снова поклоняется ей, если, конечно, этого захочет Господь. Иллюзия часто бывает более необходима, чем жестокая правда.
Он посмотрел на обоих мужчин своим холодным, пронизывающим взглядом.
— Мы поручаем мумию вам, если вы согласны,— сказал он.— Отдайте эту имитацию усопшей тем, кто ждет ее с таким нетерпением. Ведь не жалкие останки бренного тела будут воодушевлять их — движение души и любовь, которую она испытывала к ним, вызывали у народа ответные чувства. Не мощи творят чудеса, а вера того, кто им поклоняется!
Кардинал-викарий встал и внезапно улыбнулся; его круглая и красная физиономия сморщилась от удовольствия.
— Что вы скажете о стаканчике слез Христа?.. У меня племянник — торговец вином в Риме, и он присылает мне каждый год несколько ящиков с вином.
— Необыкновенно! — воскликнул И. С. Он указал на экран телевизора. Там море голов волновалось у президентского дворца. Тут были сотни тысяч, приветствовавших мужчину с брюшком, стоявшего на балконе с розой в руке. Слышны были невероятные, несмолкающие вопли. Они заглушали голос диктора, продолжавшего, тем не менее, что-то говорить.
— Их, должно быть, не менее двухсот тысяч! — продолжал И. С., жуя свой потухший окурок.
— Может быть, даже больше,— заметил Гунтер.
На экране крупным планом появилось изображение президента Руйц-Ибарро.
Хорошо было видно его опухшее лицо, все еще красивое, сутулая фигура. Это была карикатура на великолепного трибуна, который воодушевлял ту же самую толпу пятнадцать лет назад.
— У него неважный вид,— с беспокойством заметил И. С.— Надеюсь, у Руйц-Ибарро хороший врач.
Он не хотел потерять свою новую пешку, с таким трудом водворенную на шахматную доску. Хотел, чтобы эта пешка выполнила то, что от нее ожидали.
— Внимание! — проникновенным торжественным голосом сказал репортер.— Это она!
Камера была установлена в Доме Синдиката. Сейчас он напоминал кафедральный собор, с его свечами, зеленью и цветами, светом, стеклом и особенно — детскими хорами в белых стихарях, которые окружали катафалк с дубовым гробом.
Один из прожекторов направил свой розовый луч на стекло, сквозь которое улыбалось фарфоровое лицо в короне светлых волос.
Толпы народа проходили мимо гроба, становясь на пороге на колени. Женщины рыдали и простирали руки к гробу, протягивали детей.
Мужчины передвигались по залу на коленях, как паломники в святых местах.
— Это огромное стечение народа, пришедшего приветствовать свою Мадонну, потерянную и обретенную, продолжается в течение трех дней,— слышался голос репортера.— Три дня и три ночи, когда дескамизадос снова, наконец, смогли увидеть Мерседес Руйц-Ибарра. Они пришли из всех провинций, даже самых дальних, большинство пешком, миллионы мужчин и женщин — почти все население страны, стремясь лишь к одной цели: снова обрести свою умершую королеву! Потрясающий спектакль! Который будет продолжаться еще долго, так как...