Зинаида улыбнулась, потом снова стала серьезной.
– У моего Владика проблемы с сердцем уже были, но не очень серьезные. Я понимаю: опасный для мужчины возраст, излишние возлияния. Он много работал, мало отдыхал. Но он регулярно проходил обследования и принимал лекарства. Мог еще жить и жить. С другой стороны, и смерть могла быть естественной. Но мне объясняли, что существуют препараты, ускоряющие или обеспечивающие – не знаю, как выразиться – сердечный приступ. В особенности если у человека уже есть проблемы с сердцем, и он принимает сердечные лекарства. Есть препараты, которые с этими сердечными лекарствами взаимодействуют. Мне дать такой – ничего не будет, дали Владику – и остановка сердца. Что-то при вскрытии нашли, но недостаточно, чтобы возбудить уголовное дело. И никому не надо лишних проблем. Мне просто в личной беседе следователь сказал, что у него есть сомнения, но доказать он ничего не может. Я тогда заказала и лично оплатила дорогую экспертизу. Она тоже не дала ничего конкретного. Проблем в бизнесе у него не было – таких, из-за которых убивают, в общем…
Костя объяснил, что Лилька сделала с ним.
– Может, тогда еще не освоила это нейролингвистическое программирование, – высказала свое мнение Зинаида. – Она же тогда совсем молоденькой была. И Владик не собирался от меня уходить. К молодой девке точно. Он умный был мужик. И на меня же часть активов была зарегистрирована. Развод ему точно был невыгоден. Я не знаю, что происходило между ним и этой девкой. Может, попыталась развести со мной, не получилось – и отравила.
– Но если она его отравила, вы находились на даче, почему она тогда не забрала клад? – воскликнул Костя.
Я напомнила, что она точно не знала, в какой комнате находится стена, которую нужно взрывать или разбирать. Сколько времени она находилась рядом с Костей? Где-то три-четыре месяца. Если считать с момента знакомства на территории пансионата, где проходили бои поп-ММА, то четыре точно. В квартире жила, наверное, три. Хотя нет, меньше. Она не могла переехать сразу. Но за это время успела нас развести и заставить Костю подписать исковое заявление о разделе совместно нажитого имущества. Зачем? Она не была уверена, что найдет клад? И тогда использовала бы Костю для повышения личного благосостояния? Или, как предположил Александр Моисеевич, как трамплин для поиска более богатого мужчины?
Она долго искала комнату с дополнительной стеной и нашла по идее только после того, как получила план квартиры от соседки снизу. О местонахождении этой стены было не догадаться!
Но, приходя в гости к Владику, мужу Зинаиды, она не могла бегать по квартире с рулеткой и портновским метром. У нее не было возможности определить местонахождение комнаты с дополнительной стеной. Владик бы явно что-то заподозрил. Но ведь она могла его усыплять.
Я сказала об этом вслух.
– Да, следователь говорил мне, что Владик регулярно принимал снотворное. Его следы нашли в крови. Но таблеток я не нашла. И я про снотворное не знала. При мне он его не принимал. Снотворное тоже могло спровоцировать или усугубить проблемы с сердцем. Могло не сочетаться с сердечными лекарствами. Может, Лилька и не хотела его убивать. Произошел несчастный случай. И с тобой, Костя, она уже использовала другой метод. Радуйся, что тебя ничем не травили.
– Неизвестно, – вздохнул Костя. – Хотя анализы ничего не показали, но в самом начале она тоже могла мне что-то подмешивать.
– Ты был сам не свой, когда сообщил мне, что мы расстаемся, – у меня на глаза навернулись слезы, когда я это вспомнила.
– Наташа, ну прости меня, дурака! Я не хотел и не хочу с тобой расставаться!
Костя обнял меня и прижал к себе.
– Наташа, его вины в этом нет, – поддакнула Зинаида. – Радуйся, что жив остался.
– Я радуюсь, – всхлипнула я. И я на самом деле радовалась.
Зинаида смотрела на нас, и у нее на глазах тоже выступили слезы.
– Костя, Наташа, если я могу вам чем-то помочь, звоните сразу же, – сказала она. – И просто приезжайте в гости. А то скучно мне. Сын остался в Англии, возвращаться не собирается. Живу с двумя собаками. С подругами общаюсь. Надо было еще пару детей родить…
Зинаида многозначительно посмотрела на меня. Наверное, надо, пока еще не слишком поздно. Сейчас, конечно, и в шестьдесят лет рожают, но надо реально смотреть на вещи. Ребенка еще нужно вырастить.
– Ты работаешь? – спросил Костя.
Оказалось, что Зинаида пишет любовные романы. Она показала нам целую полку, на которой выставлялись авторские экземпляры.
– Для моей работы проживание в этом загородном доме подходит прекрасно. Я и раньше сюда уезжала писать. Иногда так увлекусь, что и поесть забываю. Вон они напоминают, что пора перекусить и прогуляться. – Она кивнула на собак. – Но иногда просто не оторваться от компьютера. Тогда я открываю дверь, выпускаю их самих побегать, бросаю еду в миску – и снова погружаюсь в свой собственный мир. Но временами накатывает грусть. Нет, я неправильно сказала. Мне не скучно. Я – одиночка. Но вы все равно приезжайте в гости.
Костя сказал про свой архив, про то, что думал о том, что кто-нибудь когда-нибудь после его смерти…
– После нашей смерти о нас быстро забудут. Обо всех, кто сейчас поет, пишет, занимается еще каким-то творчеством. Среди ныне живущих нет таких величин, какие жили в веке девятнадцатом, в начале двадцатого. Почему в истории русской поэзии случился Серебряный век, который охватывает последнее десятилетие девятнадцатого века и первые два десятилетия двадцатого? Почему в России фактически одновременно родилось около двадцати гениальных поэтов? На этот вопрос уже давно пытаются ответить литературоведы и критики. Но однозначного ответа нет. А сейчас нет ничего подобного и никого подобного, не в обиду тебе будет сказано.
Я заметила, что в период Серебряного века расцвет наблюдался не только у нас. В этот же период в разных городах Европы стали открываться литературные и артистические кафе. Можно назвать «La Coupole» в Париже, где бывали Пикассо и Хемингуэй, «Четыре кота» в Барселоне, где прошли две первые персональные выставки Пикассо, бывал Антонио Гауди, скульптор Хулио Гонсалес и многие другие известные люди.
– Все правильно, Наташа. Но писать о тебе, Костя, надо сейчас. И мне будет просто интересно посмотреть твой архив. Давай я разберу хотя бы один мешок и скажу тебе свое мнение? Постарайся найти самый первый или хотя бы второй.
Костя сказал, что в ближайшее время завезет его Зинаиде.
– Я сама приеду. Мне на стену взорванную посмотреть интересно. Ты же ремонт после того, как въехал, не делал? Все осталось, как у нас было?
– Не делал. Мебель какую-то поставил, свои вещи перевез. Когда Лилька про ремонт заговорила, я рявкнул. Только мне ремонта не хватало. Она, по-моему, обрадовалась, что я не хочу в нем участвовать. Я сейчас вспоминаю… Сказала, что мне мешать не будет, сама «тут чуть-чуть подправит», капитального не будет. Я ничего не услышу. К моим инструментам, к моим архивам подступаться не будет. А в самом конце, перед своим исчезновением, заговорила про гостевую комнату. Типа негоже гостей вот так размещать… Да, мы с ней вместе еще шкаф отодвинули от той стены, которую она потом взорвала. Но мне по фигу было. Наташа, ты меня знаешь.
Я знала. Я представила, как было дело. Костя помог Лильке подвинуть шкаф, чтобы она только от него отстала. А она уже знала, что ей нужна та стена.
Я спросила у Зинаиды, в какой комнате жила Лилькина семья, когда квартира была коммунальной. Она ответила, что там, где спальня.
– Но вроде все Свиридовы уехали еще до революции?
– Мамаша с дочкой мне подробно про всех Свиридовых не рассказывали – только что квартира принадлежала их предкам, потом их уплотнили в одну комнату, в которой обе и родились. История для нашего города, можно сказать, обычная. Они могли ее слышать от каких-то знакомых, читать об этом в книгах. «Бывших» в одну комнату, во все остальные – рабочих и крестьян, солдат и матросов. Может, все те Свиридовы и уехали. Я не знаю. Но сколько их было-то за два века? Или три? А если еще двадцатый считать… Те, кто по прямой линии, уехали, боковые ветви остались. И я на самом деле не думаю, что уехали абсолютно все. Они являются потомками кого-то из оставшихся. Да те же промышленники, которые кирпичи делали, могли прижить массу детей в своих имениях, в квартирах от кухарок и горничных. Но легенда про клад передавалась из поколения в поколение. И оставшимся про нее сказали – чтобы выступали хранителями, ни в коем случае не выезжали из квартиры. Или они про клад как-то услышали – подслушали чьи-то разговоры. Может, уезжавшие обсуждали, брать его с собой или не брать. Ведь Лилька не знала, где находится потайная комната! Может, вообще не была уверена в ее существовании. Я сейчас уже точно не помню все, что мне говорили Лилька с мамашей. Но ведь могли врать.
Я вспомнила бабку со второго этажа, которую сегодня упоминала Зинаида – Прасковью или как там ее. Кстати, нужно будет заглянуть в ту квартиру и поинтересоваться. Если Лилька жила в Костиной квартире, когда она была коммуналкой, если она там родилась, то бабка должна была ее узнать, как жительницу дома, а не только как ходившую в гости к мужу Зинаиды девицу.
– Тогда Лилька была ребенком, маленьким ребенком. Если бы появилась мамаша, бабка могла бы ее узнать. Но не взрослую девицу, которую она до этого видела карапузом. – Больше вроде бы обсуждать было нечего, и мы распрощались. Зинаида сказала, что позвонит, когда в очередной раз соберется в город, чтобы заодно заехать к Косте за архивом.
– Лучше я перевезу мешок к Наташе, – сказал Костя. – Там все время будет Полина Петровна, и она его тебе отдаст в любое время. А то я могу оказаться на гастролях, на концерте, на записи, на репетиции. Или я сам сюда заеду, но мы живем у Наташи, и мне удобнее оттуда. Нет, я точно сам тебе его привезу. Что ты его будешь таскать?
Из дневника Елизаветы Алексеевны, 1820 год
– Все будет хорошо, – сказала я Анне Николаевне, пытаясь ее успокоить. – Мы позаботимся и о вашем сыне, и о вас. И вы не проведете последние дни в одиночестве.