Мумия для новобрачных — страница 45 из 50

– Я и поддерживаю, – сказал отец. – Это я так… Проявил слабость. Сыну на самом деле сейчас, после смерти матери, станет полегче. Я ведь еду готовлю, сам ем, ее кормил с ложечки… Хотя в последние дни расклеился. Мы с женой с детства знакомы, в одном классе учились. Очень мне тяжело будет без нее. Но Тимофею со мной так возиться не придется, как с ней. И один инвалид – это не два инвалида на молодом парне. Он мне все расскажет. А я позвоню вам.


Из дневника Елизаветы Алексеевны, 1820 год

Только Дарья оказалась не девственницей, хотя я не стала говорить об этом Арине. Я изображала полное неведение. Мой брат и его репутация были для меня важнее, чем Дарья, Арина, Анна Николаевна, да кто угодно.

Она оказалась не девственницей, и мой брат пришел в ярость. Он в тот период вообще сразу приходил в ярость, дикие приступы были. Он избил ее, толкнул и… Потом они одели ее с дядькой Степаном. Нехорошо было оставлять девку голой – так дядька Степан сказал. Платье натянули и ботиночки. Ничего из исподнего не стали. Да и трудно им было одевать женщину, тем более мертвую. С ботиночками мне самой потом пришлось повозиться. Их толстые пальцы с такими застежками не могли справиться. Жутко было! Но ради Лешеньки…

И именно поэтому дядька Степан и построил ту стену, отделив часть комнаты. Куда было девать Дарью? Не рубить же девку на куски? Правда, пальто ее и белье, и нижнюю юбку, и чулки дядька Степан в Неве утопил. Камень тяжелый ими обернул и утопил. Навряд ли их куда-то вынесет. А если и вынесет, кто опознает в них вещи Дарьи? Может, могла бы Арина, но, думаю, шансов, что она когда-либо увидит эти вещи, нет. И, как теперь выяснилось, это были даже вещи не Дарьи, а Анны Николаевны, которые она ей пожертвовала.

Лешенька попросил у Михаила прислать пару подвод с кирпичами. Михаил даже не поинтересовался зачем.

После убийства Дарьи у Лешеньки как раз мысль появилась, что мне надо наследство оставить, про которое будут знать верный дядька Степан, нянюшка и я. Многое в той части комнаты и так красовалось на полках. И Лешенька сложил туда и все остальное, привезенное из походов в Европу – как наследство мне. Или моим потомкам. На самый крайний случай. И я положу туда эту тетрадь перед тем, как мы уедем в мое имение. Все уедем – Лешенька с дядькой Степаном, мы с нянюшкой и сыночком моим, Анна Николаевна с Васечкой и Ариной. Муж мой, граф Забелин, останется в Санкт-Петербурге. Может, опять уедет куда-то в Европу. Обществу мы скажем, что я уезжаю в имение с больным братом и его семьей. Лечить его у известной в тех краях знахарки. Он вернулся совсем больным, врачам не верит, верит бабке, которая его дважды вылечивала – в детстве и юности.

Про мое интересное положение общество не узнает. Васечка – официально признанный императорским указом за заслуги героя войны сын своего отца и моего брата Лешеньки. А что и Васечкина мать умрет в имении… Так все время люди умирают. Простужаются и умирают. А мы с Забелиным будем воспитывать моего племянника. И никто не посмеет кинуть в нас камень. Про имя Лешенькиной жены никто не спросит, никому нет до нее дела. Никто не будет знать, что она же – жена Елисея Петровича.

Елисей Петрович Толстовцев сказал, что на Анне Николаевне женится, а потом заберет ребенка, которого рожу я. Но в метрической книге он будет значиться, как рожденный в браке Елисея Петровича и Анны Николаевны. Мой муж сказал, что даже не желает знать, мальчика я рожу или девочку. Он ждет моего возвращения после того, как я восстановлю здоровье. К следующей осени. И для нашего сына лучше провести лето за городом, на природе, а не в душном Санкт-Петербурге. Наверное, он приедет нас туда навестить.

Все-таки мой муж – святой человек. Наверное, я не зря вышла за него замуж. Я обязательно рожу ему еще сыновей.

Все приличия будут соблюдены. Общество примет Васечку. Общество примет ребенка Толстовцева и еще будет жалеть дважды вдовца. Наверное, он будет всем говорить, что вторая жена умерла в родах. Бывает.

Анна Николаевна просит похоронить ее рядом с моим братом. Я обязательно выполню ее просьбу. И Васечку выращу как своего сына. Ну, а я сама…

Осталось написать несколько слов, и я уберу тетрадь в потайную комнату, подсуну в специально оставленную щель, а дядька Степан и ее замурует. Своему сыну или дочери (может, у меня еще будет дочь?), или внуку, или правнуку, или еще кому-то из младших родственников я скажу, где хранится то, что можно использовать только в крайнем случае. Если очень понадобятся деньги. Жить будет не на что. Жизнь придется спасать. Когда никаких других способов не останется, чтобы спасти семью от нищеты или какого-то несчастья. Это все для потомков собрал мой брат. Мой замечательный брат Лешенька.

А скелет Дарьи пусть это все охраняет. Может, девственница и не вылечивает от сифилиса (а она в любом случае оказалась не девственницей), но человеческое жертвоприношение нужно, чтобы к кладу никто не подступился. Я в это верю.

Наверное, в имении я начну новый дневник. Этот нельзя брать с собой. Вдруг попадет кому-то в руки? Пусть его прочитают мои потомки, когда меня уже не будет на этой земле… Пусть узнают, как мы жили.

Не судите меня строго. Не судите, да не судимы будете.

Глава 19

Мы вышли из подъезда и увидели, как к нему идет парень. Плечи опущены, голова опущена.

– Это он. Лилькин брат, – тихо сказал мне Костя.

Я тоже узнала его – но только как бойца поп-ММА, того человека, которого видела на присланных Косте записях боев.

– Осторожно, – прошептала я. – Как бы он…

– Тимофей! – позвал Костя.

Парень резко дернулся, мгновение озирался, вроде хотел сбежать, потом опять опустил плечи и стал ждать нашего приближения, вроде как смирившись с судьбой. Я поняла, что на него сильно подействовала смерть матери. Да, она лежала, но смерть всегда приходит неожиданно. Мы поймали Тимофея в «удачный» момент – для нас.

– Я хочу с тобой просто поговорить, – сказал Костя. – Мы только что поднимались к твоему отцу. Хочешь – в твоей машине поговорим, хочешь – в моей, или вон в садик на скамеечку прогуляемся. Полиция про тебя не знает и от того, что ты нам сейчас скажешь, зависит, сообщу я полиции о твоем существовании или нет. Они, конечно, могут сами на тебя выйти, без моей помощи. Но я ведь могу тебя не опознать. Я видел тебя в парике. Кстати, внешность ты здорово менял.

– Это Лилька, – вздохнул парень. – Пойдемте в садик. Не хочу сидеть в машине. Воздухом хочу дышать. Пока еще могу.

– Ты считаешь, что сядешь? – спросил Костя, шагая рядом с Тимофеем. Парень передернул плечами.

Я следовала за ними, и на скамеечке устроилась с краю. Костя сидел посередине, справа от него – Тимофей Забелин, который опять смотрел в землю.

– Рассказывай, – предложил Костя, закуривая. Тимофей отказался. Я вообще не курю.

– Я никого не убивал, – сказал Тимофей. – Клянусь памятью матери. Если бы я знал, что из этого выйдет…

– Как я понимаю, ты согласился из-за денег?

– Да, конечно. Я не знаю, сколько еще смогу драться. Недавно парень один у нас получил травму. То есть травмы постоянно бывают, но в этом случае, похоже, навсегда придется завязать. И мне это не нравится. Каждый бой может быть последним, и мне еще на свое лечение придется зарабатывать. Вот этим Лилька меня и поймала.

– Ты про клад раньше слышал?

– Слышал. Это же наша семейная легенда. Но не верил. А Лилька всегда верила. Их семья была просто помешана на кладе. И мать ее, и бабка. Бабка, может, и свихнулась на этом. Начала всем во дворе рассказывать, что она из графского рода, семья пострадала от большевиков, но теперь времена изменились, и она собирается подавать в суд с требованием вернуть ее семье то, что советская власть у нее отобрала.

– И требовать, чтобы ее потомки венчались на царство в Исаакиевском соборе, – хмыкнул Костя.

Забелин усмехнулся и сказал, что про венчание в Исаакиевском соборе бабка слышать не могла – она уже давно в полном неадеквате. И Свиридовы – это не потомки Романовых. Не тот уровень. Я заметила, что в 2021 году венчался на царство человек, не являющийся наследником императорского дома Романовых. Да и представители рода Романовых никогда не короновались в Исаакиевском соборе, и в статьях, посвященных венчанию великого князя Георгия Романова и Ребекки Беттарини, которые я читала, была масса ошибок. Вообще смешно было читать, что «женится русский царь». Но это совсем другая тема.

Тимофей частично повторил то, что мы уже знали. Оставшихся в России Свиридовых уплотнили в той квартире, которая принадлежала семье на протяжении двух веков. Они много лет прожили в коммунальной квартире, потом расселявший ее человек купил бабке, матери и дочери квартиру на юго-западе Петербурга. Лилька была ребенком, но историю многократно слышала от матери и бабушки. Им страшно не хотелось уезжать, им даже пригрозили, что если они и дальше будут выпендриваться, то не получат вообще ничего – в плане имущества. Это были девяностые годы, и было понятно, что они могут получить вместо квартиры в новостройке.

Потом мать с Лилькой пытались купить квартиру. Денег у них на нее, конечно, не хватало, но они собирались продать все, что было, и влезть в долги. Вообще после переезда на юго-запад мать с бабкой стали очень много работать, потом еще Лилька подключилась. Купили еще одну квартиру – ту, где сейчас живет бабка с сиделкой. Бабка успела на работе получить дачный участок – когда их еще давали. Потом Лилька сама себе небольшой загородный домик построила.

– На нее не зарегистрировано никакое имущество, кроме квартиры на юго-западе, – заметил Костя.

По этому поводу Тимофей ничего сказать не мог. Он понятия не имел, что на Лильку зарегистрировано. Она стала ландшафтным дизайнером. Возможно, ее целью было вхождение в круги, где можно познакомиться с потенциальным мужем. Богатым мужчиной. Но не ради того, чтобы просто получить богатого мужа, к чему стремится масса девушек и женщин. Она хотела, чтобы этот муж выкупил для нее их «семейное гнездо». Можно же было все соответствующим образом преподнести: я из графского рода, нас уплотнили, а мне так хочется вернуться в эту квартиру и опять жить в ней, как мои предки. Рассказывать нашим детям семейную историю. Хочется, чтобы дети жили в той квартире, где стены помнят их предков, где все дышит стариной. Чтобы гордились своими предками и семейной историей. И кто-то вполне мог повестись. В особенности если «из грязи».