потом проснутся. Да если бы она знала, что не проснутся, она бы никогда не согласилась!
Она должна была найти тетрадь в кожаном переплете, которая выглядит, как старинная книга. Она нашла старинный кожаный переплет, но в нем ничего не лежало. Он валялся под кроватью в спальне. Свиридов‐Броше велел вспороть матрас и подушки. Ушла не солоно хлебавши. В ее квартире нашлось несколько старинных серебряных вещей, но бывшая балерина упрямо твердила, что это ее вещи, которые в ее семье передавались из поколения в поколение. Вон, видите фотографию прабабушки на стене? Видите серебряную вазу с фруктами на столе рядом? Вот эта ваза. Ваза на самом деле была очень похожая.
Я понимала, что расследование дела Свиридова-Броше и процесс над ним будут длиться долго, и все это будет муссироваться и в наших, и европейских средствах массовой информации. Только в Европе его вполне могут представлять невинной жертвой коварных русских. Костя во всех интервью отказывался говорить на эту тему. Его мать мы похоронили рядом с отцом, Полине Петровне изготовили хороший протез, и она смогла переехать в свою квартиру. Ее регулярно навещает внук, мы с Костей и моя дочь. Мы с Костей так и живем на две квартиры.
Примерно через две недели после смерти Лили позвонила Зинаида, бывшая хозяйка Костиной квартиры, и пригласила нас к себе в гости.
– Я разобрала первый мешок, – сообщила она. – Нашла невероятно интересные записи. Хочу написать роман. Но вначале должна показать это вам обоим и задать несколько вопросов.
Мы собрались и поехали. На столе лежал старинный журнал. То есть я так назвала бы этот канцелярский товар.
– Что это? – спросил Костя.
– Об этом я тебя хочу спросить. Это дневник некой Елизаветы Алексеевны Свиридовой-Забелиной, который она вела в тысяча восемьсот двадцатом году. Поразительно, что он сохранился! Читать тяжело – она писала с ятями, ерами. Писала пером, чернила кое-где выцвели, где-то страницы залиты ее слезами. Я все отсканировала, но хочу попросить вас оставить этот дневник пока у меня. Я хочу еще раз его прочитать, а потом на его основе написать роман.
– Он лежал в мешке?! С другими моими бумагами? – воскликнул Костя, потом замолчал, явно стараясь что-то вспомнить. – Знаете… Наташа, я ведь тогда плохо соображал. Мать погибла, этот взрыв, стена проломлена, полиция в квартире… Лилька говорила про книгу в кожаном переплете, да? А балерина потом, что нашла переплет в спальне под кроватью? Я сейчас вспоминаю… Я увидел какую-то книгу на тумбочке у кровати. Не мог вспомнить, откуда она. Еще переплет странный. Я открыл – записи какие-то чернилами. Читать было некогда. Меня позвали. Ты помнишь, что тогда в квартире творилось, Наташа? Я не помню, почему снял обложку. Честно. Но у меня такое бывает. А еще в состоянии стресса… Записи, как и все записи, я сунул в один из мешков, чтобы потом…
– Кто-то их разобрал и написал о тебе книгу, – закончила я. Я много раз слышала об этом. Только Костя говорил «после моей смерти».
– Книга будет не обо мне. Наташа, ты о своих предках знаешь?
Я рассказала, что знаю, и спросила, что Зинаида узнала о них нового. Мне тоже страшно захотелось прочитать этот дневник! Значит, и преступление двухсотлетней давности будет раскрыто!
Зинаида пояснила, кто остался замурован в потайной комнате. Я вздохнула. Мне было жаль эту бедную девушку, которая, как и многие девушки сейчас, хотела найти себе богатого мужчину. Но богатый мужчина с ее помощью хотел вылечиться от сифилиса (какая глупость!), а потом избил и убил ее, когда выяснилось, что она не девственница.
Вот ведь семейка у Свиридовых!
Хотя во мне тоже есть немного их крови. Если сложить все, что нам стало известно из разных источников, получалась картина того, что произошло двести лет назад. Елизавета Алексеевна родила двойню – и дети были от разных мужчин. Мальчиков взял себе Елисей Петрович Толстовцев, который своих детей иметь не мог. Отцом одного ребенка был его младший брат Николай, учившийся на врача, второго – граф Никитин. В моем роду врачей не было (то есть я о них не знаю), были люди с «зелеными руками», как у Елисея Петровича. Информация о них передавалась из поколения в поколение. Но если детей растил он… И ведь внешность, черты характера, увлечения иногда наследуют от дяди, не правда ли? Но среди моих предков числится и эта Елизавета Алексеевна Свиридова, родившая двойняшек. Она вышла замуж за графа Забелина. Значит, Тимофей тоже мой родственник? Ведь ее дети от Забелина, ребенок от Толстовцева, ребенок от Никитина были братьями и сестрами. Жаль, что не сохранились их портреты. Фотографии еще не существовало.
Она закончила писать дневник до рождения двойняшек – до отъезда в свое имение. Она не знала, что беременна двойней. Может, она вела дневники до конца жизни, но они просто не сохранились. Хотя я уже знала, что произошло. Свиридов убил моего предка Николеньку, отца одного из двойняшек. Он обвинил Елизавету Алексеевну в распутстве, а брат Степушка решил отстоять честь сестры? Старший брат Елизаветы Алексей Алексеевич подозревал, что муж вполне может выгнать любвеобильную сестру и, пока мог, собирал для нее «приданое», чтобы ей было на что жить, когда его не станет.
Род Свиридовых не прекратил своего существования, как, впрочем, и Толстовцевых, и Забелиных. Семейные легенды передавались из поколения в поколение. Только у нас не было легенд о кладах. Удивительно, что мы все встретились двести лет спустя, пусть и при таких обстоятельствах.
– Костя, Наташа, как вы хотите: издать этот дневник так, как есть, или чтобы я на основании его написала роман? Мне, конечно, хотелось бы роман.
– Роман, – сказали мы хором с Костей и посмотрели друг на друга. Мы с ним даже думаем одинаково.
Потом мы встретились с Тимофеем Забелиным, рассказали, что узнали. Тимофей проходил в деле свидетелем. Он похоронил Лилю рядом с ее матерью. Сейчас занимается оформлением наследства.
– Лиля правильно оставила вам дом, Наталья Геннадьевна, – заметил он. – Она, конечно, думала, что это искупление вины за Константина Алексеевича. Но ведь раз вы тоже родственница… А давайте все вместе сходим в Эрмитаж? Мне ребята подсказали, что портреты наших предков могут висеть в Военной галерее. Они же все участвовали в Отечественной войне тысяча восемьсот двенадцатого года. Забелин, Свиридов, Толстовцев, даже Никитин, отец второго близнеца.
– Там только портреты генералов, – сказала я. – Они не были генералами. Но мне хотелось бы с ними встретиться. Больше всего – с Елисеем Петровичем. Про чувства и мысли Елизаветы Алексеевны мы узнали. С ее помощью заглянули в прошлое.
И ведь Свиридов‐Броше тоже больше всего хотел заполучить этот дневник. Не тарелки с ложками, а его. Мне говорили, что для эмигрантов послереволюционной волны важнее всего воспоминания, память о предках. Его тоже так воспитали, но явно что-то упустили, если он так легко убивает.
– Давайте все вместе съездим туда, где находилось имение Елисея Петровича, а теперь находится фермерское хозяйство еще одного Толстовцева, – предложила я. – Моему родственнику будет очень интересно послушать о наших общих предках.
Но вначале позвонил следователь и сказал, что Свиридов‐Броше просит свидания со мной. Я не понимала, зачем ему со мной встречаться. Мы никогда не виделись, хотя, можно сказать, родственники, пусть и очень дальние. Костя рвался пойти вместе, но Свиридов‐Броше настаивал на встрече тет-а‐тет.
Я впервые увидела его в комнате для свиданий, хотя он, возможно, видел меня и раньше. Наверное, он следил за жизнью Кости, как и Лилька.
– Тетрадь, насколько я знаю, у вас?
Мы сообщили об этом следователю, как и о планах Зинаиды. Дневник никто изымать не собирался – он представлял ценность только для нас, потомков, хотя и помог опознать мумию, которую уже передали в соответствующий музей.
Я пояснила, что не стала бы называть этот дневник тетрадью. Слово не вяжется с этим предметом! Хотя двести лет назад, возможно, все «тетради» были такого типа. Другой формат, другая бумага, все другое!
Свиридов‐Броше попросил рассказать, что я узнала из записей Елизаветы Алексеевны. Я рассказала.
– Там зашифровано местонахождение других тайников, – объявил Свиридов‐Броше.
Я уставилась на него, раскрыв рот.
– Так что, родственница, забирай эту тетрадь у писательницы и ищи. Я выйду из тюрьмы и подключусь к поискам.
– В Костиной квартире есть еще…
– Ты соображаешь, чем владели Свиридовы? Сколько у них было имений, домов, заводов?
– Но ведь все национализировано, разрушено…
– А ты поищи. Что-то могло сохраниться. Несколько заводов до сих пор работают или, по крайней мере, здания стоят. Два особняка в Петербурге остались. На территории имений надо съездить, я не успел. Займись ты.
Я молчала.
– Неужели неинтересно? Ты тоже имеешь право на эти клады. А я подключусь потом. Или мой сын. Или внук. Я уже говорил с сыном.
«И сообщил ему, где спрятал то, что нашли Лиля и Тимофей?»
– А этот клад где? Тот, что нашли Лиля с Тимофеем? – спросила я на всякий случай, хотя ответа не ожидала.
– В надежном месте. Власти до него не доберутся. Будет ждать меня. Или моего сына, или внука. А ты, родственница, повторяю, внимательно почитай дневник Елизаветы Алексеевны. Очень внимательно.
Я вышла из следственного изолятора на свежий воздух, радостно его вдохнула и направилась к машине, в которой меня ждал Костя.
– Ну что? – спросил он.
– Не хочу больше слышать ни про какие клады. Давай просто жить и наслаждаться каждым отведенным нам днем.
Костя обнял меня, поцеловал, мы посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись.
Следователям не удалось найти ничего из того, что забрал Свиридов‐Броше. Все понимали, что именно он куда-то увез Лилькину часть клада, оставив в ее загородном доме только два сундука с платьями. Один сундук отправили в Эрмитаж, где есть и собрание старинных платьев императриц и придворных дам, которые шили у лучших кутюрье тех времен (и вообще колоссальная текстильная коллекция), второй – в какое-то специализированное ателье, занимающееся ремонтом старинной одежды и пошивом «под старину». В нем работают специалисты экстракласса. К ним обращаются киношники перед тем, как снимать исторические фильмы – и за нарядами, и за консультациями. Свиридов‐Броше молчит как рыба. От сделок со следствием отказался. Наверное, надеется забрать добро после того, как отсидит срок. Но сидеть ему долго. Председатель суда Виталий Иванович сказал нам с Костей, что пятнадцать дадут точно, может, и двадцать. И сидеть ему в России. Следователи будут выяснять его связи, уже подключилась ФСБ, вполне могут добраться до клада. А если не доберутся, то будут ждать, когда он выйдет из тюрьмы. Если выйдет. Он ведь не молодой человек.