Он подхватил меня под бедра, перетащил на свое сиденье, дернул замок джинсов, стягивая их с меня.
– Нет, – я вдруг поняла весь ужас происходящего. – Мне нельзя.
Он мотнул головой, тяжело задышал, дернул джинсы, плотная парусина с треском разошлась.
– Это опасно, – я вяло отбивалась, чувствуя горячую волну, бегущую по позвоночнику и понимая, что сопротивляюсь неубедительно. – Ты можешь умереть.
Он сказал что-то вроде «плевать», а потом стал делать что-то такое, отчего я решила, что умру из нас двоих именно я и уже немедленно. Может, он, этот мужчина, и есть тот самый нечитаемый знак, фараон, солнце и желание?
– Как тебя зовут? – простонала я, изгибаясь.
– Меня… зовут… Наг…
Я проснулась на рассвете. Солнце вставало над Славигорском, вызолачивая его до нереальной глянцевой картинки. Я была одна. О том, что ночное приключение мне не привиделось, напоминала рваная и замаранная одежда.
Я достала из багажника запасной спортивный костюм, оделась, драные тряпки сложила в мусорный пакет и забросила в багажник. Там шуршали еще какие-то пакеты, бумажные. Я вспомнила, что купила в бутике маленькое черное платье.
Он ушел, не разбудив меня. Что ж, будем считать, что в жизни любой двадцатишестилетней женщины должно быть место хотя бы одному такому спонтанному сексу с незнакомцем. Черт! Двадцать шесть! У меня сегодня день рождения!
Я нашла свой мобильный на полу машины, неотвеченных вызовов было штук пятьдесят, все от мамы.
Я нажала вызов, и после первого же гудка услышала:
– Надеюсь, ты с Сережей?
– А ему ты, значит, не звонила?
Сарказм моего вопроса был проигнорирован.
– Звонила, он сначала сказал, что ты спишь, потом, что в душе. Если ты наконец выспалась и отмылась, может, займешься собственной вечеринкой?
Я пообещала приехать в «Ярилу» немедленно, попрощалась, набрала Сергея:
– Спасибо.
– Я был уверен, дорогая, что мужчины тебя не интересуют.
– Я тоже так думала.
Он рассмеялся:
– Ладно, чисти перышки. Я выиграл нам еще четыре года для проверки чувств.
– О, здорово. Как тебе это удалось?
– Тебя вызывает… – тут он назвал достойное учебное заведение, в котором я получала высшее образование, – для достижения ученой степени. Курс рассчитан как раз на четыре года.
– Хочешь избавиться от соперников в карьере, женишок?
– Ты видишь меня насквозь.
Он отключился, я покачала головой. Тогда действительно придется, наверное, уехать. Мне давно хотелось путешествовать.
Для подготовки вечеринки мама оккупировала весь пентхаус, там было многолюдно, нервно, стояли какие-то раскладные столы, ширмочки, вешалки. В одной из комнат взопревший от усилий охранник надувал воздушные шары ручным велосипедным насосом.
– Готова к труду и обороне, – бодро проговорила я, входя в большую залу.
– О боже! – вскричала родительница. – Быстро в душ и позавтракать. Откройте для Таисии одну из ванных комнат. Здесь подключена сантехника?
Все оказалось в рабочем состоянии, я решила не мелочиться, набрала полную ванну горячей воды, насыпала туда соль, обнаруженную на одной из полочек, легла сама и надолго отключилась. Мышцы ныли в самых неожиданных местах, но это были довольно приятные ощущения.
– Ты готова, желанная?
Я готова была поклясться, что окно ванной закрыто, но лицо мое овевал самый настоящий приятный ветерок, а на коже будто пробегали электрические разряды.
– К чему?
– Мне казалось, ты уже помнишь…
Слуховая галлюцинация тоже была приятной, особенно когда она перестала быть исключительно слуховой. Я тихонько застонала.
В дверь громко застучали.
– Таисия! – в голосе мамы звучало раздражение. – Ты там не утонула?
– Сейчас выхожу.
Полотенца не обнаружилось, я надела спортивный костюм на влажное тело. Я должна быть к чему-то готова? Я опять что-то забыла?
То, что память меня подводит, я догадалась довольно давно. Часто я узнавала какие-то предметы и людей, о встрече с которыми не помнила. Психиатры, к которым я обратилась втайне от родни, только разводили руками. Пришлось сражаться с проблемами в одиночку. Я исписывала десятки тетрадок обрывочными фразами, которые казались мне хоть сколько важными, короче всем, что только приходило мне в голову. Потом я заметила закономерность. Некоторые слова и фразы постоянно повторялись, именно их я решила сделать татуировками. Почему я выбрала древнеегипетский алфавит? В родительской библиотеке было много книг по этой теме. Мне показалось, что кириллица на коже смотрится более нелепо, чем египетские иероглифы, к тому же часть моих дневниковых записей и без того пестрела древними закорючками.
Я вышла в коридор, мама ждала меня у двери:
– Отец там, он хочет с тобой поговорить.
– Хорошо.
Алексей Берг сидел в одной из гостиных на уютном диванчике, на полу у стены стоял работающий телевизор. Папа смотрел международные новости. Диктор говорил на английском с мягким колониальным акцентом:
– …в трех с половиной милях от основного захоронения, разоренного двадцать лет назад черными археологами, обнаружена была зеркальная пирамида Итиеша, фараона, оставившего в нашей истории самые страшные следы. Золотые слитки и драгоценные украшения оцениваются…
Отец заметил меня и выключил телевизор.
– Это мы с Аристархом основную пирамиду раскопали, – устало сказал он.
– Итиеша? – Я присела на диван.
– Хотели. Конечно, зеркальную, но кто же знал, что она на три с половиной мили…
Он замолчал. Я с нежностью подумала, что он здорово сдал, волосы стали совсем седыми, носогубные складки оформились в глубокие морщины.
– Сергей сообщил нам сегодня, ты собралась уехать. Куда?
– Он разве не сказал? Университет…
– Тайка, – перебил меня отец. – Просто скажи правду.
– Я не знаю, пап, – вздохнула я. – Куда-нибудь. Только за Сережу замуж я даже под наркозом не пойду, и работа директора в «Яриле» мне не нравится. У меня постоянно чувство, что я не живу, а проживаю какое-то время для галочки. И постоянно кажется, что еще чуть-чуть и начнется настоящая жизнь.
– Прости, ребенок, – он взял меня за руку.
– За что?
– Мне нужно тебе раньше было обо всем рассказать. Но мне казалось, что не стоит ворошить, что все в порядке…
Он отпустил мою руку, подошел к подоконнику, на котором стола пузатая бутыль коньяка и два бокала, налил янтарной жидкости на донышко, отхлебнул.
– Помнишь, я говорил о странном человеке, который подарил тебе сердце?
– Конечно.
– Одним из условий передачи было то, что я сохраню примерно в течение двадцати лет некий предмет.
– Саркофаг? Я его видела, он у стены в лаборатории стоит.
– Уже не стоит. Вчера утром он исчез.
– И что это значит?
– Сейчас я просто дословно могу повторить слова, которые когда-то услышал. Петля замкнулась, вернувшись к тому моменту, когда все началось.
– Это звучит очень странно.
– Еще не все. Дальше просто какой-то бред.
– Продолжай.
– Итиеш, – осторожно проговорил он, следя за моей реакцией. – Стальная змейка, желанный…
В глазах потемнело, как будто наступила ночь, моя личная ночь.
– Месть.
Почему-то ключом сработало именно последнее слово, я вскрикнула, прижав ладони к вискам, браслеты царапнули кожу щек. Девочки, вы, наверное, проголодались?
Он говорил Итиешу, что регенерация сердца занимает двадцать лет. Он отдал мне свое сердце, одно из двух, и лег в саркофаг на все эти годы. Он ждал меня. А я… Почему я вчера его не узнала? Наг, мое солнце, фараон и желание. Почему ключом сработала «месть», а не «любовь»?
Папа рухнул на диван, бокал покатился по ковролину, расплескивая свое содержимое.
– Значит, это все правда… Ты вернула нам жизнь, пожертвовав собой. Петля, а на самом деле все случилось совсем иначе…
– Ну что ты такое говоришь? – я разревелась. – Нет того иначе, есть здесь и сейчас, ты, мама, близнецы, целая планета.
– Но ты уйдешь с ним!
– Я люблю его, пап. Он… мое сердце, – я прижала ладонь к груди, – и его сердце мое.
Я опустилась на пол, спрятала лицо на отцовых коленях, как будто опять стала маленькой и принесла к нему свои девчоночьи беды.
– Но если вы с мамой меня не отпустите, я не смогу уйти.
– Маме ничего не говори. Она ни о чем не знает. Я думаю, что она забыла о том инциденте на смотровой площадке. Лия?
Я подняла лицо. Очень бледная мама стояла на пороге:
– Не знаю? Конечно, если тебе было легче думать так все эти годы.
Она промаршировала к окну, плеснула в бокал коньяку и залпом выпила.
– Я знаю, Лешенька, все знаю, и жду с таким же ужасом, как и ты.
Я почему-то в этот момент подумала, что близкие люди должны друг другу все рассказывать, потому что вместе все делать легче: и ждать, и бороться с ужасом.
Чуть звякнув донышком, бокал вернулся на подоконник. Мама подошла к дивану, села и ревниво переложила мои руки к себе на колени:
– Что он за человек, твой фараон?
– Он не фараон, – улыбнулась я сквозь слезы, и не совсем человек, если честно, но тревожить маму еще больше не хотелось. – Он очень добрый, и верный, и сильный.
– Там у себя, – родительница пошевелила рукой в воздухе, не желая произносить вслух, где именно, – он занимает достойное положение?
– Ну какая разница, мам?
– А такая, что женщины должны выбирать мужчину, который сможет прокормить ее потомство!
– Или помочь мужчине достичь высот, – папа взял маму за руку, – как ты, дорогая. Ты вышла замуж за нищего историка.
Я посмотрела на родителей. Им явно хотелось целоваться. Поэтому пробормотав: «Я еще вернусь», выбежала из комнаты. Мне срочно нужно было видеть Нага.
«Ягуар» несся, как будто за его владелицей гнались сто тысяч чертей. С визгом затормозив на смотровой площадке, я отправилась к телепорту, то есть к тому месту, где он, как я помнила, был. Поляна, к которой я свернула, спустившись по серпантину на четыреста метров, была пустынна. Никаких световых кругов, или их не положено было видеть днем. Я попрыгала, кажется, на каждой травинке, до хрипа наоралась, зовя своего желанного по имени и вдоволь наревелась, поняв, что он оставил меня, теперь навсегда.