Тут-то я в полной мере и осознал опасность своего положения. Последняя надежда добиться хоть мимолетного света рухнула, да я к тому же изрядно теперь сомневался, смог ли бы даже при свете сдвинуть с места эту огромную плиту. В довершение ко всему я целых двадцать четыре часа ничего не ел, и голод все больше давал мне о себе знать. Хуже того, меня изводила столь сильная жажда, что пересохло в горле, а утолить ее было нечем. И я понимал, что чем больше времени еще здесь проведу, тем меньше у меня шансов остаться живым.
Я принялся шарить по стенам саркофага, нащупал край нижней плиты и начал скрести под ним землю. Накануне она казалась мне рыхлой и легкой, но теперь под моими пальцами была плотна и тверда, и усилия мои проходили почти впустую. За час работы я практически не продвинулся к цели, лишь выбился из сил да обкарябал пальцы.
Дав себе отдых, я уселся на пол и тут увидел, что еще недавно золотившаяся ниточка света потускнела. Подкрадывалась новая ночь, а у меня иссяк запас сил и отваги провести ее так же, как предыдущую. Придавленный жаждой, голодом и усталостью, я лег лицом вниз, чтобы не видеть, как окончательно сгущается тьма, и в приступе малодушия застонал. Так я провалялся достаточно долгое время, после чего, взвившись на ноги, начал изо всех сил вопить, надеясь быть кем-то услышан снаружи и временами моля о спасении персонально Рэтси и Элзевира. Никто на мои призывы о помощи не откликнулся. Лишь эхо моего голоса отвечало мне издали, со стороны склепа Моунов. В полном отчаянии я возвратился к толще земли под плитой и продолжил ее расковыривать до тех пор, пока ногти мои не обломались, из пальцев стала сочиться кровь, а голову, как канатом, сдавило сознание, что усилия мои тщетны и тяжеленную каменную плиту мне не сдвинуть.
Несколько следующих часов своих в подземелье описывать не берусь. В том состоянии безнадежности, которое поглотило меня, я лишь запомнил, что временами на помощь мне приходила спасительная дремота.
Наконец я по снова возникшему проблеску света над головой смог понять, что солнце вновь встало. Жажда уже сводила меня с ума. Я с вожделением вспомнил о штабелях бочек в склепе Моунов. И наплевать мне было, что там спиртное, только бы жидкость. Кажется, я в тот момент и расплавленным бы свинцом соблазнился. Страх перед непроглядной тьмой, Черная Борода, – все отступило под властью неумолимой жажды. Ощупью продвигаясь по коридору, я добрался до склепа с одной только мыслью припасть скорее губами к какой-нибудь влаге. Руки мои заскользили по бочкам. На одной из них, ближе к верху одного штабеля, нашлась затычка. Я стремительно ее выдернул и подставил рот под струю.
Насколько крепкий напиток достался мне, уж не знаю. Могу лишь сказать, что обжег он меня куда меньше, чем пламя в собственном горле. Сделав несколько крупных глотков, я повернулся в сторону коридора, но выход туда перестал нащупываться. Я зашарил по стенам склепа. Меня закружило. В голове помутилось. И я без чувств рухнул на пол.
Глава VСпасение
Теней усопших слышу голоса,
Звучащие в ночном дыханье вихря.
Очнулся я не в кромешной тьме склепа Моунов и не на его песчаном полу, а на кровати, застланной пахнущим свежестью чистым бельем, в маленькой выкрашенной белилами комнате, сквозь окно которой струился солнечный по-весеннему свет. О, божественное сияние солнца! В тот момент оно мне показалось лучшим из всех Господних даров. Не очень соображая сперва, я счел и постель, и комнату своими собственными, дома у тети, а склеп и контрабандистов видениями ночного кошмара, но при попытке встать меня снова откинуло на подушку от слабости и болезненной вялости во всем теле. Таких пробуждений я прежде ни разу еще не испытывал. Кроме того, валясь на подушки, я ощутил, как что-то проехалось по моей шее, стукнуло по груди, и секунду спустя рука моя нащупала и поднесла к глазам почерневший медальон полковника Моуна. Следовать мог из этого лишь единственный вывод: мои приключения далеко не сон и как минимум часть их случилась со мной в действительности.
Дверь комнаты отворилась. Подхваченный воспаленным сознанием, я будто вновь перенесся в склеп, ибо увидел вошедшего Элзевира Блока.
– О, Элзевир! – Простер я в мольбе к нему руки. – Спасите! Спасите меня! Я пришел не шпионить!
Он ответил мне добрым взглядом и, положив ладони на мои плечи, легонько откинул меня опять на подушку.
– Лежи, парень, спокойно. Никто тебя здесь не обидит. На вот. Выпей-ка это.
И он поставил передо мной миску с бульоном, запах которого мне тогда показался в тысячу раз слаще всех роз и лилий на свете. Я был готов выпить его одним духом, но Элзевир не позволил, сам принявшись кормить меня маленькой ложечкой, словно ребенка, попутно мне сообщив, что нахожусь я на чердаке таверны «Почему бы и нет». К этому он тогда ничего больше не добавил, а об остальном я узнаю после того, как снова засну и хорошенько высплюсь. Минуло больше десяти дней, пока юный мой организм и крепкое от природы здоровье помогли мне справиться с последствиями ночной вылазки и я снова себя ощутил здоровым. И все это время Элзевир подолгу просиживал у моей постели, выхаживая меня с поистине материнской нежностью и излагая мало-помалу историю моего спасения.
Первым хватился меня мистер Гленни. Решив, что я дважды подряд пропустил занятия в школе из-за болезни, он, пекшийся обо всех занемогших, отправился разузнать о состоянии моего здоровья.
– Понятия не имею о состоянии его здоровья, – сухо ответила ему тетя Джейн. – Он, видите ли, сбежал. Куда, мне не известно. Ну, вольному воля. Коли ему захотелось доставить себе подобное удовольствие, пусть доставит мне удовольствие держаться отныне подальше от моего дома. Мне давно уже надоело переносить его выходки. Только в память о бедной моей сестре Марте терпела. Славно же он отблагодарил меня за долготерпение. Гнусный парень. Весь в своего отца.
И она захлопнула перед носом викария дверь. Он направился к Рэтси. Тот тоже понятия не имел, где я, и мистер Гленни в итоге пришел к заключению, что мне, вероятнее всего, удалось сбежать на каком-нибудь корабле из Пула или Эймаута в морское плавание.
Но на исходе того же дня, вечером, в «Почему бы и нет» ворвался, пыхтя, Сэм Тьюсбури, объявил, что его трясет с головы до ног, попросил налить ему по этой причине стакан рома и начал рассказывать, как вот прямо сейчас, возвращаясь впотьмах после работы и проходя мимо стены церковного двора, услыхал истошные вопли и вой, несомненно, принадлежавшие Черной Бороде с воинством из прочих покойных Моунов, коих тот созывал на поиск сокровища. И хотя Сэм никого из них не увидел, его обуял такой страх, что он кинулся со всех ног прочь, поджав хвост, и несся без остановки, пока не достиг таверны.
Элзевиру услышанного оказалось достаточно, чтобы, оставив Сэма пить в одиночестве, кинуться через луга к мастеру Рэтси и вместе с ним поспешить во тьме на кладбище.
– Я-то ведь сразу же догадался, стоило понести недоумку Тьюсбури про вопли да завывания невидимого воинства, что это какого-то бедолагу заперли в склепе и он криками о спасении молит, – продолжал мне рассказывать Элзевир. – И на догадку меня натолкнула не мать-смекалка, а история очень печальная. Ты, верно, слыхал, как тринадцать лет назад один слабоватый на голову малый, которого мы Креки Джонсом звали, был обнаружен однажды мертвым на церковном дворе. А его уже за неделю до этого как хватились. И дважды за ту неделю я ночь напролет просиживал на холме за церковью, предупреждая своих световыми сигналами, что им не следует подходить к берегу. На море сильное было волнение, однако и та и другая ночь выдались тихими и безветренными, и я раза три, а может и больше, слышал со стороны кладбища глухие дрожащие крики. Мороз прямо от них по коже, но у меня своя задача была, и отвлекаться я от нее не мог. Про церковь ходило множество нехороших слухов. В старые сказки про Черную Бороду и его мертвое воинство я не очень-то верил, но все-таки допускал, что ночною порой на кладбище может твориться всяко-разно-странное. Словом, с места не сдвинулся. Ни рукой-ногой не пошевелил для спасения погибающего человека.
А когда унялось на море волнение и мы, наконец, смогли вытащить лодки с грузом на берег, Грининг, после того как была отодвинута боковая плита саркофага, посветил фонарем в подземелье у саркофага, и первым, на что наткнулись наши глаза, было белое обращенное к небу лицо. Я, парень, этого никогда не забуду. И лежал там не кто иной, как исчезнувший Креки Джонс. Лицо у него похудело, даже печать безумия стерлась. Мы влили ему в рот бренди. Но жизнь из него ушла уже безвозвратно, и тело окоченело. Даже колени, а он перед смертью подтянул их к самому подбородку, не разгибались. Так и пришлось его донести до церковной двери, чтобы там наутро его обнаружили. Как он проник в подземелье, теперь уж никто никогда не узнает. Видимо, ошивался поблизости от контрабандистов, когда они груз доставали. Часового на миг что-нибудь отвлекло, вот Креки и юркнул внутрь. Поэтому-то, как только Сэм Тьюсбури заикнулся о воплях и вое невидимого мертвого воинства, я тут же смекнул что к чему и ну скорее за Рэтси, чтобы тот помог мне вытащить боковую плиту. В молодые-то годы я и один бы справился, но теперь уже сила не та. Рэтси-то и сказал, кто исчез. Так что я знал заведомо, кого мы там обнаружим.
Слушая Элзевира, я с содроганием представлял себе, что творилось с беднягой Креки Джонсом. Возможно, он даже бродил там одними со мной путями и укрывался за тем же самым гробом. Но я чудом спасся, а вот ему не повезло. И тут мне на память пришла другая история. Множество лет назад церковь тоже во время воскресной службы прорезал такой чудовищный крик из склепа, что викарий и прихожане от страха сбежали. Если бы паника не лишила людей способности мыслить, они, вероятно бы, поняли то же, что с такой ясностью вдруг стало очевидно мне. Голос, тогда напугавший их, принадлежал очередному несчастному, которы