Я уже рассказывал об эпитафии, сочиненной мистером Гленни на гибель Дэвида Блока и выбитой в камне его надгробия, которое Рэтси установил на могиле юноши после того, как кончилось наводнение. Факт этот для мистера Мэскью, не посещавшего церковь, долгое время оставался тайной. Лишь несколько недель спустя он, проходя через церковный двор, случайно наткнулся на памятник, тут же сообразил, кто автор стихов, и направился в школу для выяснения отношений с викарием. Никто из нас, учеников, о цели его визита не знал. Тем не менее нам сразу же по его поведению и искаженному злобой лицу стало ясно: сейчас случится что-то плохое. Напряженная атмосфера в классе сгущалась, однако все мы, хоть и полные дружной ненависти к Мэскью, его приходу даже скорее обрадовались, так как он внес неожиданное разнообразие в монотонность учебного дня. Только Грейс ощущала себя неуютно, похоже, боясь, что отец недостойно проявит себя. Голова у нее склонилась так низко, что волосы падали на учебник, но я и сквозь них заметил, сколь покраснело ее лицо.
Окинув класс свирепым взглядом, кипящий от ярости Мэскью двинулся прямиком к учительскому столу.
Мистер Гленни из-за сильной своей близорукости поначалу не понял, кто к нему приближается, когда же с более близкого расстояния разглядел, поднялся приветственно на ноги.
– Добрый день, мистер Мэскью, – произнес он, протягивая ему руку.
Но Мэскью, демонстративно спрятав обе руки свои за спину, выпалил:
– Не протягивайте мне руку, иначе я в нее плюну! Как же для вас характерно, ханжи и слюнтяи, писать сладенькие псалмы в честь негодяев-контрабандистов и запугивать честных людей своими суждениями!
Мистер Гленни сперва не вник, о чем это он, а вникнув, стал очень бледен, но твердым голосом отвечал, что как священник не вправе кривить душой, а потому и с церковной кафедры, и словами на камне всегда будет тверд в порицании несправедливости.
Тут Мэскью, исторгнув потоки гнусной и оскорбительной брани, принялся обвинять мистера Гленни и в сговоре с контрабандистами, и в том, что он сам наживается и жирует на их преступлениях, а под конец, назвав стихи его клеветой, посулил разделаться с ним за поклеп в суде.
А затем он, взяв за руку Грейс, велел ей надеть накидку и шапку и идти вместе с ним.
– Потому что, – принялся объяснять он, – я не желаю, чтобы тебя обучал поющий псалмы лицемер, который посмел назвать твоего отца убийцей.
Говоря, он подходил все ближе к мистеру Гленни, пока не оказался почти вплотную к нему. Контраст они составляли разительный. Низкого роста, снедаемый яростью Мэскью с задранным вверх пунцовым лицом и высокий, сутулый, тощий, бледный и плохо одетый Гленни. Мэскью в левой руке держал корзинку, с которой ходил по утрам на рынок. Покупкой продуктов он занимался исключительно сам, предпочитая приобретать не мясо, а рыбу, потому что она дешевле стоила, да и по поводу той всегда устраивал бешеный торг с продавцами. Он как раз после рынка к нам и явился, и в корзине его лежала очередная добыча.
– Ну, сэр викарий, – проговорил он, – если уж так случилось, что закон передал в ваши глупые руки власть над церковным двором, извольте следить, чтобы из его стен не исходили пакостные заявления, а коли они появляются, избавляться от них. Даю вам неделю срока. Если камень по истечении его не исчезнет, я сам его выкопаю и разобью возле церковной ограды.
Мистер Гленни заговорил в ответ очень тихо, однако с такой отчетливостью, что мы сумели расслышать каждое его слово:
– Сам я вывернуть из земли этот камень не могу, равно как не могу остановить вас, если вы вознамеритесь совершить такое. Только вот, совершив, оскверните кладбище. И тогда вам уже придется иметь дело с Тем, Кто сильнее и вас, и меня.
Гленни, конечно, имел в виду Всемогущего, однако мне это стало ясно лишь позже, в тот же момент подумалось, что он намекает на Элзевира. Возможно, и мистер Мэскью решил то же самое, иначе, пожалуй, не объяснишь, отчего он, еще сильнее разъярившись, сунул руку в корзину, извлек из нее огромную камбалу, с силой швырнул ее мистеру Гленни в лицо и выкрикнул:
– Извольте принять от меня, викарий, который забыл, как надо себя вести! Потому что марать свой кулак о дряблые ваши щеки я не желаю.
Тут ярость уже охватила меня. Мистер Гленни не только телосложения был тщедушного, но, обладай даже силою Голиафа, все равно не позволил бы себе поднять руку и отразить удар. Я уже собирался броситься на Мэскью и силой для своих лет обладал достаточной, чтобы сбить его на пол словно ребенка, однако, уже готовый к атаке, заметил, что он по-прежнему держит за руку Грейс. Лишь это остановило меня, и он беспрепятственно вышел из класса, увлекая за собой следом дочь. Пола накидки ее напоследок мелькнула в дверном проеме.
Получить по лицу камбалой не слишком приятно, а камбала Мэскью отличалась к тому же большим размером, ибо он неизменно стремился получить за свои деньги самое лучшее. Ударила она в лицо мистера Гленни с громким шлепком и с еще одним шлепком шмякнулась об пол. Мы, школьники, встретили это смехом, и любые другие школьники, наверное, повели бы себя точно так же. Одергивать нас мистер Гленни не стал. Он, не произнеся ни слова, вернулся к своему столу и бесшумно за него сел. Я вскорости устыдился своего смеха. Выглядел мистер Гленни подавленным. На щеке у него алело пятно. Больше того, острый рыбий плавник оставил на ней царапину, из которой сочились капельки крови. Тонкий голос местных часов вскорости возвестил своим боем о наступлении полдня, и мистер Гленни ушел, даже не пожелав нам на прощание, как обычно: «Доброго дня вам, дети».
Камбала по-прежнему лежала на полу. Я счел за грех не воспользоваться такой замечательной рыбиной и, спрятав ее у себя в столе, велел Фреду Берту нестись домой, чтобы он попросил у мамы решетку для жарки, на которой мы сможем приготовить себе камбалу в огне очага нашей классной комнаты. Ожидая его возвращения, я вышел размяться во двор и не провел там еще пяти минут, как увидел Мэскью. Был он уже без Грейс. Миновав игровую площадку, он скрылся в классной комнате. В двери ее имелось отверстие, к которому мы солнечными днями прикладывали пальцы, и они начинали светиться красным. Теперь, приложив к отверстию глаз, я мог видеть, что делает Мэскью. С собой он снова принес корзинку, и вскорости выяснилось зачем. Не в силах расстаться с отличной своей камбалой, вернулся за ней. Он все там облазил. Вот только не догадался обшарить мой стол. Поэтому удалился, ее не найдя. Вид у него был кислый. Зато мы с Фредом Бертом поджарили рыбину. Очень вкусную, между прочим, пусть даже и нанесла она вред мистеру Гленни.
Грейс больше в школу не приходила. Во-первых, отец запретил, а во-вторых, она и сама стыдилась вернуться после того, как он так обошелся с мистером Гленни. Именно с той поры я и начал часто бродить в лесах поместья. Капканы меня не страшили. Я сразу же их замечал, как только они появлялись, и, с ловкостью их обходя, стремился хоть мельком увидеть где-нибудь Грейс. Чаще всего мне удавалось это лишь издали, но изредка выпадала удача с ней даже поговорить.
Жил я по-прежнему с Элзевиром в «Почему бы и нет», по утрам, как обычно, ходил в школу, а вторую половину дня либо рыбачил, либо помогал Элзевиру то с работой на огороде, то с уходом за лодками. Окончательно ощутив себя в его доме по-свойски, я настойчиво стал добиваться его разрешения принимать участие в перевозке грузов, однако он отвечал мне, что я еще слишком юн и не следует мне пока заниматься рискованными делами. Я, тем не менее, не отставал от него. В итоге упорство мое победило, он сдался, и мне довелось провести много темных ночей в шлюпках, переправляющих контрабандный товар с кораблей на берег. Единственное, чего я так и не смог ни разу заставить себя, это снова войти в склеп Моунов, поэтому мне поручалась роль часового у подземного коридора.
Медальон полковника Джона Моуна по-прежнему оставался при мне. Сперва он висел у меня на груди, потом, обнаружив, что он пачкает кожу, я стал носить его между исподним и рубашкой. Трясь о ткань, медальон вскорости посветлел, а после я еще принялся время от времени полировать его, пока он не засиял как чистое серебро, из которого, собственно, и был сделан. Элзевир увидел его на мне в тот день, когда, притащив меня без сознания в «Почему бы и нет», укладывал в постель. Позже я рассказал ему, откуда он у меня появился.
И мы несколько раз возвращались к нему в разговорах, однако тайного смысла так и не усмотрели, да и не особо старались, сойдясь во мнении, что медальон этот с вложенным текстом псалмов попросту оберег для защиты тела Черной Бороды от злых духов.
Глава VIIАукцион
Но если в дом мой просочилась крыса,
Готов отдать дукатов десять тысяч
Тому, кто от нее меня избавит.
Однажды мартовским вечером, когда уже стало заметно, как быстро удлиняются дни, в Мунфлит прибыл посыльный из Дорчестера, доставивший объявления, которые появились на ставнях «Почему бы и нет» и на церковной двери. Текст их гласил, что через неделю нас посетит бейлиф герцогства Корнуолл. Бейлиф этот был важной персоной, и каждый его визит становился целым событием в истории нашей деревни. Раз в пять лет он совершал инспекционные поездки по всему герцогству, осматривая всю королевскую собственность и заключая новые договоры ее аренды. У нас обычно надолго он не задерживался. Всей землей здесь владели Моуны, единственной собственностью герцогства была таверна «Почему бы и нет», и бейлифу оставалось лишь возобновить договор с державшими ее уже на протяжении множества поколений Блоками. В соответствии с правилами устраивался, конечно, аукцион, по результатам которого аренда предоставлялась тому, кто предложит самую большую сумму, однако на «Почему бы и нет» никто у нас, кроме Элзевира, даже и не пытался претендовать.
И вот неделю спустя я отправился утром в верхнюю часть деревни ожидать появления почтовой кареты, которая доставит к нам бейлифа, и около одиннадцати часов увидел, как она спускается с холма, запряженная четверкой лошадей и управляем