ая двумя форейторами. Когда она проезжала мимо меня, я успел углядеть внутри двух мужчин. Один из них, сидящий спиной к лошадям, показался мне клерком, а другого, напротив него, я посчитал за бейлифа. Едва карета скрылась из вида, я спешно направился к дому тети. Послал меня к ней Элзевир, попросив вымолить одну из лучших зимних ее свечей, а с какой целью она понадобилась ему, я расскажу чуть позже.
С того дня, как тетя отреклась от меня, мы с ней виделись только во время церковных служб, однако мое появление она приняла не с большей сухостью, чем обычно, и с удивительной для меня готовностью согласилась дать нам свечу.
– Вот, – протянула она ее мне. – Бери. Надеюсь, эта свеча вольет свет во мрак темного твоего сердца и ты задумаешься, сколь дурно, отрекшись от родной крови и кровных уз, поселиться в таверне.
Я хотел ей возразить, что родная кровь и кровные узы сами от меня отреклись, а поселиться в таверне лучше, чем стать бездомным, хотя она именно на такое меня и хотела обречь, выставив за порог, но вместо этого просто поблагодарил ее за свечу и удалился.
К тому времени как я вернулся в таверну, лошадей выпрягли из кареты и увели кормить, а снаружи собралась небольшая группка жителей деревни. Аукцион по поводу «Почему бы и нет» был, конечно, заранее предсказуем, но визит бейлифа все-таки вызывал интерес. Несколько детей, расплющив носы об оконные стекла, с любопытством глядели, что происходит внутри заведения. А внутри сидели за столом мистер Бейлиф и мистер Клерк, увлеченно трудившиеся над своим обедом. Догадка моя оказалась верна. Мистером Бейлифом был самый маленький из мужчин, и сидел он теперь в своем парике во главе стола, мистер Клерк устроился напротив него, а на свободных стульях лежали их шляпы, плащи и деловые бумаги, перехваченные зеленой тесьмой.
Элзевир, разумеется, приготовил для них отличный обед с кроличьим пирогом, холодным окороком и сыром «Синий Винни», который мистер Бейлиф поглощал с явным удовольствием, а мистер Клерк даже пробовать отказался, объяснив, что предпочитает жвачку. Наличествовали на столе еще бутылочка «Молока Арарата» и кувшин с элем, так как французские вина мы выставлять поостереглись, избегая возможных вопросов, откуда они у нас.
Попеняв мне за опоздание, Элзевир взял у меня свечу и установил ее в бронзовом подсвечнике посередине стола. Мистер Клерк извлек из кармана маленькую линейку, отмерил ей сверху свечи расстояние в дюйм, на этой отметке воткнул внутрь булавку с головкой из оникса, какими закалывают шейные платки, которую одолжил ему Элзевир, и зажег фитиль. Именно таким образом, по давней мунфлитской традиции, и проводили аукционы, когда на торг выставлялась аренда земли. Пока булавка держалась в теле свечи, любой имел право сделать лучшее предложение, но, едва пламя доходило до нее и она падала, торг прекращался, и победителем объявляли того, кто успел сделать последнюю ставку.
Итак, обед был завершен, со стола убрали все, кроме горящей свечи, мистер Клерк развязал тесьму на свернутых в рулон документах и вслух зачитал описание «Почему бы и нет», которая именовалась таверной «Герб Моунов» или прекрасным жилым домом, используемым под таверну, с примыкающими к нему хозяйственными постройками, земельными угодьями, удобной конюшней и пастбищами за ней под названием «Мунслиз» площадью в общей сложности шестнадцать акров. Огласив это, клерк предложил присутствующим, которых заинтересовала аренда сроком на пять лет столь замечательного имущества, делать свои предложения. И так как единственным заинтересованным присутствующим был здесь Элзевир, он немедленно и назвал прежнюю стоимость аренды «Почему бы и нет», равную двенадцати фунтам за год.
Клерк записал его предложение. Дело, однако, его не могло считаться завершенным. Соответственно правилам, договор заключался только после того, как упала булавка. В ожидании этого мужчины закурили. Свече оставалось гореть до отметки еще минут десять. Мистер Бейлиф, держа в руке стакан с «Молоком Арарата», проговорил:
– Ах, какой же у вас необычный и редкостно вкусный голландский джин, мистер Блок.
И тут в таверну вошел мистер Мэскью.
Гроза, разразившаяся внезапно посреди зала, потрясла бы меня куда меньше его прихода. Лицо Элзевира стало чернее ночи, но бейлиф и клерк вмешательству постороннего ни в малейшей степени не удивились. Кто, как и к кому относится в нашей деревне, было им невдомек, а желание стать свидетелем момента, когда, согласно древней традиции, из свечи упадет булавка, показалось им со стороны мистера Мэскью не более чем естественным любопытством. Тем более что он, похоже, уже успел свести знакомство с бейлифом и теперь, игнорируя наше с Элзевиром недружелюбие, явно намеревался составить ему компанию за столом.
Едва он начал усаживаться, Элзевир выкрикнул:
– Вы не из тех, кого я хотел бы видеть у себя в доме. Мой вам совет поскорее повернуться к нему спиной. И уж за этот стол вы точно не сядете.
Ну да, ведь на этом самом столе лежало тело Дэвида. В подтверждение своих слов Элзевир с такой силой ударил кулаком по столешнице, что бейлиф подпрыгнул, а булавка чуть не вылетела из свечи.
– Ах, почтенные сэры! – потрясенно воскликнул мистер Бейлиф. – Давайте-ка без скандалов. Этот почтенный джентльмен магистрат и, больше того, даже в некотором роде мой друг.
Мэскью, все же поостерегшись сесть, встал подле бейлифа. В отличие от мистера Гленни, который в гневе бледнел, лицо у него покраснело от злости, и он пробормотал, что стоять ему столь же удобно, как и сидеть, что же до Блока, то он вскорости сам будет вынужден просить у него позволения здесь находиться.
Я еще продолжал гадать, что могло привести сюда Мэскью, когда явно впавший в нервозность бейлиф распорядился:
– Ну, мистер Клерк, так как булавке уж больше минуты не продержаться, повторите, что было сделано. Мне нужно как можно скорее завершить эту сделку и отправиться в Бридпорт, где меня ожидает еще множество других дел.
И клерк прочитал нараспев про собственность графства Корнуолл под названием «Герб Моунов», или постоялый двор, или таверну со всей примыкающей к ней землей и хозяйственными постройками, расположенные в приходе святого Себастьяна, Мунфлит, и выставленные в аренду сроком на пять лет, которая будет предоставлена Элзевиру Блоку по стоимости двенадцать фунтов в год, если кто-нибудь прежде, чем булавка выпадет из свечи, не предложит более высокую цену.
Сделать новое предложение было некому, и бейлиф сказал Элзевиру:
– Велите запрячь лошадей. Это мне сэкономит время. Булавка-то ведь через минуту уж выпадет.
Элзевир тут же распорядился по сему поводу, а затем мы начали в полном молчании ожидать, когда упадет булавка. Свеча успела уже прогореть до отметки, пламя даже спустилось чуть ниже ее, однако булавка не падала. Видимо, жир в том месте, где она была воткнута, оказался каким-то на удивление плотным и упорно не желал таять. Бейлиф нетерпеливо топнул ногой под столом, будто надеясь тем самым ускорить процесс, а следом из мистера Мэскью вырвалось тоненьким вкрадчивым голосом:
– Я предлагаю тринадцать фунтов в год за таверну.
Остальные начали пораженно оглядываться по сторонам, будто ища незамеченного дотоле еще одного претендента, который и сделал новую ставку. Мэскью-то определенно таверна была ни к чему. Заблуждались, как я полагаю, все, кроме Элзевира. Локти его были уперты в стол, лицо обхвачено с двух сторон ладонями, взгляд направлен в окно, на море. И он даже не повернулся к бейлифу или Мэскью, когда твердо произнес:
– Я предлагаю двадцать фунтов.
Эхо голоса его еще не успело затихнуть, когда Мэскью перебил ставку двадцатью одним фунтом.
Иными словами, меньше чем за минуту цена аренды выросла почти вдвое. Бейлиф переводил изумленный взгляд с одного претендента на другого, явно не понимая смысла этого торга и сомневаясь, что он ведется всерьез.
– Уважаемые! – воскликнул он. – Давайте без шуток. У меня нет сейчас времени на веселые розыгрыши. Предупреждаю: вы, может, и повышаете ставки для развлечения, но платить-то кому-то из вас придется потом по-настоящему.
Определенно один из двоих претендентов был далек от какого-либо лукавства, и голос у Элзевира при оглашении ставки в тридцать фунтов прозвучал еще увереннее и тверже, чем прежде. Мэскью тут же покрыл ее тридцатью одним фунтом, а затем сорока одним, после того как Элзевир огласил сорок. И пятьдесят одним вслед за предложенными Элзевиром пятьюдесятью.
Я поглядел на свечу. Головка булавки теперь стояла не перпендикулярно свече, а чуть опустилась. Совсем чуть-чуть. Клерк, выйдя из столбняка, заскрипел пером, записывая растущие ставки и определенно придерживаясь суждения, что никто не имеет права так его озадачивать. Я, разволнованный, не усидел на месте и взвился на ноги. Мне ведь уже было ясно: Мэскью намерен изгнать Элзевира, а Элзевир борется за дом. Свой Дом. И разве не стал он, благодаря его доброте, также и Моим Домом? Так неужто мы оба теперь должны превратиться в изгоев только ради того, чтобы дать выход злобе этого маленького ничтожного человечишки?
Ставки следовали одна за другой, и когда Мэскью назвал девяносто один фунт, я заметил, что булавочная головка медленно опускается. Твердый кусок жира наконец начал подтаивать.
– Сэр, вы сошли с ума! – снова вмешался бейлиф. – И вы, мистер Блок, не безумствуйте! Поберегите деньги! Коли уж этому уважаемому джентльмену так приспичило стать по любой цене арендатором данной таверны, пусть ее к дьяволу забирает, а вы от меня получите «Русалку» в Бридпорте. С уютнейшим залом. И по цене в десять раз дешевле, чем эта.
Но Элзевир, похоже, слов его даже не слышал. По-прежнему глядя в окно, он с прежней твердостью в голосе произнес:
– Сто фунтов.
Мэскью в попытке задрать планку выше назвал сто двадцать. Элзевир перекрыл ста тридцатью. Дальше последовали стремительно суммы в сто сорок, сто пятьдесят, сто шестьдесят и сто семьдесят фунтов. Дыхание у меня до того участилось, что голова начала кружиться. Я до боли стискивал руки. Это мне помогало не потерять сознание и оставаться в курсе происходящего.