Претенденты тоже уже тяжело дышали. Элзевир отнял от лица ладони и повернулся к свече. Взгляды всех приковала булавка. Жир настолько уже подтаял, что оставалось загадкой, почему она еще держится.
– Сто восемьдесят фунтов, – выдавил из себя Мэскью.
– Сто девяносто, – сказал Элзевир.
Булавка дернулась. «“Почему бы и нет” спасена, хотя и ценой разорения», – было уже понадеялся я, но булавка не упала. Тонкий слой жира еще удерживал ее в свече. Элзевир глубоко вздохнул, готовый перебить любую новую ставку противника. Булавка вывалилась.
– Двести фунтов, – выдохнул Мэскью, прежде чем она, звякнув, упала на подставку бронзового подсвечника.
Клерк, похоже, забыв, что распоряжается аукционом не он, а его начальник, с важным видом захлопнул тетрадь.
– Поздравляю вас, сэр, – дерзко бросил он Мэскью. – Вы за свои двести фунтов в год добились права стать арендатором самой бедной таверны в графстве.
Бейлиф, не реагируя на реплику подчиненного, снял парик, вытер вспотевшую голову и воскликнул:
– Хоть повесьте меня, не пойму!
И «Почему бы и нет» была для нас с Элзевиром потеряна.
При оглашении последней ставки Элзевир приподнялся со стула. Казалось, мгновение, и он броском дикого зверя прыгнет на Мэскью, но нет. Не удостоив противника даже словом, он с абсолютно бесстрастным лицом снова сел. И, вероятно, к счастью для нас, сдержался. Потому что, стоило ему встать, как рука Мэскью метнулась за пазуху. И хотя он немедленно вынул ее оттуда, едва Элзевир опустился на стул, от глаз моих не укрылось, что жилет магистрата с одной стороны слегка отдувается, а сквозь вырез заметна на фоне белой его рубашки отделанная серебром рукоять пистолета.
Бейлиф, смутившись, что под воздействием ситуации позволил себе слишком искренне выразить собственное отношение к ней, напустил на себя равнодушный вид и сухо заметил:
– Ну, джентльмены, похоже, здесь кроется что-то личное, однако вдаваться в это я не намерен. Около двух сотен фунтов для герцогства лишь блошиный укус, и, если вы, сэр, – посмотрел он на Мэскью, – позже перерешите и надумаете отказаться от сделки, я со своей стороны никаких препятствий чинить вам не стану. В любом случае у вас будет достаточно времени на раздумья, пока я пришлю вам из Лондона документы по закреплению сделки.
Я немедленно разгадал хитрость бейлифа. Намекнув на возможность отсрочки, он пытался спасти Элзевира. Документы-то клерк уже подготовил. В них оставалось внести лишь имя нового арендатора, стоимость аренды да скрепить договор подписью и печатью. Но…
– Нет, – сказал Мэскью. – Бизнес есть бизнес, мистер Бейлиф. И почта ненадежна в наших местах, которые так далеко от столицы. Так что буду признателен, если вы прямо сейчас составите договор, а в День майского дерева введете меня во владение.
– Ну если желаете, то извольте, – раздраженно проговорил бейлиф. – Только прошу меня не винить потом. Я совершенно не вынуждаю вас идти на столь обременительную сделку. Герцогство, которому я служу, не кровопийца. Мистер Скраттон, внесите цифры, и в путь.
Мистер Клерк, чья фамилия и была мистер Скраттон, поскрипел немного своим пером по куску пергамента, внося стоимость аренды, затем мистер Мэскью нацарапал на нем свое имя, а мистер Бейлиф – свое, после чего мистер Клерк опять заскрипел, написав заверение, что подпись мистера Бейлифа подлинна. Следом мистер Бейлиф извлек на свет футляр из шагреневой кожи, где у него лежали сургуч и походная печать герцогства.
Лучшая зимняя свеча моей тети по-прежнему горела, забытая всеми, при свете ясного дня. Мистер Бейлиф поднес к ее пламени воск, подождал пока он не начал плавиться и капля его потекла по свече, прочертив вдоль нее борозду, а затем быстро прижал его к документу и придавил сверху печатью герцогства.
– Подписано, скреплено печатью и вручено, – объявил клерк, сворачивая пергамент и протягивая его Мэскью.
Мэскью взял его и засунул в вырез жилета. Туда же, где у него прятался пистолет, серебряную рукоять которого мне удалось разглядеть чуть раньше.
Почтовая карета, уже запряженная, стояла перед дверью. Лошади перебирали на месте копытами по булыжной мостовой, и сбруя на них позвякивала. Мистер Клерк вынес наружу свои бумаги, но бейлиф еще на миг задержался в зале и, накидывая на плечи дорожный плащ, сказал Элзевиру:
– Не принимай близко к сердцу, дружище. Получишь «Русалку» за двадцать фунтов год. Прибыли она принесет тебе в десять раз больше, чем это убогое место, и сможешь отправить своего сына в Брайсонскую школу, из которой он выйдет образованным человеком. Парень-то он у тебя упорный и храбрый. – С этими словами он тронул меня за плечо и, уже двинувшись к двери, одарил меня благосклонным взглядом.
– Очень вам благодарен, почтенный, за доброту, – ответил ему Элзевир. – Но, покинув это вот место, я больше не собираюсь связываться ни с одной таверной.
Бейлиф, похоже, обиделся на такое пренебрежение его щедростью и, покидая комнату, презрительно фыркнул:
– Ну тогда желаю хорошего дня.
Мэскью скользнул на улицу первым, а когда вслед за ним по ступеням крыльца спустился рослый представительный бейлиф, носы детей, наконец, отлипли от оконного стекла. Группка зевак еще постояла, следя за отъездом кареты, но вскоре растаяла, и не успел еще стихнуть вдали стук копыт, как по деревне разнесся слух, что Мэскью лишил Элзевира таверны.
Элзевир еще долго после того, как посетители наши убыли, молча сидел за столом, зажав меж ладоней голову. Я тоже сидел, не произнося ни слова. Во-первых, от сожаления, что мы скоро станем бездомными, а во-вторых, стремясь таким образом показать Элзевиру, насколько сочувствую его бедам. Но юность не в состоянии предаваться горю столь же долго, как старшие, и по прошествии некоторого времени молчание начало на меня давить.
Уже смеркалось, и свеча, так лихо державшаяся, пока длился аукцион и шло подписание договора, теперь почти догорела. Вскорости пламя ее затрепыхалось, запрыгало, стало мигать, то затухая, то вновь разгораясь, затем фитиль пошатнулся, и она погасла, оставив нас в окружении серой мглы, какая стоит обычно промозглыми мартовскими вечерами. Мне казалось, клубы ее наползают на нас из углов зала. Терпеть это было невыносимо. Я принялся разводить огонь в очаге до тех пор, пока он не разгорелся до такой степени, что отсветы его заплясали по оловянным кружкам и фарфору, стоявшим на кухонном шкафу.
– Ну, мистер Блок, до Дня майского дерева у нас еще есть достаточно времени, успеем придумать, как нам жить дальше, – решил ободрить я Элзевира. – Давайте-ка выпьем по чашечке чая, а потом сразимся в трик-трак.
Он согласился, однако по-прежнему оставался угрюмым и молчаливым. Может, его немного взбодрило бы, если бы я ему проиграл, и мне очень хотелось, чтобы это случилось, однако при всем желании моем поддаться мне в ту ночь, наоборот, везло. Настроение у Элзевира становилось все хуже. Наконец, сложив с грохотом игровую доску, он, словно переиначивая девиз, написанный по ее краям, произнес:
– Если жизнь подобна азартной игре, то никто еще не выкидывал кости с более проигрышными комбинациями, чем я.
Глава VIIIВыгрузка
О, дай же лампе моей силу,
Чтоб свет ее в полночный миг
Одной из башен сиротливых
Лучом своим сквозь тьму достиг.
Путь Мэскью в тот день по деревне сопровождался недобрыми взглядами мужчин и кислыми репликами женщин. Все ведь здесь уже знали, что он сделал. Много дней после его вообще у нас не было видно, но Деймен из Рингстейва, чьей обязанностью было за ним приглядывать, сообщил, что он дважды за это время наведывался в Уэймут, где разговаривал с мистером Хэмом из акцизного управления и с капитаном Хеннингом, под чьим командованием находился отряд, расквартированный в форте Нот. Мало-помалу выяснилась, уж не знаю, каким путем, цель бесед с ними Мэскью. Он призывал к примерной атаке на контрабандистов, ради которой нужно держать в боевой готовности крепкий отряд и с его помощью захватить их с поличным при первой же новой приемке груза.
Отчего Мэскью так лез вон из кожи ради таможенников, мне было неясно, да и другие сведений на сей счет не имели. По мнению некоторых, делал он это из чистой злобы и вечной склонности вредить соседям. Прочие объясняли рьяную его помощь акцизному ведомству побуждениями вполне корыстными. Считалось, что, расправляясь с контрабандистами, он расчищает их место для себя и потом собирается контролировать прием всех нелегальных грузов на нашем побережье. Так или нет, но с таможенниками Мэскью определенно состоял в сговоре, и я множество раз мог видеть, как он, сидя на террасе своего дома с подзорной трубой, следил за морем и кораблями.
Доставка товара организовывалась таким образом. Кто-нибудь из отряда на берегу получал от надежного человека весть, какой ночью прибудет груз. Утром или во второй половине назначенного числа появлялся корабль на таком расстоянии, чтобы его оказалось возможно разглядеть с берега в подзорную трубу. Затем он вновь исчезал из вида до самого наступления ночи, а ночи для выгрузки выбирались безлунные и когда море при этом достаточно тихое, но ветер, чтобы надуть паруса, все же есть. Иногда судно с берега разглядеть сквозь тьму удавалось, если нет, приходилось подать световой сигнал, но к этому средству прибегали лишь в крайних случаях. Так доставка и выгрузка проходили по правилам. В тех же случаях, когда выдавалась слишком длинная череда ненастных дней, а груз было необходимо принять, действовали, вопреки обычным предосторожностям, первой же погожей ночью, пусть даже и ярко-лунной, и люди пускались на риск, уповая на распространенное у нас суждение, что наши акцизные спят куда крепче, чем где-нибудь в прочих местах пролива.
Слухи о происках Мэскью, разумеется, не миновали ушей Элзевира, и он принял решение затаиться на несколько дней, хотя на другой стороне уже был готов груз, который настала нужда как можно скорее переправить. И вот однажды вечером, выиграв у меня в трик-трак, отчего настроение у него поднялось до весьма благодушного, Элзевир убрал кости в стоявшую на столе коробочку и доверительно обратился ко мне: