Не знаю уж по какой причине услышанное насторожило меня. Я стал задумчив и молчалив, заторопился домой, да и Грейс пора было возвращаться, чтобы старая их служанка потом не нажаловалась магистрату на долгое ее отсутствие. Мы распрощались. Я выбрался через лес к деревне и заспешил по улице. На крыльце прежнего моего дома стояла тетя Джейн. Пожелав ей доброго дня, я собирался уже продолжить свой торопливый путь к «Почему бы и нет», но тетя меня окликнула. Похоже, настроение у нее на сей раз было гораздо лучше, чем при нашей последней встрече.
– Мне надо тебе кое-что отдать, – сказала она и, оставив меня на улице, удалилась в дом, откуда вновь вышла с маленьким молитвенником, который я раньше часто видел лежащим в гостиной.
– Вот. Возьми, – вложила его мне в руку она. – Я собиралась отправить его тебе вместе с твоей одеждой. Он принадлежал твоей бедной матери. Молюсь, чтобы он и твоей душе принес такое же утешение, как некогда душе это благочестивой женщины.
Я положил в карман книжечку в красном кожаном переплете, которая позже действительно оказалась мне очень ценна, но совсем в другом смысле, чем подразумевала тетя, и бегом припустился к таверне.
На исходе того же дня мы с Элзевиром вышли из «Почему бы и нет», миновали деревню, достигли подножья, вскарабкались вверх по склону и еще до заката солнца достигли уступа. Гораздо раньше, чем было намечено предыдущей ночью, так как до Элзевира дошла весть, что скорость «Бенавентуры» значительно увеличит течение под названием Галдер и судно окажется на месте не в пять часов, а в три. Течение это непредсказуемо. Приливы приходят на дорсетский берег по четыре раза на дню. Два из них связаны с Галдером, а два – нет, однако с какими именно он возникнет, затруднялись определить заранее даже опытные моряки. Иными словами, очень трудно было в морских делах сделать загодя на него поправку.
Около семи вечера мы добрались до вершины холма. Теперь от Седой Башки нас отделяли пятнадцать миль. Еще через полчаса нашего пешего путешествия стали сгущаться сумерки. Эта ночь оказалась далеко не столь темной, как предыдущая, а скорее темно-синей, и теплынь, которая стояла весь день, не ушла после захода солнца, влажный воздух по-прежнему напоен был ею. Мы молча шагали вперед и обрадовались, когда по обочинам дороги нам стали попадаться выбеленные известкой камни. Красили их таможенники, избегая риска сбиться темной порой с пути, для нас же белые эти вехи значили, что цель нашего путешествия близка, и спустя считаные минуты мы достигли широкой площадки поросшей травой земли.
Я уже знал, что это вершина Седой Башки, или самого высокого из гряды холмов, которая простиралась на двадцать миль, от Уэймута до Сент-Альбы. К морю он был обращен отвесной меловой стеной, вздымавшейся над его уровнем на восемьдесят морских миль, и за три четверти расстояния от подножия выпирающим уступом под названием Терраса.
К Террасе-то мы и направились, и хотя она находилась прямо под нами, нам нужно было пройти до нее еще с милю, а то и побольше. Путь наш теперь лежал по конной тропе, плавно спускающейся в ложбине между утесами. Когда мы наконец пришли, я глянул на небо. Судя по положению звезд, время перевалило за полночь. Место мне было знакомо. Однажды я приходил сюда собирать ежевику. На здешних ее колючих зарослях, открытых солнцу лишь с юга, созревали великолепные ягоды. К прибытию нашему на Террасе, насколько я мог различить во тьме, собралось уже довольно много народа. Некоторые стояли группками, другие сидели на земле, а темные силуэты лошадей во мраке ночи казались больше реальных своих размеров. При виде нас люди пробормотали низкими голосами приветствия, затем снова стало настолько тихо, что можно было услышать, как лошади жуют траву. Я не впервые уже оказывал помощь в приемке груза, знал большинство из этих людей, однако вступать в разговор мне ни с кем из них в тот момент от усталости не захотелось, и я лег на траву отдохнуть. Отдых мой оказался короток. Вскорости я заметил, как кто-то ко мне подбирается сквозь колючки.
– Ну, Джек, – раздался голос Рэтси. – Стало быть, вы с Элзевиром Мунфлит покидаете. Я бы тоже не прочь, но кому ж в таком разе стариков провожать в последнее их пристанище. В наши-то дни мертвые не хоронят мертвых.
Я, в полудреме не удосужившись понять смысл его слов, возразил:
– Это не должно вас удерживать, мастер. Найдутся на ваше место другие.
– Сын мой, да понимаешь ли ты, о чем говоришь? – не унимался он, похоже, больше всего стремясь насладиться собственным голосом. – Возможно, они найдут кого-то, кто сможет копать могилы и даже закапывать их. Но сыщется ли среди них хоть один, кто сумеет правильно кинуть землю, когда преподобный Гленни проговорит: «Прах к праху». Тут большой навык ведь требуется, чтобы она упала на крышку гроба легко.
Веки мои слипались, и я уже собирался взмолиться, чтобы он дал мне возможность хоть ненадолго заснуть, когда снизу послышался свист. Все в мгновение ока вскочили на ноги. Погонщики подошли к головам лошадей, и наш отряд двинулся к берегу молчаливо вьющейся вниз цепочкой. Люди и лошади. И еще не достигнув берега, мы услыхали, как нос первой лодки заскребся о берег, а под ногами моряков захрустела прибрежная галька. А затем мы дружно принялись перетаскивать груз, и любому, кто не был в курсе, что происходит, зрелище это показалось бы странным и впечатляющим. Мешанина людей, фонари раскачиваются, свет их блуждает, морская пена накатывает на ноги, захлестывает внутрь обуви, и звучит преимущественно французская речь, ведь большинство команды «Бонавентуры» составляли иностранцы. Не вижу смысла что-либо добавлять еще по этому поводу. Все приемки такого груза происходят одинаково, и перемещается он с корабля на берег примерно так же, как я сейчас рассказал, заплачен за него налог или нет.
Время уже подошло часам к трем, когда лодки контрабандистов ушли в море. Лошади были навьючены основательно. А большинство людей к тому же тащили в руках по одному или даже по два бочонка. Руководивший всем Элзевир отдал приказ отправляться, и мы потянулись цепочкой от берега к Террасе. Груз оказался тяжелее обычного, идти пришлось медленно, и хотя до рассвета было еще далеко, небо за время нашего пути успело чуть посветлеть.
Достигнув Террасы, мы уже продвигались по ней в направлении конной тропы, вившейся на ее краю вверх, когда я заметил за клочком зарослей, которыми изобиловало это место, движение. Было оно едва различимо, я даже толком не мог понять, человек там или какое-нибудь животное, но остальные тоже насторожились. Послышались крики. Несколько человек, положив бочонки, пустились в погоню, а остальные разом обратили взгляды к конной тропе.
На ней почти тут же возникли гончие и их добыча. Гончими были Деймен, Гаррет и еще несколько человек из нашего отряда. Преследовали они мужчину постарше, но улепетывал он от них столь стремительными прыжками и скачками и с такой прытью, какая под силу не каждому юноше. Впрочем, он знал, кто его преследует, и для него эта гонка была битвой за жизнь. Бегущие, промелькнув мимо нас, скрылись из вида, но даже мгновения для меня оказалось достаточно, чтобы я опознал в бегущем мужчине постарше Мэскью.
К человеку этому я относился с ненавистью. Людям он нес только горе, и от него успело достаться и мне самому. Тем не менее я от всей души желал ему убежать, хотя все подсказывало, что ситуация вскорости для него обернется самым безнадежным образом. Шанс на спасение равнялся нулю, ибо дорога была крута и камениста, а гнались за ним самые быстрые ноги на всем побережье. Мы, наблюдатели, замерли. Каждый хотел дождаться, не сходя с места, конца погони. Я находился достаточно близко от Элзевира и видел его лицо. Ни тени игры бурных чувств или кровожадности. Оно словно застыло в преддверии неизбежного.
Долго томиться от неизвестности нам не пришлось. До нас донеслись стук падающих камней, топот ног. Из тьмы показалась группа мужчин. Двигались они быстро и тащили за собой Мэскью. Двое – за руки, третий, вцепившись в ворот его рубашки, подталкивал сзади. Мне впервые пришлось наблюдать такое жестокое обращение с человеком, меня от этого зрелища замутило, будто я пожевал табак. Шляпу свою Мэскью, видимо, потерял. Рыжие волосы спутались и упали на лоб. Камзол с него сорвали, но жилет по-прежнему оставался на нем. Был Мэскью бледен и часто дышал, то ли от быстрого бега, то ли от страха, то ли от того и другого вместе.
Появление его встретил свирепый гул голосов.
– Убить его! Пристрелить! Повесить!
От прочих последовала другая рекомендация: сбросить его с утеса.
Кто-то, заметив за отворотом его жилета тот самый отделанный серебром пистолет, рядом с которым он в злополучный для нас с Элзевиром день убрал договор аренды «Почему бы и нет», извлек его оттуда и бросил на землю под ноги Блока.
И тут Элзевир, укрощая их пыл, произнес низким и тихим голосом:
– Полагаю, вы помните, о чем мы с вами договаривались? Когда для этого человека настанет день заплатить по счетам, долг с него взыщу я. Вы мне пообещали, что так и будет. Да и негоже пасть ему от чьей-либо руки, кроме моей. Смертная наша с ним сделка скреплена кровью моего сына. Свяжите его по рукам и ногам, и пусть останется здесь со мной, а вы насчет груза поторопитесь. Время-то поджимает. Скоро рассвет.
Послышался протестующий ропот, но был он невнятен и, натолкнувшись на твердый взгляд Элзевира, стих. Воля его победила, совсем как той ночью, когда я прятался в склепе. Ни единого нового возражения. Никто больше не пытался настаивать на своем. И каждому было ясно, что больше он никогда не увидит Мэскью живым. Десять минут спустя отряд двинулся в путь по извилистой конной тропе. Люди и лошади. Все, кроме трех человек, оставшихся на покрытой зарослями ежевики Террасе – Мэскью, Элзевира и меня. И пистолета, который лежал на земле подле ног Элзевира.
Глава IXПриговор
Спор их зашел так далеко,