Думаю, во всей Англии не сыскать бы и полудюжины мужчин, способных ее одолеть даже налегке. И никому из них уж точно не оказался бы под силу подобный подъем с ношей в виде вполне уже взрослого юноши. Элзевир, однако, решительно продолжал путь, только шел очень медленно, и доносившееся до меня шарканье его подошв свидетельствовало, как тщательно он выверяет каждый свой шаг.
Стараясь не отвлекать его от решения смертельно опасной задачи, я молчал и даже дыхание по мере сил сдерживал, чтобы не шевелиться и ему было как можно легче нести меня на руках. Элзевир шел и шел. Мне казалось, прошла уже чуть ли не вечность, хотя, полагаю, на самом деле восхождение наше длилось не больше пары минут. Ветер, который был на уступе едва ощутим, здесь оказался достаточно силен, холоден и промозгл. Тропинка шла вверх все круче, шаги Элзевира по мере этого замедлялись, а потом он сказал:
– Сейчас я остановлюсь, но глаза тебе все равно открывать не надо, пока не спущу тебя и не дам команду.
Я послушно следовал его указаниям. Он бережно опустил меня на тропинку таким образом, чтобы я плотно уперся в нее коленями и локтями.
– Здесь я не пронесу тебя, – сказал он. – Слишком узко. Ты должен проползти на четвереньках за угол сам. Левый твой локоть придется к краю обрыва, поэтому ставь его, насколько получится, вправо. Телом прижмись поплотнее к утесу. Здесь маловато места, чтобы плясать под волынку. И глазами прилипни к меловому склону. Ни вниз, ни на море смотреть не вздумай.
Счастье, что он догадался меня об этом предупредить и я не ослушался, ибо стоило мне открыть глаза, как, даже не отрывая взгляда от утеса, я увидел, сколь узок выступ, на котором мы оказались. Шириной не более фута. Чуть покачнешься и рухнешь вниз на камни. Я пополз, волоча за собой отяжелевшую перебитую ногу. Этот первый крутой зигзаг всего лишь в десяток ярдов отнял у меня уйму драгоценного времени. Нога отзывалась на мои действия пронзительной болью. Я изо всех сил старался таить ее от Элзевира, и он, словно не замечая моих мучений, вдруг произнес:
– Шевелись пошустрее, если можешь, парень. Каждая минута сейчас на счету.
Я едва смог сдержаться (как же, увы, слабы людские нервы!), чтобы не бросить ему в ответ злые слова. Ему, единственному в целом мире, который был всем для меня. Самым близким и самым верным мне человеком на свете. И вот я лишь чудом не выместил на нем свое скверное состояние только из-за того, что он в тревоге о нашей судьбе забыл, как мне больно.
Едва тропа сделалась шире, Элзевир велел мне остановиться, чтобы вновь взять меня на руки, но тут возникла другая проблема. Он не мог меня обогнуть. Пришлось мне лечь плашмя, а Элзевиру переступить через меня и, оказавшись впереди, встать на колени, после чего я вскарабкался ему на спину, обхватил руками его шею, и он, выпрямившись, понес меня на закорках. Глаза мои снова были зажмурены, я лишь чувствовал, как ветер по мере нашего восхождения становится холоднее. Наконец Элзевир, объявив, что мы достигли последнего поворота тропы, который я должен опять пройти самостоятельно, опустился на четвереньки. Я сполз с его спины прямиком на тропу. Теперь на четвереньках ползли мы оба. Он впереди, я – за ним. Взгляд мой на мгновение оторвался от склона. Я глянул вниз. Далеко подо мной простиралось синее море, сверкавшее, как слепящее зеркало, и чайки кружили перед отвесным обрывом из мелового камня. Мне вспомнился раздувшийся труп овцы, которая, вероятно, отсюда и сорвалась. Голову повело. Меня стало мутить. И, поняв, что вот-вот сорвусь, я коротко выкрикнул:
– Элзевир!
– Набок. Лицом к утесу. И прижмись поплотнее к нему животом, – немедленно распознав, что со мною творится, распорядился он.
До сих пор диву даюсь, как он смог, едва это сказав, мгновенно развернуться в столь узком пространстве и крепко прижать меня к меловой стене. Очень вовремя. Ведь я уже был готов броситься вниз, таким образом разом покончив с болью, паникой и отчаянием.
– Глаза держи закрытыми, Джон, – нарочито спокойным тоном проговорил Элзевир. – И начинай громко считать вслух. Так я буду уверен, что ты не теряешь сознание.
– Один, два, три, – начал я.
И, продолжая счет, мог слышать одновременно, хотя слова долетали до меня словно издалека, как Элзевир говорит:
– Путь сюда занял, должно быть, у нас минут десять. Еще через пять минут они доберутся до нижнего выступа, а мы дойдем до вершины. Если дойдем. Но не оставили ли они там часового? Нет, нет, не оставили. Никто из них про Зигзаг не знает. А пусть даже и знают, никому в голову не придет, что мы рискнем им воспользоваться. Еще каких-то пятьдесят ярдов, и победим. Только б малец с головокружением своим справился. Не то упадет и меня утянет с собой. Или они нас снизу приметят и снимут выстрелами, словно снующих на склоне кайр.
Так он разговаривал сам с собой, а я, внимая его речам, готов был пожертвовать всем на свете, только бы найти силы собраться с духом, но никак не мог справиться со смертельным потно-холодным страхом и продолжал лежать, прижавшись лицом к утесу, а Элзевир держал меня за спину.
Здесь было не за что уцепиться. Хоть бы коротенькая веревка. Пусть толщиною с нить. Любая иллюзия опоры уменьшила бы мой парализующий страх. Но даже палец не удалось бы просунуть в этот белый отвесный склон. Свежий ветер резко в него ударялся порывами, и я, лежа с зажмуренными глазами, слышал, как он расшевеливает в расселинах пучки полегшей травы. И чайки кричали, словно бы вопрошая меня укоряюще, зачем я длю понапрасну муки свои и медлю с падением вниз на камни.
– Не время корчить из себя нежную барышню, Джон, – сказал Элзевир.
– Если открою глаза или хоть шевельнусь, точно слечу, – отвечал ему я.
– И все же ты должен попробовать, – снова заговорил он после секундной паузы. – Лучше идти, рискуя сорваться, чем потом уж наверняка сорваться с еще одной пулей в теле.
Но и этим доводом он не смог высвободить меня из пут страха, мешающих мне сдвинуться с места даже на дюйм или открыть глаза. А Элзевир, несмотря на всю свою силу, был не в состоянии протащить застывшее мое тело, пятясь по слишком узкому отрезку тропы, где для него одного едва места хватало протиснуться. Обреченный стон его свидетельствовал, что он сдался. Руки его перестали меня удерживать. И тут же снизу, от выступа, донеслись до нас шум голосов и резкие выкрики.
– Дьявол их побери! – воскликнул в сердцах Элзевир. – Они уже там и наткнулись на тело Мэскью. Все кончено. Еще минута, и нас заметят.
Эх, до чего же причудливо мысли влияют на поведение тела. Едва я услышал голоса снизу, страх упасть улетучился из меня бесследно, полностью вытесненный страхом куда более сильным. Головокружение как рукой сняло, глаза сами собой открылись, и я припустил на четвереньках вперед. Элзевиру, похоже, на миг показалось, будто меня вконец охватило безумие и я вознамерился броситься вниз, поняв же, что это не так, он попятился впереди меня вверх, говоря тихим голосом:
– Храбрый ты парень. Проползем поворот, и снова возьму тебя на руки. Чуток осталось, с пятьдесят всего ярдов. Потом этим дьяволам нас не выследить.
До нас вновь донеслись голоса, но теперь куда более отдаленные, и звучали они потише, из чего мы могли заключить, что наши преследователи спускаются с выступа вниз, полагая, будто укрылись мы где-то у моря.
Еще через пять минут Элзевир со мной на закорках достиг вершины утеса.
– Ну мы это сделали, – выдохнул он. – Теперь на ближайший час безопасность нам обеспечена, хотя, признаться, я уже думал, что твое головокружение нас погубит.
Он осторожно меня опустил на пружинящий дерн, а затем сам лег на спину, вытянув руки вдоль тела, дыша полной грудью и набираясь сил после неимоверного испытания, которое с такой честью выдержал.
Только что народившийся день расцвечивал понемногу все краски. Далеко под нами колыхалась укрытая серебристо-серым пологом утреннего тумана, который еще не успел до конца рассеяться, ребристая гладь пролива. Бугрилась скачками вверх-вниз гряда утесов устремленная всеми своими выступами, впадинами, изгибами и ложбинами к югу, где спустя десять миль завершала свой путь огромным обрывистым холмом Сент-Олбан. Крутой склон утеса взирал на море сияюще-ослепительной меловой белизной. Море, у берега темно-желтое, дальше делалось чистого и глубокого темно-синего цвета. Ровная солнечная дорожка прочерчивала его поперек, и вода там переливалась жемчужными блестками, как спина скумбрии.
Я лежал на ровной твердой земле, с которой не было страха сорваться.
Мы чудом избавились от смертельной опасности. И на меня снизошло столь сильное облегчение вкупе с победительным торжеством, что даже боль ушла. Забыв совершенно о перебитой ноге, я нежился под лучами солнца, и ветер, еще несколько минут назад едва не сдувавший меня свирепыми порывами с узкой тропинки, здесь ласково дышал мне в лицо освежающим ароматом моря. Краткий миг эйфории, вслед за которым мучения возвратились ко мне. Боль возрастала, а с ней меня одолели раздумья о положении, в котором мы оказались. Все за последнее время будто бы против нас ополчилось. Едва начав приходить в себя после сокрушительного удара, который нам нанесла потеря «Почему бы и нет», мы нарвались на таможенников, и теперь они нас преследуют, считая не только контрабандистами, но, возможно, и убийцами. Однако куда более остального тревожился я об участи Грейс. Перед глазами вставало серое лицо, обращенное к утреннему небу. Кажется, я готов был даже расстаться с собственной жизнью, если бы мог таким образом возвратить ее нашему злейшему врагу.
Какое-то время спустя Элзевир сел, потянулся, словно бы просыпаясь, и произнес:
– Нам пора уходить. Они, конечно, пока пошарят еще внизу, а когда возвратятся на холм, вряд ли слишком уж рьяно станут нас здесь искать, но мы все равно должны отсюда как можно скорее убраться. Твоя нога стреножит нас на недели, а значит, нам нужно убежище, где мы сможем залечь, затаиться и заняться твоим лечением. Я знаю одно подходящее место на полуострове Пурбек. Называется Копь Джозефа. К ней и отправимся. До нее отсюда семь миль, и дорога займет у нас целый день. Сил у меня с годами-то все-таки поубавилось, да и ты, парень, тяжеловат, чтобы нести тебя с легкостью, как младенца.