я, их прорыли еще при римлянах, и некоторые, на другой части полуострова, по-прежнему оставались действующими, но здешние, за Энвил-Пойнтом, забросили с незапамятных времен.
Землю тут, в отличие от каменистых полей деревни, покрывал густой ковер по-весеннему ярко-зеленой травы. Почва, правда, была неровной, так как под дерном прятались груды пустой породы и осколков мрамора, выброшенных из шахты, которые кое-где выглядывали на поверхность острыми кочками. Повсюду виднелись короба разваливающихся стен, увенчанных невысокими островерхими крышами. Это были останки коттеджей, в которых когда-то жили работники шахт. Каменные бордюры, разграничивавшие территорию некогда существовавших при домах садиков, заглушила трава. Кое-где сохранившиеся кусты ежевики и крыжовника выглядели уныло. Чахлые сливы и яблони словно в последнем усилии простирали ветви свои на восток, спасаясь от сильных ветров с пролива. Стволы шахт сверху покрылись зеленым дерном. Вниз вела узкая полоса ступенек, параллельно ей шел каменный скат для подъема мраморных глыб, которые вытягивали на поверхность с помощью деревянной лебедки. По этим ступеням давно уже никто не спускался. Люди, во-первых, боялись удушающих газов, которые, как поговаривали, скапливаются в подземных пространствах, а во-вторых, еще больший страх им внушало поверье, будто бы в узких коридорах скрываются до сих пор злые духи и демоны. Человек, знающий толк в подобных вещах, объяснил мне, каким образом они, согласно легенде, там оказались. Святой Альдхельм, посетив в первый раз Пурбек, изгнал в эти самые подземелья старых языческих богов, а с ними и несколько демонов, среди которых особой свирепостью отличался один по имени Мендрайв, с той поры бдительно охранявший лучшие залежи черного мрамора. По этой причине черный мрамор можно было использовать лишь для церквей да надгробий, а любой покусившийся на него в других целях встречал свою гибель.
Возле одной из этих давно заброшенных шахт Элзевир и опустил меня на землю. Мне были видны в тускнеющем свете неровности почвы, густая трава, с такой основательностью захватившая ствол шахты, что даже проникла во все углубления и трещины каменного ската, откуда словно светилась сочно-зеленым. Зеленая растительность покрыла ствол и по стенам. А лестницу облюбовали себе красно-коричневые кусты ежевики, которые тянулись по ней вниз, пока их не скрывал от взгляда густой мрак на дне.
Элзевир несколько раз глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух, будто снимая накопившуюся за день тяжелой работы усталость и готовясь к тому, что снова потребует от него немалых усилий.
– Это и есть шахта Джозефа, – принялся объяснять он мне. – Здесь нам надо залечь, пока ногу твою в порядок не приведем. Если удастся добраться целыми до дна ствола, от души посмеемся и над отрядом, и над погоней, и над самой королевской короной. Облазить все шахты они не смогут, да, скорее всего, и не сунутся в них. Душонки у них для подобного слишком трусливые. Болтовня-то про демона их до дрожи пугает. И правильно. Доля истины в этих россказнях есть. Демон не демон, а ядовитые газы и впрямь на дне многих шахт образуются. Удушат любого, кто спустится. Но если даже они и спустятся в эту шахту Джозефа, девятнадцать шансов из двадцати, что заблудятся в коридорах. А не заблудятся и повезет им выйти на нас, удержим отряд на расстоянии при помощи пистолета и ржавого ружья. Словом, за жизни свои запросим так дорого, что им покупать не захочется.
Мы провели еще несколько минут на поверхности, а потом Элзевир со мной на руках двинулся задом наперед, как спускаются в люк, по ступенькам шахтового ствола. Последним, что ухватил снаружи мой взгляд, было солнце. Оно садилось в густое скопище тяжелых облаков, так же как и вчера в Мунфлите. До чего же нас далеко занесло от него всего сутки спустя. И сколько должно пройти времени, прежде чем мне доведется снова увидеть свою родную деревню и Грейс. С этими мыслями я погрузился в сумрачное нутро шахты.
Ступеньки были еще во вполне сносном состоянии, даже несильно стерлись, но поросли обильно травой и мхом, боясь заскользить на которых Элзевир продвигался вниз с большой осторожностью, а когда путь ему преграждали кусты ежевики, он раздвигал их спиной. До меня доносился треск рвущейся о колючки ткани его камзола, но Элзевира это не останавливало. Атакуя кустарник собственным телом, он заботился, чтобы в него не попала моя болтавшаяся нога, и в результате мы мало-помалу благополучно достигли самого дна.
Кромешная тьма, нас окутавшая, Элзевира не обескуражила, и он двинулся по узкому коридору с такой уверенностью, словно дорога была прекрасно ему знакома. Я по-прежнему почти ничего не видел, лишь смутно различая бесчисленное количество галерей, пробитых в массиве камня, достаточно – большей частью – высоких, чтобы идти по ним в полный рост, но изредка таких низких, что Элзевир был вынужден наклоняться, и нести меня на руках становилось ему совсем трудно. Тем не менее он только два раза меня опускал на землю, да и то перед поворотами, когда ему требовалось освободить руки, чтобы поджечь огнивом свечу. А потом я заметил, как тьма постепенно рассеивается и мы входим в большую пещеру, из дальней части которой струится свет, а вместе с ним – и холодное дуновение ветра, насыщенного солоноватым запахом, с отчетливой ясностью сообщившим мне о близости моря.
Глава XIМорская пещера
Глушь одиночества. Тени черны
Сводов, нависших над головой.
Гулкой музыкой пустоты
Бьет о пещеру волна за волной.
Элзевир отнес меня в уголок, где я был уложен на кучу сухого мелкого серебристого песка, которая свидетельствовала, что, по-видимому, место это и раньше использовали как временное убежище.
– Придется, парень, тебе полежать здесь месяц-другой, – сказал Элзевир. – Постель, конечно, не слишком удобная, но знавал я и хуже. Завтра, если удастся, добуду соломы, тогда и улучшим ее.
Мы с ним целый день ничего не ели, но голода я не чувствовал, мучимый головокружением и жаждой, такой же сильной, как изводила меня в склепе Моунов, когда я оказался там замурован. Вот почему плеск воды, ниспадающей с потолка пещеры в какое-то полное ей уже до краев углубление, звучал для меня чарующей музыкой. Элзевир, за отсутствием другой емкости, воспользовался моей шапкой, поднес мне попить, и ледяная эта вода мне показалась вкуснее самого лучшего контрабандного вина из Франции.
Утолив жажду, я провалялся около десяти дней в забытье, горя в лихорадке и, как узнал позже от Элзевира, даже метался в бреду, вынуждая его удерживать меня от порывов сорвать повязку, которую он наложил мне на ногу. Все это время он обращался со мной, словно мать с занемогшим младенцем, покидая пещеру лишь для добычи еды, а я, когда лихорадка меня наконец покинула, оказался и впрямь подобен младенцу, до того сильно ослаб, и дни напролет лежал, ни о чем не думая и не тревожась, да ел принесенное Элзевиром. О степени худобы своей я мог судить по рукам и ладоням, поэтому очень обрадовался, когда силы начали мало-помалу ко мне возвращаться.
Элзевир, обнаружив на Певерил-Пойнте побитый морской сундук, соорудил из его боковин шину, а в качестве бинта воспользовался собственной рубашкой, и нога моя таким образом была прочно зафиксирована. Песчаное мое ложе с помощью нескольких охапок соломы сделалось гораздо удобнее и мягче. А в углу напротив него поселился железный котелок, рядом с которым высился холмик из дров, а вернее, выброшенных морем на берег кусков дерева – результат вылазок, которые совершал Элзевир под покровом ночной тьмы, чтобы не оказаться кем-то замеченным. Предельную осторожность он соблюдал и в выборе находок, принося в пещеру только предметы, которых либо не хватятся, либо не придадут пропаже значение. Вскорости он ухитрился сообщить Рэтси, где мы находимся, и тот не замедлил с заботой о нас. Для всех прочих контрабандистов наша судьба оставалась тайной, и даже Рэтси держался от нашего убежища на солидной дистанции, оставляя то, что для нас приносил, за полумилю от него в одном из заброшенных коттеджей. Ведь нас не переставали искать. Конный отряд таможенников тщательно прочесывал округу. Ибо солдаты, доставившие убитого Мэскью, хоть и сперва решили, будто мы сорвались с кручи вниз, а тела наши унесло море, но потом появился мальчишка с фермы и донес до сведения заинтересованных лиц историю, как наткнулся на двух мужчин, которые прятались под стеной. У одного из них нога и ботинок были в крови, другой набросился на мальчишку, вырвал из его рук, несмотря на отчаянное сопротивление, хозяйское ружье, после чего облегчил карманы несчастного юного труженика от фляжки с порохом и пуль, ну а затем тот быстро, как заяц, помчался в сторону замка Корф.
По поводу гибели Мэскью некоторые из солдат утверждали, что его застрелил Элзевир, другие же возлагали вину на шальную пулю, выпущенную кем-то из отряда с утеса. Тем не менее награда за наши головы была назначена, и Элзевира оценили в пятьдесят фунтов, а меня в двадцать. Достаточно веская причина, чтобы мы с ним залегли на дно. Видимо, Мэскью и впрямь подслушал под дверью «Почему бы и нет» наш разговор той ночью, когда Элзевир мне рассказывал, во сколько прибудет контрабандный груз. Отряду было приказано прибыть в четыре утра к Седой Башке, и нас неминуемо всех бы арестовали, если бы течение Гулдер не принесло корабль раньше первоначального срока, а отряд не засиделся чересчур долго за выпивкой в «Лобстере».
Все это Элзевир узнал от Рэтси и рассказал мне, считая, что развлечет меня, хотя я, по правде, предпочел бы не знать, сколь оскорбительно низко оценена моя голова. Всего лишь в двадцать фунтов! И вообще меня куда больше интересовала судьба Грейс. Как она выдержала ужасную весть об отце и пришла ли уже хоть немного в себя? Но Элзевир не проронил по сему поводу ни слова, а сам я вопросы о ней задавать стеснялся.
С улучшением состояния ко мне вернулась наблюдательность. Тогда я и обнаружил, что лежу в пещере площадью приблизительно восемь на восемь ярдов, вышиной ярда три и прямыми стенами, ровность которых свидетельствовала, что здесь добывали камень. С одной стороны из нее вел проход, сквозь который мы сюда добрались, с другой находилось нечто вроде дверного проема, а за ним – каменный уступ на высоте восьми морских саженей над уровнем высокого прилива воды. Вырезана была пещера внутри крутого холма – того самого, что высился между Головой Святого Олбана и городом Суонеджем. Этот отрезок гряды отличался от прочих. Во-первых, холмы на нем были не из мелового камня, а во-вторых, высотой они значительно уступали Седой Башке, и расстояние от уровня моря до их вершин не превышало полутораста футов темного монолита, мрачно взиравшего на его воды. Но поднимаясь не слишком высоко над водой, они на добрых пятьдесят морских саженей уходили в ее глубину, и немало славных морских судов, заплутав в тумане или в особенно темной ночи, ударялись о смертоносную их преграду, несущую гибель и кораблю, и людям, чьих криков о помощи никто отсюда не мог услышать. Подводные эти скалы, с виду несокрушимые, как адамит, море внизу подточило, пробив лакуны, из-за которых, едва волны чуть-чуть расходились, пещеру нашу оглашало глухое далекое уханье, а если к тому же и ветер усиливался, его