Мы провели еще какое-то время за разговорами, а потом Грейс надела ситцевый капор и, хотя солнце пекло вовсю, нарвала мне на грядках целую тарелку клубники, выбирая самые лучшие ягоды, да к тому же еще принесла из дома мясо и хлеб. И наконец, скатав свою шаль таким образом, что из нее получилось нечто вроде подушки, уговорила меня лечь на одну из скамей, опоясывавших изнутри летний домик, и поспать. Ей ведь было известно, что всю предыдущую ночь я провел без сна и к двенадцати следующей должен вернуться обратно. Она ушла в дом. Я вытянулся на скамье. И, усталый, подумал, уже засыпая: «Я увиделся с Грейс, и она ко мне так добра». Надо ли добавлять, что такого счастливого сна в моей жизни еще не случалось.
Когда я проснулся, она уже снова сидела подле меня и что-то вязала. Дневной жар несколько поумерился. Грейс сказала, что солнечные часы показывают больше пяти часов. Мне было пора отправляться в путь. Грейс мне вручила сверток с едой и бутылку молока, которая, когда она принялась запихивать ее мне в карман, звякнула о рукоять лежавшего у меня за пазухой пистолета Мэскью.
– Что это? – спросила она.
Я не ответил из опасения омрачить нашу встречу тяжелыми воспоминаниями.
Встав со скамьи, мы снова, как утром, взяли друг друга за руки.
– Джон, ты вскорости отплывешь отсюда по морю, – сказала она. – И, может, когда-то окажешься снова в Мунфлите. Я ведь, хотя ты последнее время не появлялся здесь, по-прежнему продолжала ставить в окне зажженную свечу. И буду ее ставить дальше. Когда и какой ночью ты ни попадешь на наш берег, тебя встретит мой свет, и пусть он тебе станет знаком, что Грейс тебя помнит. Если же света ты не увидишь, значит, я или умерла, или уехала. Но все дни и все ночи, сколько бы мне их ни предстояло прожить до твоего возвращения, я буду в мыслях своих с тобой.
Я не смог ничего ей ответить. Сердце мое слишком было для этого переполнено ее потрясающими словами и горечью близкой разлуки. Крепко прижав к себе Грейс, я поцеловал ее, и она на сей раз не отпрянула, а тоже поцеловала меня.
Затем я вскарабкался на фиговое дерево, посчитав, что уйти через стену мне будет и впрямь куда безопаснее, чем из парадной двери.
– До свидания, – сказал я, уже находясь на вершине стены.
– До свидания, – проникновенно произнесла она. – И будь осторожен, когда твои руки коснуться сокровища. Оно было добыто со злом и носит печать проклятия.
– До свидания. До свидания, – дважды повторил я, спрыгивая на покрытую листьями, словно мягким ковром, землю леса.
Глава XIVВозле колодца
И зияющее отверстие в камне привлечет к себе тех, на кого, возможно, вы даже не обратите внимание.
Я успел подойти к стволу шахты за целых полчаса до полуночи, но ноги мои не коснулись еще самой верхней ступеньки лестницы, когда снизу, из темноты, послышался оклик Элзевира.
– Процветай, «Бонавентура»! – выкрикнул я в ответ, а затем вернулся в нашу пещеру, чтобы проспать там последнюю ночь.
Ну а затем настала ночь нашего бегства, которая как нельзя лучше ему способствовала. Весенний прилив. Полная луна на небе. Со стороны суши дул легкий бриз, но вода в бухте под нашим утесом оставалась спокойной и гладкой. «Бонавентура» возникла в проливе еще до захода солнца, и мы увидели, как она легла там в дрейф, когда же тьма пала на землю, судно приблизилось к берегу, и за нами выслали шлюпку, которая нас к нему и доставила. На борту оказалось несколько человек, мне знакомых. Встретили они нас очень по-доброму, оказали радушный прием, и мне было радостно вновь попасть в их компанию, хотя к чувству этому примешивалась грусть от того, что мы покидаем родной наш дорсетский берег и старую добрую пещеру, прослужившую целых два месяца мне и больницей, и домом.
Ветер погнал наше судно вверх по проливу, к рассвету достигли мы Кауса, там нас высадили на сушу, и мы пешком направились в Ньюпорт, куда удалось нам попасть еще прежде, чем большинство его жителей встало с кроватей, а те немногие, что уже вышли на улицу и повстречались нам на пути, не обращали на нас никакого внимания. Возчик с юным помощником, с утра пораньше доставившие из деревни зерно на торговый корабль и уже готовые возвратиться домой, – несомненно, такими мы всем здесь и казались. Ньюпорт достаточно маленький. Вскорости мы без труда отыскали «Охотничий рог», однако из Элзевира вышел столь убедительный возчик, что хозяин таверны его не узнал, хотя они прежде уже встречались, и принял нас поначалу весьма нерадушно.
– Найдется у вас, приятель, постель и еда для простого крестьянина и его помощника? – осведомился Элзевир.
– Нет, – отрезал хозяин, смерив его с головы до ног настороженным взглядом, в котором легко читалось, что посторонние простофили, рыскающие повсюду глазами, здесь нежеланны, так как могут случайно узреть какие-нибудь признаки контрабанды. – Близится летняя ярмарка, – продолжал он, – и все комнаты у меня уже заняты. Не выставлять же мне заселившихся джентльменов на улицу. Мой вам совет, идите-ка лучше в «Уитшиф».
– Да, время нынче горячее, – покивал Элзевир. – И с ярмарками подобными только и процветай, – сделал он ударение на последнем слове.
– «Процветай»? – переспросил, словно ушам своим не поверив, хозяин, пристально глядя на Элзевира.
– Процветай, «Бонавентура», – отчетливо произнес тот, после чего хозяин схватил его за руку и принялся энергично ее трясти, приговаривая:
– Ох, да выходит, вы мастер Блок. Я вас-то и поджидал нынче утром, и вот ведь оказия: не признал.
И он, засмеявшись, вновь принялся нас разглядывать. Элзевир ответил ему улыбкой:
– А это кто? – указав на меня, поинтересовался хозяин уже после того, как провел нас внутрь.
– Это изрядно побитый жизнью щенок, – начал ему объяснять Элзевир. – Тот самый, что получил пулю в ногу, когда стычка произошла под Седой Башкой, и стоит он гораздо дороже, чем выглядит. За его голову как-никак двадцать гиней обещано. Словом, вещица ценная. Такие следует хорошенько беречь.
И все время, которое мы провели в «Охотничьем роге», хозяин предоставлял нам самые лучшие жилье, еду и напитки, а с Элзевиром обращался с такой почтительностью, словно он принц. Да он и впрямь был принцем среди контрабандистов, а точнее, как позже мне стало известно, их капитаном на всем пространстве между Стартом и Солентом. Хозяин сперва даже отказывался брать у нас деньги за постой и пропитание, утверждая, что считает себя перед мастером Блоком в долгу за множество благодеяний, оказанных в прошлом. Но Элзевир, сумевший незадолго до нашего отъезда извлечь из Дорчестера достаточное количество золотых монет, решительно настоял на оплате.
Я в «Охотничьем роге» блаженствовал от того, что наконец-то сплю на кровати с чистыми свежепахнущими простынями вместо кучи песка и соломы и ем с полных вкусной еды тарелок ножом и вилкой. Решено было, что мне не следует лишний раз показываться на людях, однако ни комната в задней части таверны, ни праздное времяпрепровождение меня совершенно не печалили. Я нашел себе удовольствие, обнаружив у хозяина несколько старых книг, часть из которых меня заинтересовала. В особенности история под названием «Замок Корф», где рассказывалось о том, как среди развалин замка обнаружили тайный ход в старые мраморные шахты, и, возможно, речь шла о той самой шахте, что нам с Элзевиром служила убежищем.
Виделись мы с Элзевиром только утром и вечером. Сразу же после завтрака он уходил, целыми днями ища пути и подходы, которые нам позволили бы попасть внутрь замка, и возвращался лишь к ужину. Несколько раз наведавшись в Карисбрук, он рассказал мне, что его используют как тюрьму для пленных и в данный момент он полон пленных французов. Элзевиру удалось завязать отношения с несколькими тюремщиками. Изображая из себя возчика, ожидающего в Ньюпорте, пока задержанный встречным ветром корабль доставит из Лайм-Реджиса мельничные жернова, он водил их за свой счет в таверны и в результате настолько задобрил, что смог попасть в замок и добраться до помещения с колодцем, а потом несколько дней пытался придумать, как нам осуществить свой план втайне от человека, который за этим колодцем приглядывает.
И вот однажды, когда я дышал воздухом в вечерней тьме садика за таверной, спускавшегося к маленькому ручейку, Элзевир, возвратившись, мне объявил, что настала пора проверить, правильно ли мы истолковали зашифрованное послание Черной Бороды.
– Я уже так и эдак пытался, чтобы вышло у нас пробраться туда без человека, который приставлен к колодцу, – принялся объяснять мне он. – Но, как ни крути, не получается. Даже с его-то участием будет непросто. К человеку этому доверия у меня нет. И все-таки рассказать про сокровище мне ему пришлось. Где именно оно там лежит и как достать его, он, конечно, оставлен был мной без понятия, но за разрешение спуститься в колодец потребовал третью часть от добытого. Я ведь скрыл от него, что мы с тобой действуем вместе. Ты для него тот участник, который единственный знает место, где спрятано, и за то, что покажет, тоже должен получить треть. Завтра нам нужно подняться очень рано, к шести часам быть у ворот замка, и человек этот впустит нас внутрь. Выступим мы с тобой там не возчиком и помощником, а штукатурами. Я мастер, а ты подмастерье, как бы вызвали нас в Карисбрук для ремонта колодца. В таверне есть и одежда подходящая, и кисти, и мастерки, и ведра для извести.
Новый наш маскарад Элзевир продумал настолько тщательно, что, покинув на следующее утро «Охотничий рог», мы выглядели в своей заляпанной известкой одежде даже более убедительными штукатурами, чем прежде возчиками. Я нес ведро и кисть, а Элзевир штукатурный молоток и свернутую в кольца веревку, которую нанизал на руку. Улица встретила нас серой мглой и влажным воздухом. Ливень, хлеставший всю ночь, по-прежнему напоминал о себе крупными каплями, падавшими из густой вуали, которая затянула все небо. Стоило нам, однако, пройти какое-то время по дороге, как природа весьма ощутимо напомнила, что сейчас июль. Сделалось очень жарко, и до ворот Карисбрукского замка мы добрались не только промокшие, но и вконец распаренные.