К воротам, расположенным в центре здания с башенками по краям, вел мост через ров, проходя по которому я невольно задумался о полковнике Моуне. Сколько же раз, вероятно, ступали здесь его ноги во времена, когда он умудрился столь подлым образом заполучить сокровище. Элзевир уверенно постучал в ворота. Немедленно отворившаяся дверца в одной из створок свидетельствовала, что нас уже ждали. Мужчина, впустивший нас, был высок, объемен, явно достаточно силен, однако по одутловатому его лицу можно было судить об излишней тучности при еще молодых годах. По виду я бы не дал ему больше тридцати лет. Элзевиру он улыбнулся, мне кивнул достаточно вежливо, но впечатление на меня произвел неприятное своими сальными волосами и в особенности суетливо бегающими глазками, которые уплывали в сторону, едва я пытался с ним встретиться взглядом.
– Доброе утро, мастер Уэллрайт, – обратился он к Элзевиру. – Плохую погоду же вы с собой принесли и сами промокли до нитки. Не желаете ли глоток эля, прежде чем приступить к работе?
Элзевир, поблагодарив, отказался, и мы проследовали по внешнему дворику, гравий которого сделался от дождя мокрым и грязным, до еще одной двери. «На пиршество иди под знаменем любви», – успел я прочесть надпись над ней, пока наш провожатый ее отпирал еще одним ключом, снятым с огромной связки, висевшей у него на поясе.
Лестница, оказавшаяся за дверью, привела нас в огромную залу, где, видимо, и впрямь некогда творились славные пиршества, однако от былой роскоши здесь ничего не осталось. Ни изысканного убранства, ни знамен любви. Помещение, совершенно запущенное и обшарпанное, было превращено в барак для пленных французов. Воздух стоял здесь спертый, как и в любом закрытом пространстве, где ночь напролет проспало много людей, окна запотели. Большинство пленных еще продолжали спать на соломенных тюфяках, лежащих вдоль стен. Те же немногие, что уже бодрствовали, сидели на тюфяках, мастеря из рыбьих костей модели парусников или распятия, которые позже поместят внутрь бутылок. Такими поделками занимают себя обычно на досуге моряки. Наше появление было встречено без малейшего любопытства. Лишь охранники, сидя дремавшие, опершись на свои мушкеты, поприветствовали вялыми кивками нашего провожатого.
Пройдя насквозь эту дурно пахнущую комнату с побеленными стенами, мы попали через противоположную дверь в ней снова на улицу, спустились по лестнице в три ступени, оказались на еще одном внутреннем дворике, пересекли его и остановились перед квадратным строением с высокой крышей, выглядевшим словно одна из тех больших голубятен, которые можно увидеть на старых гумнах.
Наш провожатый снова начал возиться с ключами, и Элзевир в это время шепнул мне:
– Вот там-то колодец и есть.
В преддверии близкой цели пульс у меня участился.
Помещение за дверью представляло собой единое пространство, вширь простиравшееся до внешних стен, а ввысь – до самого потолка. Первым, что замечал вошедший, было огромное деревянное колесо, о котором еще в пещере мне рассказал Элзевир. Футов двенадцати в диаметре, оно напоминало колесо водяной мельницы, только лопасти между двумя ободами отсутствовали. Внешний обод был обит гладким деревом, а внутренний покрыт шероховатым протектором, чтобы ноги у ослика не скользили, когда он ходит внутри колеса. Трудяга-ослик, отдыхавший на куче соломы в углу помещения, стоило нам войти, потянулся, словно осведомляясь, не пора ли ему работать.
– Он здесь появился еще до меня, – сообщил нам ключник. – И до того хорошо свое дело освоил, что сам, когда требуется, в колесо заходит и крутит.
Колодец располагался сбоку от колеса. Темное круглое отверстие, обнесенное низким бортиком, поднимавшимся на два фута от пола.
Мы вплотную приблизились к цели. Но действительно ли приблизились? Разве могли мы быть совершенно уверены, что Черная Борода наводил своим зашифрованным посланием именно на тайник с сокровищем? Эти слова ведь могли подразумевать дюжину других смыслов, и даже если они действительно сообщали про бриллиант, верно ли мы вычислили колодец, или сокровище спрятано в одном из сотен других? Я знал, что погода и пища часто влияют на настроение. Утро стояло хмурое, паркое и дождливое, завтрак мой ранним утром был скуден. Это ли прибило мой дух, или какие-то прочие обстоятельства, но полный еще недавно надежд, я вдруг сильно стал сомневаться в их обоснованности и, стоя так близко к колодцу, отчетливо чувствовал лишь одно: наша затея нравится мне все меньше и меньше.
Едва нас впустив, провожатый наш запер дверь изнутри и присоединил ключ к связке у себя на поясе. Мне показалось, что мы попали к нему в западню. Надеясь понять по его глазам, не охвачен ли он на самом деле каким-то коварным замыслом, я пытался заглянуть ему в лицо, но тщетно. Оно у него обладало необычайной увертливостью, и он отводил его в сторону тотчас же, как ловил на себе чей-то взгляд. Меня посетила новая мысль: если сокровище таит в себе зло, не послан ли этот отводящий взгляд грубый темноволосый мужчина нам на погибель за то, что возжаждали мы драгоценный камень с печатью проклятия?
Но если меня охватили робость и сомнения, то Элзевир был чужд каких-либо колебаний и с самыми что ни на есть предприимчивыми намерениями начал разматывать свернутую в кольцо веревку.
– Сейчас опустим ее в колодец, – сказал он. – У меня восемьдесят футов отмечены на ней узлом, так как парень этот считает, – указал он уклончивоглазому на меня, – что сокровище именно на такой глубине и находится в стене колодца. Стало быть, когда узел ляжет на бортик, длина может считаться правильной.
Едва речь зашла о сокровище, мне снова захотелось увидеть выражение лица человека со связкой ключей, однако ему опять удалось увернуться. Тогда я переключил внимание на колодец. Колесо соединялось с ним воротом с барабаном, укрепленным поперек бортика, на который наматывалась веревка, поднимающая и спускающая ведро. Имелись также приспособление, при помощи которого вороту, если нужно, обеспечивался свободный от колеса ход, а также тормоз, с чьей помощью можно было замедлить движение ведра либо вовсе его остановить на каком-нибудь уровне глубины.
– Я залезу в ведро, – повернувшись ко мне, объявил Элзевир. – А этот добрый человек начнет, притормаживая, меня медленно опускать, пока я не достигну конца веревки. Как только это случится, я крикну, вы зафиксируете ведро и дадите мне время для поисков.
Мне-то казалось, вниз спустят меня. Не то чтобы я слишком хотел попасть туда вместо мастера Элзевира, однако остаться, пока он находится в темной дыре, один на один с этим злодейским ключником прельщало меня еще меньше. Поэтому я ответил:
– Нет, мастер, давайте-ка по-другому. Я легче и меньше вас, значит, мне-то и надо в ведро. А вы оставайтесь и помогите любезному джентльмену спускать меня вниз.
Элзевир поначалу пытался меня переубедить, но вскорости согласился. Полагаю, счел мой план гораздо разумнее и хотел сам спуститься лишь потому, что не был уверен, хватит ли у меня на такое духа. Человек с ключами, однако, заспорил. Мол, лезть в колодец работа не для ребенка, а для мужчины, и вообще, как решили, так пусть и останется. Потому что, во-первых, он очень не уважает, когда на ходу все переиначивают, а во-вторых, мальчишка на глубине станет плохо соображать и нужное место наверняка проглядит.
Я взглядом дал знать Элзевиру, что мое решение неизменно, и слова мастера Ключника стекли с ушей моего старшего друга как с гуся вода. Тогда человек с уклончивым взглядом попытался меня запугать. Колодец-де страсть как глубок, а ведро маленькое. Вот закружится у меня голова, равновесие потеряю, и пиши пропало. Врать не хочу: опасности, им перечисленные, меня впечатлили, однако даже при этом мое решение оставалось твердо. Ибо как бы там ни сложилось все для меня внизу, куда опаснее и хуже считал я такой оборот, при котором бы Элзевир остался пленником в черной бездне колодца, а я наверху в ловушке у этого типа.
Ключнику наконец стало ясно, что его доводы поколебать нас бессильны, и он вернулся к делу. Тут меня стало терзать новое опасение. Мне вспомнились страшные случаи на шахтах Пурбека, когда у людей, спустившихся вниз, начиналось внезапно головокружение, и им уже было не суждено больше выйти наружу.
– Вы уверены, что колодец чист? Нет в нем опасности смертоносных газов? – поинтересовался я.
– Будь спокоен. Уж в этом я убедился заранее. Иначе и мысли бы не допустил, чтобы тебя туда опустить, – заверил меня Элзевир. – Свеча у нас вчера на веревке дошла до самой воды, и пламя ее горело ярко и ровно. А где огонь живет, там безопасно и человеку. Но ты прав. Газы день ото дня способны меняться. Сейчас снова проверим. Мастер Тюремщик, принесите свечу, пожалуйста.
Тюремщик принес свечу, укрепленную в деревянном треугольнике, с помощью которой демонстрировал интересующимся посетителям уникальную глубину колодца, опустил ее на веревке вниз, и только тут мне сделалось до конца ясно, какая задача передо мной стоит. Перевесившись через низкий бортик и стараясь не потерять равновесие, потому что пол под моими ногами был зазеленевший и скользкий от постоянно выплескивавшейся на него воды, я наблюдал за свечой, а она опускалась все ниже и ниже в бездонную глубину. Пламя ее сперва стало казаться крохотной звездочкой, а затем просто точечкой света. Наконец треугольник коснулся воды, вызвав на ней мерцающую рябь. Мы какое-то время понаблюдали за этими бликами, затем тюремщик поднял свечу на поверхность, а вниз бросил камень из кучки, которая у него была специально сложена с этой целью возле колодца. Пролетев с полпути, он, грохоча, заколотился о стены отверстия и бухнулся в воду, подняв гулкий плеск. Колодец ответил на это протяжным стоном, напомнившим мне жутковатое уханье прибоя в морских пещерах под нашим пурбекским убежищем. Тюремщик впервые посмотрел на меня, и взгляд его был неприятен. Вот если свалишься со своего насеста, там точно так же вот и заухает, казалось, хотел он сказать мне.