– Мастер Блок, давайте следом за ним бриллиант тоже бросим в колодец. Если добыт он таким скверным способом, то со злом пришел и зло принесет.
Он чуть помешкал с ответом. Я с полунадеждой-полуопаской ждал, последует ли он моей просьбе, но он решительно произнес:
– Нет, нет. Не годишься ты, чтобы хранить при себе такой драгоценный предмет. Отдай его мне. Сокровище это твое. Для себя не возьму из него даже пенни. Но и бросить в колодец тебе не позволю. Человек этот поплатился за него жизнью, а мы рисковали своими. И до сих пор у нас есть опасность их потерять из-за этого бриллианта.
Я протянул ему драгоценный камень.
Глава XVIДрагоценный камень
Пояс ключника лежал на полу, в том самом месте, где избавил себя от владельца. Связка ключей и наручники были по-прежнему прикреплены к нему. Элзевир, подняв его, отцепил связку и принялся подбирать ключ к двери. Когда он наконец отпер ее, я сказал:
– Нам еще и другие двери предстоит открывать, прежде чем мы окончательно выберемся из замка.
– Да, – откликнулся Элзевир. – Но если кто-то из здешних увидит у нас эти ключики, я за жизни наши не поручусь. Кинь-ка их лучше в колодец вслед за хозяином.
Я взял у него ключи, бросил их в темное жерло колодца, следом туда же отправил пояс с прицепленными к нему наручниками, и имущество ключника, гремя о стенки ствола, устремилось навстречу невидимой сверху глубокой воде, а мы, захватив весь свой арсенал штукатуров, поторопились как можно скорее оставить у себя за спинами это ставшее нам ненавистным место. От пиршественной залы нас отделял небольшой внутренний дворик, пройдя через него мы остановились у двери. Она была заперта. Мы стучали в нее, пока охранник нам не открыл, сразу, на нашу удачу, признав в нас штукатуров, которые прошли сюда с час назад.
– А где Эфраим? – поинтересовался он, имея в виду ключника.
– Остался возле колодца, – ответил Элзевир.
И нам удалось беспрепятственно пройти через зал, где пленные сооружали себе завтрак из остатков ужина. Вкусно пахло готовкой, которую сопровождала многоголосая французская речь. У внешних ворот пришлось пройти мимо других охранников, однако они нас выпустили, обойдясь вообще без вопросов. До нас донеслось лишь произнесенное одним из них шепотом ругательство в адрес Эфраима, поленившегося нас самостоятельно проводить и выпустить. На этом ворота за нами захлопнулись, мы очутились на воле и, как только исчезли из поля видимости тюремной стражи, сильно ускорили шаг. Погода успела заметно улучшиться, нас обдувал свежий ветерок, так что нам уже около десяти часов удалось возвратиться в «Охотничий рог».
Весь этот переход мы с Элзевиром проделали, кажется, в полном молчании. И на бриллиант Элзевир не поинтересовался взглянуть. Как я протянул ему камень в мешочке, так он и лежал в его кармане. Слов у меня всю дорогу не было, однако мысли одолевали, и далеко не веселые. Вот мы уже вторично спасаем свои жизни бегством. Крови у нас на руках, в общем, нет, но куда денешься от причастности к драме, которая разразилась на наших глазах у колодца. Случившееся сегодня, казалось, отбросило меня еще дальше от прежней счастливой жизни, и особенно тяжко на сердце мне было из-за того, что меня с чудовищной скоростью уносило от Грейс.
Семейная Библия, лежавшая на столе в гостиной у моей тети, была иллюстрирована. Одна из картинок изображала Каина, и я со страхом взирал на нее осенними дождливыми вечерами. Каин там представал в скитании по бескрайней пустыне. Следом за ним шли его сыновья со своими женами и маленькими детьми. В рисунке угадывалось стремительное движение обреченных бежать из последних сил, не ведая отдыха и покоя. На изможденных их лицах стыла маска тревоги, а самым измученным и тревожным выглядел Каин с темным пятном посредине лба, которым пометил Господь этого первоубийцу, чтобы никто к нему не прикасался. Картинка пугала меня и одновременно притягивала. Каково это – понести за свое злодеяние подобную кару: скитаться без малейшей надежды хоть где-нибудь обрести покой и пустить корни. И вот меня самого готова постигнуть схожая участь. На моей совести смерть двух людей, мы с Элзевиром вынуждены теперь скитаться по лику земли, шанс вернуться на родину для нас призрачен, и если на лбу у меня пока еще нет Каиновой печати, то она потом может и появиться.
В «Охотничьем роге» я сразу поднялся наверх и бросился на постель, чтобы передохнуть и подумать, но меня тут же отвлекли голоса Элзевира и хозяина, которые уединились в комнате подо мной для какого-то явно серьезного разговора. Чуть позже, когда Элзевир поднялся ко мне, выяснилось, что речь у них шла о нашем отъезде. Про историю с ключником Элзевир умолчал. Кроме нас, о ней вообще никому знать не следовало. Поэтому для объяснения столь неожиданной нашей спешки убраться из этих мест он сказал, будто ему сообщили о таможенниках, которым удалось напасть на наш след, и они вот-вот нас здесь обнаружат. Хозяин мигом вошел в наше положение, чего Элзевир и хотел от него добиться, потому что не сомневался: как только ключника хватятся, тут же начнут разыскивать штукатуров, в чьей компании его последний раз видели. Значит, исчезнуть с острова нам требовалось как можно быстрее.
Ну хоть в этом судьба нам благоприятствовала. Из Коуза этой ночью отчаливало голландское торговое судно, доставившее на другую оконечность острова голландский джин и возвращавшееся в Схвененинген с грузом шерсти. Голландского капитана хозяин таверны хорошо знал, часто на него работал и имел все основания снабдить нас рекомендательным письмом к нему, которое нам откроет путь в Нидерланды. Так что мы во второй половине дня уже шагали по дороге, которая нас вела из Ньюпорта в Коуз, и одеты были по-новому, так как снова сменили образ, для чего нам вполне подошли синие одеяния моряков.
Погода опять ухудшилась, небо заволокло тучами, дождь пошел даже сильнее, чем ранним утром, и новый длительный переход сопровождался у нас угрюмым молчанием. В Ньюпорт мы прибыли к восьми вечера. Выяснилось, что судно наше уже готово поднять паруса и лишь ожидает начала прилива. Называлось оно «Гоуден Друм», немного превосходило размерами «Бонавентуру», но построено было похуже. Элзевир, обменявшись приветствиями с капитаном, вручил ему рекомендательное письмо. Не могу сказать, чтобы тот после его прочтения нам особо обрадовался, однако подняться на борт позволил. Нам показалось самым разумным не мелькать лишний раз перед ним, и мы спустились в трюм. Шерстью корабль был забит под завязку, тюки с ней затащили даже в каюты. Мы с Элзевиром на них и легли. Я от усталости заснул еще прежде, чем лег, а пробудился, когда следующее утро было уже в разгаре.
Путешествие это существенно для данной истории только тем, что мы целыми и невредимыми достигли Схвененингена, а потому и рассказывать о нем больше не стану. Избери Элзевир для нашего бегства иную страну, нашелся бы и другой корабль. Но он заранее выбрал Голландию, выяснив в Ньюпорте, что Гаага – лучший в мире рынок бриллиантов. Мне он об этом сообщил уже после того, как мы оказались под крышей маленькой безопасной для нас городской таверны, предоставлявшей пристанище морякам, но не низших должностей, а классом повыше, вроде помощников капитанов и шкиперов с небольших суденышек. Там мы осели на несколько дней, пока Элзевир собирал подробные, насколько то было возможно, не вызывая к себе подозрений, сведения о лучших скупщиках, знающих толк в драгоценных камнях и способных за них заплатить достойную цену. К нашей удаче, он знал голландский язык. Не в совершенстве, но достаточно, чтобы его понимали и он понимал собеседника. Я поинтересовался, каким образом ему удалось его выучить. Он объяснил мне, что благодаря матери-голландке, которая его нарекла голландским именем и говорила с ним на своем родном языке, благодаря чему голландским он начал владеть столь же свободно, как и английским, но после смерти матери, а скончалась она, когда он еще был мальчишкой, навык этот значительно у него подутратился.
По истечении нескольких дней впечатление от ужасающего карисбрукского утра до того поблекло у меня в памяти, что дух мой воспрял, Элзевир, увидев, насколько повеселел я и успокоился, вернул мне бриллиант. Мною немедленно овладела жажда им любоваться, и я то и дело стал его извлекать на свет, каждый раз завораживаясь больше прежнего его сиянием, которое мне казалось все удивительнее и прекраснее. Не оставляло меня в покое сокровище даже ночами. Дождавшись, когда весь дом погрузится в сон, я запирал двери комнаты, усаживался перед свечой за стол и начинал вертеть в руках бриллиант.
Размером он был, повторюсь, с грецкий орех, формой скорее напоминал голубиное яйцо и, необычно изящным образом по всей поверхности ограненный, отличался редкостной чистотой. Ни единого пятнышка или точечки чуждого цвета. Но прозрачный, как капля незамутненной воды, он, к моему изумлению, вспыхивал красным, синим, зеленым, и всполохи эти был столь ослепительны, что оставалось лишь диву даваться, откуда они возникают. Когда я любовался им в присутствии Элзевира, то начинал ему пересказывать истории из «Тысячи и одной ночи» о чудесных драгоценных камнях, хотя был уверен: ни те, которые принес орел из Долины Бриллиантов, ни сиявшие в короне самого Халифа не идут ни в какое сравнение с великолепием моего драгоценного камня.
Разумеется, мы за это время множество раз обсуждали сумму, которую можем выручить за свою драгоценность, однако из-за отсутствия опыта в таких сделках заходили не дальше гаданий, и вопрос оставался по-прежнему открытым. Впрочем, я все равно был уверен: стоит она много тысяч фунтов, а потому повторял, потирая руки: «Жизнь, конечно, игра опасная, и мы много в ней сделали неудачных ходов, зато в итоге кое-чего добились». Только вот я вдруг стал замечать, что мы с Элзевиром словно бы обменялись своим отношением к нашей находке. Ели совсем недавно я, цепенея от ужаса в жутком колодезном помещении, порывался выбросить бриллиант, а Элзевир мне этого не позволил, то теперь он, стал придавать ему куда меньше значения, а меня бриллиант с каждым днем притягивал все сильнее. Элзевир же, похоже, теперь старался даже лишний раз на него не смотреть, и однажды ночью, когда я в очередной раз начал ему демонстрировать восхитительное сияние сокровища, сказал: