– Не бери этот камень чересчур сильно в душу. Он твой, и воля твоя, как ты им распорядишься. Я ни пенни себе не возьму из того, что мы выручим. Но будь я тобой, получи с его помощью большое богатство и вернись однажды в Мунфлит, поостерегся бы тратить все деньги только на свои нужды, а перво-наперво отремонтировал богадельни, как в своей воле последней распорядился сделать Черная Борода.
Не знаю уж, что побудило его дать мне подобный совет, но мои планы и мысли полностью расходились с таким решением. Драгоценность лежала передо мной на столе, ее сияние, оттененное грубой сосновой поверхностью, казалось особенно ярким, и, поглощенный этим манящим блеском, я уносился в воображении к богатству, которым стану вскорости обладать, Мунфлиту, куда непременно вернусь, и женитьбе на Грейс. Поэтому Элзевиру я ничего не ответил, а бриллиант убрал в серебряный медальон у себя на шее, где он у меня и хранился, так как, по нашему мнению, был здесь самым надежным образом скрыт от посторонних глаз.
Несколько дней побродив по городу, мы навели достаточно справок. Выяснилось, что большинство скупщиков живет поблизости друг от друга на одной и той же улице, название которой не сохранилось у меня в памяти. Самым известным и самым богатым из этих скупщиков был Криспин Алдобранд – еврей по рождению, всю жизнь проведший в Гааге, который, помимо своего процветания на ниве торговли и скупки драгоценностей, славился полным отсутствием интереса к тому, каким образом добыт принесенный ему на продажу товар. Если его устраивало качество вещи, он без дальнейших расспросов ее покупал. Нас такая его позиция очень устраивала, и по недолгому размышлению к нему-то мы и отправились вечером на исходе лета.
К дому его подошли мы за час до заката, и, несмотря на множество лет, прошедших с тех пор, я отчетливо это место помню, хотя очень давно уже не видел его, да и не хотел бы снова увидеть. Дом, двухэтажный, приземистый, стоял не вровень с линией улицы, а таился в глубине за деревянным забором и небольшой лужайкой, по которой к нему вела выложенная камнем дорожка. Побеленный известкой фасад, окна с зелеными ставнями, магнолии с блестящими листьями по бокам окон. Магазинов у этих торговцев не было. Иногда они могли выставить какое-нибудь ожерелье или браслет в нижнем окне, однако по большей части ограничивались одной только вывеской над входом в дом, сообщавшей о роде их деятельности. У Алдобранда она извещала, что здесь продаются и покупаются драгоценности, а также ссужают деньги под залог бриллиантов и прочих драгоценностей.
Дверь нам открыл крепко сбитый слуга, поинтересовался целью нашего появления, а затем, оставив нас в холле с каменным полом, поднялся наверх узнать, примет ли нас хозяин. Несколько минут спустя мы услышали скрип ступеней, и на лестнице возник сам Алдобранд – маленький, высохший, с желтой кожей и лицом, изборожденным глубокими морщинами. Было ему не меньше семидесяти лет от роду. Мне бросились в глаза его туфли из лаковой кожи с серебряными пряжками и скошенными каблуками, добавляющими владельцу толику роста. Разговор он с нами повел прямо с лестницы, перегнувшись через перила.
– Ну, сыновья мои, чем могу быть полезен? Имеете желание продать драгоценность? Только прошу учесть: моряцкого барахла не беру. Лунный камень, «кошачий глаз» или бриллиант с булавочную головку оставьте лучше на брошки своим возлюбленным. Алдобранд с мелочовкой не возится.
Голос у него был высокий, писклявый. Обращался он к нам на нашем родном языке, догадавшись то ли по лицам нашим, то ли по поведению, откуда мы, английским владел весьма скверно, хотя и достаточно, чтобы мы его поняли.
– Никакой мелочовки, – подчеркнул он.
И тогда Элзевир ответил:
– К удовольствию вашей милости, мы прибыли из-за моря, и у этого юноши есть недурной бриллиант.
Камень я уже держал наготове, и едва старик пропищал сварливо: «Ну, давай-ка посмотрим», – протянул ему наше сокровище. Он сложил ладонь горстью, словно бы ожидая камушек столь ничтожный, что, подцепи его пальцами, может и выскользнуть. Пренебрежительное его отношение к бриллианту меня рассердило. И, злясь на стремление старика обесценить своим презрительным жестом мое сокровище, я простер таким образом к нему руку, словно держал в ней нечто размером с тыкву. В холле было довольно темно. Свет попадал в него только сквозь полукружье окна над дверью. Старик склонил голову ближе к моей, и, готов поклясться, выражение лица его стало совсем другим, едва он ощутил размер и вес камня. От презрительной и скучающей мины следа не осталось. Теперь он всем своим видом выражал изумление и радость. Подхватив камень с ладони, он зажал его между большим и указательным пальцами, поднес к глазам, и когда снова заговорил, то уже не сварливо и раздраженно, а скорее с располагающей деловитостью.
– Тут слишком темно. Мне нужно больше света. Прошу за мной.
И, не выпуская камень из пальцев, он двинулся вверх по лестнице. А мы следовали за ним по пятам, опасаясь, как бы он вдруг не исчез из вида с нашим сокровищем, несмотря на то, что богат и очень известен.
Так мы достигли другой лестничной площадки, где он распахнул настежь дверь комнаты, окна которой выходили на запад, и сквозь них во всю мощь струились лучи закатного солнца. Контраст этого красно-золотого сияния с полутьмой на лестнице был столь разителен, что меня на мгновение ослепило, и, лишь повернувшись спиной к окну, я смог разглядеть, как выглядит комната, куда нас провели. Забранная красными деревянными панелями, с кроватью, стоявшей в нише одной из стен, и полками по другим, на которых стояло множество футлярчиков и металлических переносных сейфов. Ювелир уселся за стол лицом к солнцу, держа бриллиант против света, принялся пристально его разглядывать, и я отчетливо видел, как меняется выражение его лица. Оно становилось все более жестким и хитрым, а затем, повернувшись ко мне, он весьма резким тоном осведомился:
– Откуда ты прибыл, парень? И как твое имя?
Вопросы эти застигли меня врасплох, и, еще не привыкнув к жизни под фальшивыми именами, я выпалил:
– Джон Тренчард, сэр. Из Мунфлита в Дорчестере.
Секунду спустя я был готов язык себе откусить за то, что у меня это вырвалось. Элзевир, хмурясь, взирал на меня, призывая всем своим видом умолкнуть, но поздно. Торговец уже занес мой ответ в конторскую книгу. Оплошность моя показалась тогда нам, в общем-то, мало что значащей, хотя предпочтительнее было бы не оповещать, откуда мы прибыли. Вот только у провидения свои законы, и впоследствии именно запись в книге Алдобранда привела к очень важному для моей жизни событию.
– Из Мунфлита в Дорчестере, – произнес вслух старый торговец, занося мой ответ. – И каким же образом ты, Джон Тренчард, стал обладателем этого? – постучал он пальцем по лежавшему перед ним на столе бриллианту.
Тут Элзевир, опасаясь, как бы я что-то еще не выболтал, торопливо воскликнул:
– Ну уж нет, сэр! Мы к вам пришли не играть в вопросы с ответами. Коли интересуетесь, ваша милость, тем, что мы вам предложили, так назовите цену, а на длинные про себя истории у нас времени нет. Мы английские моряки. Камень приобретен честным образом. – И он потеребил пальцами бриллиант на столе, словно напоминая торговцу, кто драгоценностью этой владеет.
– Не кипятитесь, не кипятитесь, – примиряюще проговорил тот. – Камень, конечно же, приобретен честно. Но если бы вы мне сказали, откуда именно он у вас взялся, я, вероятно бы, смог обойтись без нескольких утомительных тестов, к которым вынужден буду сейчас прибегнуть.
С этими словами он отворил шкаф, находившийся посреди панелей, откуда извлек маленькие весы, несколько кристаллов, черный камень и бутылку, наполненную зеленой жидкостью, после чего, аккуратно взяв из пальцев Элзевира бриллиант, с которым тот расстался весьма неохотно, принялся его взвешивать, сперва воспользовавшись в качестве противовеса черным камнем, а затем крохотными бронзовыми гирьками. Я, стоя спиной к окну, наблюдал за стариком, освещенным красным закатным светом. Взвесив бриллиант, он потер его о черный камень, капнул на него жидкостью из бутылки, и чем дальше заходил в своих исследованиях, тем сильнее с его лица стирались эмоции и удивление, уступая место холодной застылости коварно-расчетливого торговца.
Я следил за его манипуляциями с камнем, ожидая, когда он произнесет хоть слово. Пульс мой яростно бился, колени подкашивались, наконец напряжение мое достигло стадии лихорадки. Стоять неподвижно стало невмочь. Я отвернулся к окну. Мы с Элзевиром были очень близки к решающему моменту. Из пересохших губ старика в любую секунду мог прозвучать вердикт, из которого нам станет ясно, стоило ли ради этого камня едва не лишиться жизни, или наши надежды, с ним связанные, зиждились не на твердой почве, а на зыбучем песке.
Итак, я стоял спиною к торговцу и, ожидая, когда он произнесет хоть слово, смотрел в окно. Моменты подобного напряжения, когда мозг поглощает всецело одна идея, весьма удивительны тем, что взгляд, словно помимо сознания, способен ухватывать все оказавшееся перед ним, и впоследствии мы вспоминаем с достаточной ясностью лицо или пейзаж, до которого нам вроде бы совершенно не было дела. Вот и я, ни о чем тогда не способный думать, кроме нашего бриллианта, подмечал очень многое из того, что виделось мне из окна, и очень скоро это сыграло для нас весьма важную роль.
Окно относилось к французскому типу, то есть доходило до пола и смахивало на застекленную двустворчатую дверь. По случаю теплого вечера обе створки были распахнуты. За ними находился небольшой балкон, вплотную к которому росло грушевое дерево. Ветви его по нему распластались, полуприкрыв парапет завесой зеленых листьев. Окно при необходимости могло быть защищено изнутри надежными жалюзи, а извне – окованными железом ставнями, да и на самих створках имелись надежные запоры, снабженные длинными металлическими прутьями, о предназначении которых я не имел никакого понятия. Под балконом раскинулся в рамке из кирпичных стен маленький квадратный садик. Аккуратный и донельзя ухоженный. Вдоль стен там росли розовые штокрозы, разноцветные маки и множество других цветов, но мой взгляд приковало растение, которого прежде я никогда не видел – высокое, нап