– Да, они у меня с собой. Как ты и просил…
Кави выглядел умиротворенным, и это обескураживало. Он сделал плавный жест рукой, показывая, что не сейчас.
– Книги ему больше не нужны, – произнес он, расплываясь в сумасшедшей улыбке.
– Кому не нужны?
Солнце скользило по коже и слепило глаза, ветер толкал в спину. Кави не слышал меня. Он будто принял дозу.
– Богу.
И он медленно пошел по дороге вдоль воды.
Не тому ли Богу, которого я убила?
7. Общество лунатиков
Дорогой Кави.
Я не понимаю твоей любви. Ненависть кажется мне прямолинейней, даже исходящее от нее коварство логичнее. Любовь не знает прямоты, а только формы невидимой боли. Но твоя любовь – одно больное извращение, переплетение и бред сумасшедшего. Ты сделал так много ради одной меня. Ты причинил мне так много боли ради одной меня.
Лучше бы ты продолжал мне просто петь колыбельные.
C Песочного человека сыпался песок. Не буквально, конечно. Казалось, что и во рту у него песок, поэтому говорил он шипяще и глухо, хоть и ругал нас отборным демоническим.
Через пару минут поток оскорблений наскучил. По-хозяйски закинув ноги на стол Кольта, что ему не особо понравилось, я перечитала газетную статью уже четвертый раз. После перформанса на территории школы моя фамилия постоянно всплывала в человеческой прессе. Как и предсказывал Кольт, люди сложили два и два и связали мою фамилию с исчезновениями. Хотя он тщательно охранял от журналистов пикантные подробности, репортер из газеты нашел кое-что новое, повторно опросив близких пропавших. За несколько дней до исчезновения жертвы рассказывали о странных сновидениях, а некоторые и вовсе начинали ходить во сне.
Об этом теперь болтали на каждом углу, что было не к добру. Я снова забросила «Доктрину», хотя Самаэль звонил мне и угрожал оставить на второй год. Я ответила, что следующего года у Мунсайда может и не быть, если он продолжит так со мной разговаривать. Самаэль тогда замолк, и где-то минуту я слышала тихие хлопки, будто гигантские крылья. Думаю, мы поняли друг друга.
Я решила полностью посвятить себя делам, надеясь забыться и немного подняться в глазах Комитета и общественности, которая списала меня со счетов. С каждым днем шепот вокруг меня становился громче, а взгляды – все недоброжелательнее.
Я и Кольт сидели в кабинете и слушали единственного человека, связанного со снами. Песочник кричал, что уже давно отошел от дел. Я ему верила, мотива у него никакого не было. Но Кольта его ворчания, кажется, только забавляли, потому он продолжал гнуть свою линию и задавать вопросы. А может, хотел доказать, что что-то делает.
Я все еще его подозревала. Доступ к крови, фотографии, которые он принес мне, закон перевернутой лестницы Уоррена и книги.
Как я могла расколоть его? И осиновый кол тут не помощник. Угрожать ему было бесполезно: вся полиция под его контролем, да и вряд ли бы он испугался. Найти бы его слабую точку. Может, попросить помощи у Дин? Еще можно было обратиться к Барону Субботе.
Отлавливать их поодиночке или с фанфарами явиться на созыв Комитета? Второе было куда проще, но пустит ли меня Асмодей, который подозрительно давно не выходил со мной на связь?
– Ладно, – наконец-то сказал Кольт, – вы свободны. Песочный человек посмотрел на нас с ненавистью через круглые очки в золотой оправе, хмыкнул и удалился, громко хлопнув дверью. Да, мне он представлялся куда спокойнее.
– Ты несчастного старичка чуть до сердечного приступа не довел.
– Так ему и надо, – Кольт что-то записал. – Когда тебя и на свете не было, он всех вокруг изводил кошмарами и бредовыми снами. Тот еще злодей. Когда решил уйти на пенсию, весь город облегченно вздохнул.
На это я могла только пожать плечами.
– Слышал про Вестфилдов? Покинули город. Не они одни. Но от Вестфилдов я такого не ожидала. Аристократичные выродки потеряют все, уехав из Мунсайда. Ни магии, ни титула. Видимо, они настолько в меня не верят, что решили бежать.
– Если уж они уехали, то сложно представить, что будет дальше.
Я отмахнулась.
– Очистим город от шлака. Пусть неверные едут куда хотят.
– Лишь бы нам тут не погибнуть.
– Ты тоже можешь сбежать, Кольт.
– И я быстро кончу за чертой. Конечно, вампиру выжить легче, но долго мы там не проживем. Тем более такой старикан, как я. Знаешь, это как адаптироваться к кислороду или давлению в горах: резкий перепад может прикончить.
– Но можешь и привыкнуть.
– Нет, у меня не так много времени, – задумчиво протянул он, уставившись в бумажку. – Я с Мунсайдом до конца. Кстати, на следующей неделе – День города: куча воздушных змеев, фонариков и еды.
– Не знаю, – зевнула я, – не люблю скопления людей.
– Я о том, что твои фанаты наверняка захотят выступить перед такой огромной аудиторией. Я весь отдел отправлю патрулировать город. Попробуем их схватить.
– Очень на это надеюсь, – скептически произнесла я. Кольт будто прочувствовал, что ни черта я ему не доверяю.
Атмосфера стала напряженной. Только тикали часы. Я кожей ощущала пристальный взгляд вампира. Я встала, подобрала рюкзак и сухо распрощалась с ним. Кольт промолчал, что было для него странно.
Сегодня город проявил свою мистическую натуру. Хмурое низкое небо и ковер из тумана, который заглатывал дома и дороги. Конец улицы исчезал в синеватой дымке, а от влажности на коже проступали мерзкие мурашки. Улицы были пусты.
Казалось, туман нежно обнимал Кави и манил к себе. Но он стоял неподвижно и напряженно смотрел на меня. С нашей последней встречи присущая ему нервозность так и не вернулась, в каждом его движении чувствовались отрешенность и спокойствие.
– Привет.
В ответ он только кивнул.
– Ты меня ждешь?
Кави задумался, затем снова кивнул, слабо и неуверенно.
– Наверное… не знаю… просто стоял здесь.
Каждая наша встреча заканчивалась репликой, которая напряженно застывала между нами. Фраза про Бога не давала мне покоя. Спрашивать напрямую мне казалось небезопасным и даже невежливым. У нас уже вошло в традицию ловко заминать важные темы разговора.
При Кави я как будто внутренне вставала на цыпочки, становилась осторожной, внимательной и аккуратной, как и полагалось принцессе, какой он пытался меня воспитать. Я боялась его. Меня тянуло к нему. Словно это была приятная боль. Наверное, это было напоминанием о том, что я могла не только злиться или недоумевать.
– Ты вышла из участка. Почему?
Я зашагала вперед, он последовал за мной. Не имела понятия, куда мы направлялись.
– Дела с Кольтом.
– Это связано со мной?
– Нет. С теми, кто делает мемориалы.
Кави уставился строго вперед. Шли мы медленно.
– Ты когда-нибудь расскажешь, как тебя ранили?
Кави задумался, надолго, шагов на двадцать.
– Да, я тебе расскажу, но позже.
Ну хоть что-то.
– Пока не могу это сделать: небезопасно.
– Кто бы сомневался, – устало произнесла я, проходя мимо закрытого супермаркета. Город пустел невероятно быстро, напоминая собой забытый аттракцион. Кстати, об аттракционах: колесо обозрения ярко торчало из сгустка тумана. Кажется, мы шли к нему, по тропе больных воспоминаний.
– Фильм ужасов какой-то, а не город, – проворчала я.
Кави хмыкнул.
Нам было о чем поговорить, но молчать тоже было комфортно.
Мы вышли к заброшенному луна-парку, где туман был не таким густым. Старые карусели, жуткие лошадки, с которых сползала краска, сдутые шатры и ужасно гремящее ржавое колесо обозрения. Кажется, именно он был сердцем Мунсайда, а не заповедник, кладбище или особняк Лавстейнов.
– Вот и весь город, маленький, красочный, но забытый и жуткий, – сказала я, глядя в помутневшие от времени окна ларька с билетиками.
– Непригодный для жизни, – добавил Кави.
– Здесь будто в банке: сперто и мало воздуха.
– Я никогда не покидал город.
– Знаю, – зачем-то сказала я, и Кави хмыкнул. Кажется, так он показывал свое раздражение. – Точнее, догадываюсь.
– А ты?
– Я несколько лет проколесила по стране, но это не было развлекательной поездкой.
И тут я осознала, что впервые могла сделать то, о чем фантазировала каждый день: рассказать про свою жизнь без Кави ему самому. Голова закружилась от восторга, я запрыгнула на карусель, схватившись за один из поручней.
– Сначала женский интернат. Жуткое место. Везде пахло плесенью, с воспитанием строго, кормят ужасно. Девочки невероятно противные. Я ни с кем не общалась и быстро стала серой мышью. На самом деле это была выгодная позиция. Меня никто не замечал. Я выглядела настолько жалко, что остальным было лень обижать меня. Вела себя как умственно отсталая. – Кави стоял на земле, из-за чего оказался на голову ниже. Я мельком заметила его улыбку, говорившую, что ему все это знакомо. – Пару раз специально ошибалась на уроках, чтобы меня не приметили. А затем появилась угроза, что меня найдут, и пришлось бежать. В первые месяцы было страшно. Но погода была теплая, можно было без опаски заночевать на улице или выкрутиться, затесавшись в социальную программу. Потом я смекнула, что можно и по-другому. Общество сейчас более открытое: автостоп, каучсерфинг. Так я и выживала: заводила знакомства, ходила на тусовки. Социальная инженерия и все дела. Конечно, случались неприятности пару раз. Но мне везло.
– Зачем вернулась?
– Так тебя не удивляет, – я запрыгнула на слона, скользкого и холодного, – почему скиталась по стране?
Кави скромно пожал плечами, смотря куда-то вбок.
– Я вернулась, потому что меня нашел сводный старший брат. И надо было разгребать семейные дела, я осталась единственной наследницей.
– Я тоже сирота. Не знаю своих родителей.
– По-моему, лучше и не знать. Не сокрушаться по поводу того, что от отца тебе может достаться алкоголизм, а от матери – шизофрения.